Впереди разведка шла - Александр Каневский

Темень — плотная, густая — казалась плюшевой. Шли на ощупь, как слепые.

Тут фонарь поставят под глаз, и не узнаешь, с какой стороны,— нащупывая скользкую стенку каменного забора, процедил Алешин.

— Прелестная ночь! — восторгался Ситников. — Как по заказу. Только для сердечных свиданий.

Долго кружили закоулками. Стояла тишина, лишь время от времени мрак прорезался осветительными ракетами. И тут у меня мелькнула мысль: что если захватить ракетчика? Ведь он сам помогает нам отыскать его в этой чертовой тьме.

— Ну и голова у тебя, командир! — Алешин довольно потирал руки.— Недаром говорят: все оригинальное — просто.

Я не обращал внимания на его восторги, понимал — это лишь эмоции, а иллюминаторщика нужно не только найти, но и взять, избежав всякого шума...

Ракетчика мы обнаружили на какой-то каменной каланче, откуда то и дело с шипением взлетали ракеты.

Алешин юркнул в узкую дверь. Ребята приготовили оружие, но все обошлось. Через несколько минут Алешин вытащил немца. Засмеялся:

— Он так увлекся своим занятием, что даже рта не успел открыть. Пришлось помочь засунуть в рот «конфету».

Во рту пленного торчал кляп.

Обратно вернулись необычным путем — подземными угольными штольнями, по которым нас провел венгр-шахтер.

После непродолжительной паузы фашисты взялись за нас вновь. Сперва налетели «хейнкели», затем подключилась артиллерия. Сразу же последовал ответ: из-за спины размеренно, словно отсчитывая минуты, ухнули гаубицы, полковые минометы. Танковый строй немцев заметно поредел, но противник с утроенной яростью продолжал атаковать наши позиции. Роте пехоты при поддержке пяти «тигров» удалось вклиниться в оборону мотострелкового батальона на левом фланге, выйти к перекрестку дорог Шаришап — Даг.

Мне приказали сопровождать начальника политотдела подполковника Герасименко в Даг, на командный пункт бригады, где располагалась и разведрота. По пути мы обнаружили отлично замаскированную 76-миллиметровую пушку. Она стояла вблизи перекрестка — целая, исправная, рядом лежали снаряды, а расчета и в помине не было. Тут уж не до разбирательств, по какой причине брошено орудие и где его хозяева.

Между тем из-за лощины неторопливо выехали бронетранспортеры. Угловатые, черные силуэты, кресты, как на гробах. Один немного развернулся и пошел прямехонько на нас.

— Стрелять умеешь, Александр? — спросил Герасименко.

— Приходилось.

— Становись к панораме, а я буду командовать.

С нами был Семен Ситников. Он схватил снаряд и вогнал в казенник. Помогал и шофер начальника политотдела.

Вырвавшийся вперед бронетранспортер медленно наплывал на сетку прицела. Я выждал несколько секунд, выстрелил. Промах...

— Возьми чуть левее, — внес поправку Герасименко.

Я нажал на спуск, и второй снаряд продырявил бэтээру шкуру. Экипаж бросился в заснеженный виноградник. Ситников схватил автомат, послал несколько очередей вдогонку. Потом затолкнул в казенник очередной снаряд, сказав:

— Нур фюр дойче!*

* Только для немцев! (нем.)

Два остальных броневика дальше не пошли. Построчив из пулеметов, свернули за бугор...

— Да тебя, Александр, нужно переводить в артиллерию. Ты же бог войны! — тряс мою руку Герасименко.

— Предпочитаю быть чертом в разведке,— пошутил я и, хотя куревом не баловался, задымил предложенным «Казбеком».

А ты что, немецкий знаешь? — обратился начальник политотдела к Ситникову.

Так точно, товарищ подполковник, в объеме, необходимом для общения с «языками»...

Враг через Шаришап так и не прошел, был остановлен в лобовых атаках. Не ошибусь, если скажу: бои за этот шахтерский поселок и высоту 225 были самыми кровопролитными из всех боев на территории Венгрии, наиболее драматичными. Значительно поредели здесь ряды бригадных частей и подразделений, мы потеряли много техники, практически остались без боеприпасов и горючего.

На госпитальные койки попали многие бойцы разведроты. От тяжелого ранения в живот скончался ординарец лейтенанта Позднякова рядовой Владимир Лазарев. Похоронили его в Будакеси.

В начале февраля бригада передала оборонительные позиции стрелковой дивизии генерала Рубанюка, сосредоточилась в районе Торбадь, затем была переброшена к Жамбеку. Такие перемещения диктовались сложившейся обстановкой. Командование будапештской группировкой так и не дождалось вожделенной помощи извне. А она была так близка! Четырнадцать километров, отделявшие танки дивизии «Мертвая голова» от южной окраины Буды, стали для эсэсовского танкового корпуса неодолимыми.

В районе Жамбека мы оказались как бы между молотом и наковальней. С одной стороны еще напирали эсэсовцы, а с другой — от Будапешта — готовились вырваться из «котла» окруженцы. Чтобы не вызывать подозрение у русских какими-то действиями, им было приказано технику не взрывать, а демонтировать. Солдаты отвинчивали детали и тут же их разбивали под выкрики офицеров: «Шнель, шнель!»

Недобрые предчувствия охватывали теперь солдат фюрера, и кто знает, возможно, не один из них вспомнил убитых советских парламентеров... Поздно! Теперь уже мало кто тешил себя надеждой уйти на запад.

«Горячий» прием мы подготовили немцам в Жамбеке. Разорвав оборону около Будакеси, пьяная толпа в добрую тысячу человек ночью ринулась к городу. Мы впустили «гостей», предварительно перекрыв все выходы. Захватив несколько улиц, гитлеровцы уже предвкушали успех. И тогда я приказал одновременно включить фары всех бронетранспортеров, «повесить» ракеты.

Все было сделано отлично: ослепив противника ярким светом, разведчики открыли внезапный огонь.

Такое зрелище надолго запоминается!

Гитлеровцы метались, как ошалелые, по площади, пытаясь найти хоть какую-нибудь лазейку в этом «мешке», но везде их встречал разящий свинец. Напрасно кричали гитлеровские офицеры «форвертс!», а венгерские — «ро, ро, мадьяро!..»*.

* Вперед, вперед, мадьяры! {венгерск.)

На холмах Буды звучали последние выстрелы. Столица Венгрии очищалась от врага. Попытался выбраться из окружения и сам командующий группировкой Пфеффер-Вильденбрух со своим штабом. Генерал решил уйти из Будапешта весьма прозаическим путем — через канализационную трубу. Но, выбравшись на поверхность, «свободой» наслаждался недолго — попал в руки разведчиков старшего лейтенанта Скрипкина. Бывший теперь уже командующий шел под конвоем, а впереди него с белым флагом, сделанным из простыни, чинно шагал адъютант — чванливый пруссак майор Ульрих фон Дамерау. Кстати сказать, путешествие по канализационной трубе оставило на Пфеффер-Вильденбрухе такие «следы», что, прежде чем беседовать с ним, генерала отправили на помывку в солдатскую баню.

13 февраля 1945 года Будапешт пал. Наряду с другими отличившимися соединениями Родина высоко отметила заслуги корпуса, на боевом гвардейском стяге которого засиял орден Красного Знамени. Корпус получил второе почетное наименование — «Будапештский».

Немногим тогда пришлось побывать в освобожденной венгерской столице, однако нам, разведчикам, это удалось. Прежде мы видели ее очертания только издали, когда в ноябрьские дни подошли к самым стенам города. В декабре ворвались на окраину с запада, но и тогда в вихре уличных боев не разглядели лицо Будапешта.

И вот теперь...

Первые дома, первые улицы. Развалины, развалины, развалины... Черные от копоти, белые от извести. Взгляд напрасно скользит по сторонам, пытаясь отыскать хоть одно уцелевшее здание. В разбитых окнах гуляют сквозняки, шевелят цветными обоями. Снег, перемешанный с хлопьями сажи, садится на сорванные картины, разбитые зеркала, клочья ковров, кадки с цветами... Жалкие остатки разоренного человеческого уюта!

И всюду трупы. Убитые немцы и салашисты лежат в развалинах, в воронках от бомб, прямо на тротуарах, свисают с окон, крыш и даже маячат на деревьях, где их настигла пуля или куда забросила взрывная волна.

В разных позах застыли «тигры», «пантеры», «фердинанды», пушки, минометы...

На крышах, на остриях соборов — огромные красные полотнища парашютов, с помощью которых гитлеровские летчики сбрасывали осажденным боеприпасы и продовольствие.

А дальше, на одной из площадей Ремхплац, мы увидели... аэродром. Когда кольцо окружения сжалось до предела, гитлеровцы стали производить здесь посадку своих самолетов. Аэродром смерти! Невесело, наверное, было сюда приземляться, а взлетать и подавно. Кругом разбитые самолеты — один ударился в крышу дома, другой зацепил деревья, третий носом угодил в окно верхнего этажа, да там и застрял...

Очень много пленных. В голове пестрой колонны, подняв воротники шинелей, ссутулившись, засунув руки поглубже в карманы, бредут офицеры. Осунувшиеся, небритые лица выражают злость, напряженную настороженность, безразличие. За офицерами вразнобой топают солдаты — в пилотках с отогнутыми бортами, в гражданском платье, кто-то обмотал пол-лица мешковиной, замотал шею полотенцем... Салашисты шествуют в своей черной униформе.