Тонкая зелёная линия - Дмитрий Конаныхин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Второй шаг. Слева сидела женщина в тёплом не по сезону пальто и голубом платке. Деревенские. Явно возвращалась из гостей. На плече женщины спала девочка лет семи – ротик открыт, тоненькая ниточка слюны, бровки подняты. Разоспалась рядом с мамой. Мамино тепло самое баюкальное.
В дверях на нижнюю подножку встал Андреев. Слишком бледный. Слишком серьёзный. Честный парень. «Ай-ай-ай, – подумал Филппов. – Ай-ай-ай, как нехорошо». Но уже ничего нельзя было поделать. Ничего нельзя было исправить – во всём автобусе, остановленном на проверку, спали два человека – девочка и мужик у окна, впереди справа. Левая рука на переднем сиденье, голову опустил.
Недвижно.
Слишком неподвижно.
Всё, можно было уже не дёргаться.
Алёшка улыбнулся во все зубы. Перед глазами – Томка, старая кирха, дождь в глаза… И «финка» Штырова – «Сука!» – сквозь вопли первейшего панка Ронни Селфа: Oop-scooby-dooby-lena, go-gal-go!
«Потанцуем, “Жидёныши”».
Сдвинул фуражку на затылок. Вытер ледяной лоб.
– Жарковато одеты, мамаша. Весна уже. В Ленинское?
– В Ленинское, – тихо и устало ответила женщина, упрямо сверля ненавидящим взглядом чересчур развязного погранца: «Ещё Лизочку разбудит, ирод!»
А ирод сделал четверть шага дальше по проходу. Пол-оборота. Незаметную синкопу. И повернулся пограничный придурок боком к спящему мужику. А на портупее – расстёгнутая кобура – «как надену портупею, всё тупею и тупею».
«Ну же! Ну!»
Так бьёт блесну хищная, уверенная, обожравшаяся щука – нахрапом, рывком, жёстко – двумя руками мужик вцепился в кобуру – и заледенел, ощутив пустоту. А сверху на него уже падал лейтенант и зло, по-лиговски, как брательник Яктык учил, изо всех сил ударил по глазам растопыренными пальцами.
И хрип, и рывок за пазуху – за стволом. Но погранец уже вцепился в руки. Повязал, навалился, прижал к стеклу.
«Как лоха на куклу!» – обожгло позором.
– С-с-сука! А-а-а! С-с-сука!
И дикий крик пассажиров в салоне.
Вскочившие мужики и тётки вышибли Андреева из дверей, будто не стоял, деревенская тётка бросила девочку между сидений и прикрыла телом, квочкой растопырив руки.
И ждал мой отец выстрела и чуда – беглый борец умело выкручивал руки, пальцы не выдерживали, скользили, разжимались, злости уже не хватало, секунду-две – и всё. И тогда Изгельдов, видя белые губы лейтенанта, сжал автомат, заклекотал отчаянно по-горски и изо всех сил ударил прикладом по стеклу – туда, где была голова зэка. Сталинит взорвался белым снегом, удар, второй!
На отца и беглого сыпалось крошево разбитого стекла, вокруг мучительно визжали и бестолково толкались очнувшиеся люди, перепуганный водила выпрыгнул из кабины и бежал в кювет, руками закрывая затылок и смешно шаркая стоптанными сандалиями.
И услышал беглый душегуб самый страшный, самый беспощадный и окончательный, морозным снегом шершавый, колючей проволокой звенящий, лютым лаем конвойных собак наполненный тихий лязг затвора – и ствол автомата воткнулся ему в левое ухо, раздирая кожу до крови.
– Атпусты лэйтэнанта! Зарэжу! – заорал Изгельдов, стоя на цыпочках и вдавливая ствол в ухо застонавшему убийце.
«Почему “зарэжу”, когда автомат?!»
И Алёшка Филиппов захохотал, без сил, и беглый зэк хмыкнул, сдаваясь, и даже сам Асланбек брови поднял в изумлении от своих слов.
Господи, да что такое человек, если в секунду смерти смеётся? Что отделяет человека от зверя? Случайность? Судьба? Долг? Совесть? Господь Бог? Что смотришь, старик? Что не так? Было уже? Всё нормально. Не будем тревожить старика Хемингуэя.
Всё проще.
Рыбак поймал охотника.
6
– Ну, что ты на меня смотришь, Константин? Ну вот что? – подполковник Чернышёв шёл на плац Манёвренной группы, легкомысленно-белогвар-дейски пощёлкивая прутиком по голенищу отменно сиявшего сапога. – Что не понял?
– Не понял! – вечный капитан Гурьев вздёрнул подбородок в раздражении. – Отказываюсь понимать. У него что, взыскание? Или наши наилучшие друзья оттуда на него ещё какую папочку прислали? Да что он натворил такого, кроме того, что, не умея ничего, взял рецидивиста? Да ты себе понимаешь?
– А-а-атставить, капитан! Отставить! Правды ищешь? Какой правды тебе, правдоискатель?! Ну-ка, Костя, с двух раз вспомни, ты куда сейчас идёшь?
– Как – куда, Вася? На построение.
– А на какое построение? – подполковник был терпелив, как нянечка в яслях, подносящая пятую лишнюю ложку каши к перемазанным губам капризули.
– Торжественное.
– Ах, торжественное. Молодец, Костя. Мо-ло-дец. Столетие со дня рождения вождя мирового пролетариата. Знаешь… А то, что у меня всю ночь телефон звонил, знаешь? А то, что Сергей Сергеевич очень, понимаешь ты, правдоискатель, очень просил, такое знаешь? Соображаешь почему?
– Шурин?
– Умница, Костя. Правильно, шурин. Ну, давай, поднимем, что доблестная милиция упустила рецидивиста, да под такую дату. Да со смертью сотрудника. Все, кому нужно, знают, что и как было на самом деле. А всем, кому не нужно, уже наши коллеги в поте лица работают, всем уже говорится, что погранцы хулигана поймали. Понимаешь? Ху-ли-га-на. Постовой отдельно, автобус отдельно. Ни к чему народ тревожить.
– Гадство.
– Гадство, товарищ капитан. Даже свинство. Сытенько и спокойненько. Юбилейно даже. Парады, торжественные построения и речи. Чтобы чего не вышло.
– Слушай, Вась…
– Ну что ты хмуришься, Костя? Что не понятно?
– Да не понимаю я. Ведь такое… Врать-то зачем? Ложь-то к чему? Людям-то лучше знать, как есть на самом деле, они же не слепые, сами видят, какая жизнь кругом.
– А какая жизнь, Костя? Хорошая жизнь. Никогда так не жили. А то, что лишнего никто не говорит, не болтает. Как знать…
– Да я понимаю, о чём ты. Но ты же понимаешь, что слово пули сильнее. А надо, чтобы спокойно было. Чтобы Сергей Сергеичи с их шуринами – милицейскими чинами…
– Так. Стоп, капитан. Отставить. Всё. Слушать не хочу. И на парткоме не вздумай поднимать этот вопрос. Вопрос закрыт. И, так, тебе для справки. С Филипповым я уже поговорил.
– А он что?
– А ничего. Парень умный. Только попросил Изгельдову и Андрееву внеочередной отпуск. Себе ничего.
– Предоставишь? Надо.
– Конечно. За кого ты меня считаешь, Костя? Им и так уже полгода осталось. Всё хорошо, капитан, всё хорошо. Ну, Костя, давай, улыбнись. Хорош хмуриться. Пошли, сейчас ка-а-ак хлопчики наши пройдут да душу порадуют. Це дiло, как говорит мой однокашник.
– Погоди. Стой.
– Ну что ты, Костя, что?
– Вась, а Филиппову? Что ему?
– А ничего. Он офицер, а не Зорро. Лейтенант погранвойск. Это работа наша, Константин Константинович.
– Совсем ничего? Награди его.
– Да что ты пристал, Костя?! Думаешь, я совсем дурак?!
– Ты не понял. Награди его его же мечтой. Понимаешь? Сможешь? Ну, ты же подполковник Манёвренной
