Впереди разведка шла - Александр Каневский

Очень много пленных. В голове пестрой колонны, подняв воротники шинелей, ссутулившись, засунув руки поглубже в карманы, бредут офицеры. Осунувшиеся, небритые лица выражают злость, напряженную настороженность, безразличие. За офицерами вразнобой топают солдаты — в пилотках с отогнутыми бортами, в гражданском платье, кто-то обмотал пол-лица мешковиной, замотал шею полотенцем... Салашисты шествуют в своей черной униформе.

На улицах появились первые будапештцы. Они опасливо обходят кучи убитых, с гадливостью смотрят на пленных, качают головами.

Наш переводчик Алексей беседует с каким-то старикашкой в грязном, изжеванном пальто. Собеседник постоянно щурится, словно впервые после длительного заточения увидел дневной свет.

— Что он рассказывает? — поинтересовался я у Алексея.

— Учитель гимназии. Говорит об иронии судьбы. Мол, Венгрия в течение девятисот с лишним лет боролась против Габсбургов, а потом присоединилась к этому полоумному Гитлеру. Вот и покарал бог за этот

союз...

— Что ж, урок весьма предметный. Разбитый, обугленный красавец Будапешт стал чем-то вроде символического памятника «германо-венгерской дружбе».

На одном из перекрестков я встретил майора Козлова.

— Вот, Борис Михайлович, мы и в Будапеште. Взяли все-таки...

— Событие памятное. Но к нему можешь добавить еще одно — личное. Тебе присвоено звание гвардии старшего лейтенанта...

Не менее радостным событием для меня стали долгожданные письма от Любы. Вначале не мог понять, почему на конверте стоит штемпель полевой почты. Оказывается, Люба через райком комсомола и военкомат была направлена работать, а вернее, служить на 2-й Белорусский фронт. Ее 5-е военное эксплуатационное управление находилось в польском городе Быдгощ. Вспоминая встречу в Волновахе, я никак не мог представить Любу в шинели, ушанке и кирзовых сапогах...

...После изнурительных боев нас вывели в резерв. Расположились мы в районе Биаторбадь. Пауза оказалась кратковременной.

Севернее Будапешта, если двигаться против течения, Дунай круто поворачивает влево, образуя как бы громадную излучину. Здесь расположены крупные города Эстергом, Комаром, а на западном крае поворота — Дьер. На подступах к этой водной дуге противник держал жесткую оборону, одновременно накапливая силы, чтобы пробить брешь в наших позициях и соединился со своими войсками. Нам предстояло пересечь Эстергомскую дугу по хорде ударом на северо-запад, окружить и уничтожить гитлеровцев, скопившихся в речной излучине.

Во второй половине марта корпус перешел в наступление, прорвал оборону в лесистых горах Вертеш, взял направление по маршруту Орослань, Дад, Коч к городу Тата.

Пробиваться с каждым шагом было все труднее. Подули теплые ветры, снег стал таять, вода затопила низины, переполнила речушки и каналы. Проселочные дороги стали непроезжими. Изношенное покрытие многих шоссе не выдерживало тяжести танков и самоходок, боевые машины буксовали, увязали в набухшей, перенасыщенной влагой земле.

Разведчикам работы хватало по горло. Вместе с саперами мы искали проходы в минных полях, взрывали завалы, в населенных пунктах обшаривали чердаки, подозрительные углы и задворки, стога соломы и кукурузы.

Для танков враг номер один — фаустники. Затаятся в какой-либо щели, как тараканы, и ждут. Фаустпатрон оружие довольно примитивное — жестяная труба диаметром пять-шесть сантиметров, на нее насажена граната, формой напоминающая графин. Подпустит фауст-ник танк или самоходку метров на тридцать — и бац этим «графином»! Прескверная штука...

Первой в город Тата ворвалась «тридцатьчетверка» старшего лейтенанта Федора Тимошенко. Приоткрыв тяжелый люк танка, он вытер смуглое от загара и копоти лицо, жадно глотнул влажный весенний воздух, посмотрел вокруг. Неплохо поработали его ребята! По сторонам валялись шесть искореженных орудий и три самоходки.

И снова вперед. А через несколько часов старший лейтенант Тимошенко погиб... Похоронили его в маленьком скверике на площади Таты. Все-таки не разминулся с фаустником.

Гитлеровцы яростно огрызались. Поняв, что удержаться не смогут, они ринулись в узкую горловину между озером Надь и правым берегом Дуная.

Целую ночь длился марш бригадных колонн. Наутро они вышли к населенному пункту Насаи и здесь наткнулись на немецкие заслоны. Поставив скорострельные зенитные пушки и счетверенные пулеметы на прямую наводку, гитлеровцы подожгли несколько «тридцатьчетверок», прижали к земле пехоту. И только корпусная артиллерия, получив точные данные о местонахождении вражеских батарей, расчистила бригаде проход между высотой 146,0 и каналом.

До Насаи оставались считанные километры, когда немцы вдруг бросились в контратаку. Впереди танки, сзади короткими перебежками наступали автоматчики.

И завертелась огненная карусель: над землей летели рои пуль, ухали гранаты, лихорадочно стучали «дегтяри» и МГ, азартно подскакивали от выстрелов выдвинутые в боевые порядки противотанковые орудия.

Автоматчики стали рассыпаться по полю, просачиваться к штабу бригады.

Я старался ловить в прицел тех, кто поближе, чтобы наверняка. Николай Багаев швырял гранаты, сопровождая каждый бросок хриплым выкриком:

— Бей рыжую сволочь!

Рядом короткими точными очередями из «пэпэша» подсекали немцев Семен Ситников, Иван Пиманкин, Антон Глушков, Федор Молчанов, Николай Петровец, Михаил Иваника, Алексей Рой...

Пыл наступавших охладили, но на нас неожиданно набросились «мессеры». Два бронетранспортера вспыхнули, как сухой хворост. Слева и справа рвались бомбы, во все стороны летели комья грязи, удушливый дым выворачивал внутренности.

Я прихватил с собой двух разведчиков и побежал к штабным машинам. Туда удалось прорваться нескольким гитлеровцам. Дошло до рукопашной.

На Ермолаева набросился дюжий немец с винтовкой наперевес. Угрожающе сверкнул штык... Семен ударил солдата лопаткой по руке, и тот выронил винтовку. Поднять не успел: Петр Алешин свалил гитлеровца ударом приклада. Туго бы нам пришлось, если бы не подоспели на помощь мотострелки капитана Нехаева.

Поздно ночью немцев все-таки выкурили из Насаи, но заплатили мы за это дорогой ценой.

Встретил после боя Владимира Иванова. Он был мрачнее тучи. Потерял прекрасного офицера лейтенанта Харитонова. Не уберег! Да и как уберечь, если тот сознательно пошел на смерть ради общего святого дела.

А случилось вот что. В проеме за виадуком на шоссе притаился «фердинанд». Стоило показаться нашему танку, как тут же звучал выстрел. Ни пройти, ни проехать. Выход был один: закрыть проем. Но как и чем?

Вызвался командир танка Харитонов. Он приказал экипажу выйти из машины, сам сел на место механика-водителя и рванул вперед. Самоходка выстрелила в тот же момент, как танк появился в проеме виадука. Машина Харитонова загорелась, но ее стальная масса закрыла для гитлеровцев выгодную позицию. Наши бойцы устремились дальше...

Настигла здесь смерть и механика-водителя Толстоусова. Сотни километров прошел он на своей машине «Латышский стрелок», а тут не удалось обмануть костлявую...

Среди многих погибших оказались офицер связи корпуса майор Молчанов, парторг 1-го батальона старший лейтенант Дрогль, разведчик рядовой Карябин. Тяжело ранило сержанта Фица. Отправили в медсанбат и майора Козлова — он еле выбрался из-под перевернутой машины. Не стало и нашего любимца, начальника политотдела бригады подполковника Герасименко. Во время бомбежки он находился на позиции минометчиков... Гроб с телом Герасименко был отправлен на Украину, в Черкассы.

Дьер, стоящий на реке Раба, также оказался крепким орешком. Требовалась добрая кувалда, чтобы расколоть его, так как и здесь вся местность перед городом была изрезана траншеями, ходами сообщения, противотанковыми рвами. Для их сооружения гитлеровцы использовали густую сеть мелиоративных каналов. Не так просто было перешагнуть и Рабу. Захваченные разведчиками «языки» прямо заявляли, что форсирование реки — задача неосуществимая. Гитлеровцы взорвали мосты, разрушили переправы, заминировали броды.

...Посылая в разведку младшего лейтенанта Николая Доброву, я испытывал какое-то недоброе предчувствие. И, к сожалению, оно не обмануло... Увлекшись скоростью, Доброва не заметил засаду: на полпути к Дьеру из развалин мельницы по броневику ударил фаустник. БА-64 запылал, потом взорвались бензобаки. Водитель Григорий Беляев так и не успел выскочить из машины. Тяжелые ожоги получил и командир взвода, обгорел так, что даже расплавился орден Красной Звезды. Ординарца Добровы ефрейтора Николая Петровца, который сидел на запасном колесе, отбросило ударной волной. Ему продавило лоб, вырвало икры на ногах, обожгло губы... Ранило лейтенанта Касумова.

Из всех командиров взводов у меня остался только лейтенант Григорьев.