Золотая пряжа - Корнелия Функе

Тело Ткачихи задрожало – должно быть, от ветра.

– Стоит удалить из твоего узора хотя бы одну нить, и он станет черным. А ты хочешь лишиться сразу двух.

– Дай же мне взамен какие-нибудь другие! – закричала Фея. – Красную, зеленую… хоть белую, но только не золотую.

– Тебе самой придется выпрясть замену. Я не создаю ни узоров, ни нитей. Я только тку.

На шее Ткачихи, точно бусины, висели нанизанные на тоненькую цепочку ножницы из драгоценных металлов, дерева и слоновой кости. Те, что она сняла, были из золота.

Ткачиха щелкнула ими, как клювом.

– Ты ослабеешь больше, чем думаешь, – предупредила она.

– Я знаю. Режь.

И так много потерять

Шаман, который говорит по-паучьи… Два встретившихся им охотника знавали старика, который беседовал с ящерицами. Еще один священник вспомнил о мальчике, который заклинал огонь. Священник выглядел испуганным, словно боялся такими речами оскорбить божество.

Дни пролетали за днями в этой стране, чье прошлое было живее настоящего. Джекоб снова и снова ловил себя на мысли, что не слишком жаждет встречи с паучьим шаманом и предпочел бы вместо этого бесконечное странствие вместе с Лиской по степи, где отродясь не слышали ни о феях, ни об ольховых эльфах.

Он понимал, что тем самым предает Уилла, но даже это ничего не могло изменить. Как легко было освободиться наконец от этой любви! Когда бы не боязнь в одночасье потерять так много.

Они впервые спали вместе, когда непогода загнала их в заброшенную пастушью хижину. И эти несколько часов, которые оставила им гроза, вобрали в себя месяцы и годы томительного ожидания. В хижине пахло сырой овчиной и ржавыми железными ножницами. Они как будто встретились в первый раз – так далеко осталось прошлое. Лошадь фыркала, тычась мордой в остатки овечьей шерсти, дождь шелестел снаружи. Джекоб старался удержать эти мгновения в памяти, словно жемчужины драгоценного ожерелья, которое он наденет на шею Лиски, когда она захочет все это вспомнить.

На следующий день им повстречался юноша с орлом, едва ли уступавшим по размерам его взъерошенной лошадке. Парень рассказал им о старике, который живет на дереве и позволяет паукам гнездиться в своей одежде.

Только не это…

Они все еще делили на двоих одну лошадь, и Джекоб привык чувствовать на своей талии крепкие руки Лисы. Она, конечно, думала о том же, что и он: «Чего стоило бы задержаться еще на полчаса в хижине, чтобы этот мальчишка с орлом проехал мимо».

Он описал им уединенную долину в окружении леса диких яблонь. Они нашли и яблони, и долину, но шамана нигде не было. И только после того, как с деревьев слетела стая ворон, Джекоб различил лицо в кроне. Обветренное до черноты, оно сливалось с ветками. Шаман будто не слышал голоса Бесшабашного, но слез с дерева немедленно, как только заметил Лису. Его плащ сплошь покрывала паутина, образуя узоры не менее причудливые, чем на рушнике Бабы-яги. Старик снял с воротника паука с бледно-зелеными лапами, посадил его Лиске на ладонь и, усмехнувшись, снова исчез в листве. Паук спустился на землю, выпуская клейкую нить, и принялся оплетать паутиной траву. Прошло некоторое время, прежде чем Лиска с Джекобом увидели в ней карту.

Переплетаясь, белые нити образовывали горные цепи и реки, долины и очертания морей. Но потом паутина начала дрожать и разорвалась, а Джекоб почувствовал на коже теплый ветер. Тот самый, что все на свете переплавляет в боль и ярость.

Он должен был повернуть назад. Не слушать Лиску, а просто повернуть.

На этот раз Шестнадцатая не стала изображать Клару. Она даже не пыталась принять человеческий облик. Ее тело отражало Лису, разорванную паутину, траву, дикие яблони, но было потерто и оцарапано, так что изображения разбивались и множились, как в фасеточном глазу насекомого. Кора покрывала стеклянную кожу похожими на тигровый мех полосами.

Паук попытался улизнуть, но Шестнадцатая поймала его и бросила серебряное тельце в разорванную сеть. Из кроны дерева послышался жалобный стон, хотя сам шаман предусмотрительно не показывался.

– Что вы тут делаете? – спросила Шестнадцатая. – Вам недостаточно предупреждения моего брата?

В ее глазах Джекоб видел свое испуганное лицо. Палец, который Шестнадцатая направила на Лиску, походил на клинок из стекла и металла.

– Он говорил, ей было к лицу серебро, с которым ты справился с помощью лесной ведьмы. Но здесь нет ведьм.

Она огляделась и рассмеялась.

Джекоб попытался загородить собой Лиску, но та вышла из-за его спины и приготовила нож. Это не поможет.

Ничто не поможет.

Шестнадцатая задумчиво разглядывала Джекоба:

– А ты совсем на него не похож.

Это она, конечно, о брате.

– Он такой красивый…

Джекоб хотел было поинтересоваться, успела ли она украсть лицо и у брата, но у него сам собой вырвался другой вопрос:

– У него сейчас человеческая кожа?

Шестнадцатая, похоже, совсем не удивилась.

– Да, – отвечала она. – Нефрит появляется, только когда он злится.

Джекоб судорожно пытался понять, что это значит.

Оставь, Джекоб. Что там писал Данбар? Вода, влажная земля. И деревья. Главное – деревья.

Шестнадцатая нагнулась и подобрала серебряного паука.

– Мой брат теперь их собирает, – заметила она, – насекомых, растения, мышей, змей… Я хотела бы сделать серебряной всю эту грязную землю. – Она снова бросила паука в траву.

– Не трогай Лиску, – сказал Джекоб. – Пожалуйста. Игрок злится на меня, а не на нее.

Лиса до боли сжала его запястье.

– Он врет, – обратилась она к Шестнадцатой. – Я надену шкуру и перегрызу тебе горло, прежде чем ты успеешь прикоснуться к нему.

Шестнадцатая растопырила пальцы, словно выпустившая когти кошка.

– Ты не успеешь, лисья сестра.

Ее черты снова стали человеческими и до боли знакомыми. На Джекоба смотрела его мать, такая, какой он знал ее по старым фотографиям. На мгновение он застыл, как посеребренный паук, но Лиска дернула его за руку. Она кричала на него, увлекая за собой, а он снова и снова оборачивался на лицо, должно быть украденное так давно.

Они побежали вниз по склону, через заросли колючего кустарника, мимо деревьев, трава под которыми пахла гнилыми яблоками. Главное – не оборачиваться. Вода и влажная почва…

Шестнадцатая как будто не особенно торопилась за ними. Она наслаждалась исходившим от добычи страхом.

Но воды не было. Их окружала трава и опавшие листья. Джекоб остановился, чтобы в последний раз поцеловать Лиску. Шестнадцатая ускорила шаг.

Они спотыкались о корни и сухие ветки, наступали друг другу на ноги. Быть может, в шкуре Лис ка ушла бы дальше. Но Джекоб знал, что она его не оставит. Он еще крепче сжал ее руку. Так они и застынут рядом, две серебряные статуи, как романтично! Какое чувство навеки отразят их лица, любовь или страх?

Джекоб глазам своим не поверил, увидев впереди облако мошек. Пруд. Едва заметный под слоем листвы, которую нагнал сюда ветер. Джекоб прикрыл со спины поскользнувшуюся на глинистом берегу Лиску. Потом взял ком грязи и швырнул им в Шестнадцатую.

Она больше не походила на его мать. Шестнадцатая быстро утирала ил, но на его месте проступала кора.

Вода едва доставала до груди. Отойдя несколько шагов от берега, Шестнадцатая остановилась. Украденные лица сменяли друг друга, как в калейдоскопе. Лиска обхватила Джекоба за плечи. Вода была теплой, и листва лежала на ней, как пестрое одеяло. Неужели конец? Здесь, в илистом пруду…

Ноги Шестнадцатой пустили корни. На мгновение она замерла, а потом быстро оглянулась. По гнилой воде пробежала рябь. Шестнадцатая улыбнулась, словно ветер прошептал ей что-то на ухо.

– Все кончено, – сказала она. – Твой брат нашел ее.

Некоторое время она еще смотрела на них, словно размышляла, имеет ли смысл продолжать охоту, но потом ее тело снова стало стеклянным, и она исчезла.

Слабость

Олень поднял из травы увенчанную рогами голову. Непохоже, чтобы он помнил, что когда-то носил другую. Она вернулась, как музыка, которой так недоставало этому миру, но мелодия звучала слабее, чем раньше.

Эти звуки пронизали его насквозь, они хранили всю его жизнь. Ее платье сплошь покрывала паутина, только нить в руке была золотой. Олень приблизился, и Фея ткнулась лицом в его шею.

Да свершится предначертанное

Цветы и листья, которыми поросла ее карета, служили отличной маскировкой в лесу, здесь же, в стране синих гор и желтой травы, выдавали в ней чужестранку.

Уилл спешился и спрятался за мертвым деревом.

Рядом с каретой стоял олень с необыкновенно раскидистыми рогами. Две лошади, зеленые, как трава вокруг, подбирали с земли желтые соломинки. Человек, снимавший с одной из них упряжь, словно сошел со страниц «Тысячи и одной ночи» – любимой книги Розамунды. Но воспоминания о матери казались теперь Уиллу такой же сказкой.