Избранник ворона - Дмитрий Вересов

— Угадай с трех раз, — ответил кто-то знакомый, но очень в этой обстановке нежеланный.

— Не стану я угадывать! — Нил топнул ногой.

— Ну ладно, скажу. Ты, сладкий мой, оказался в приватном королевском нужнике города-героя Версаля. Вот послушай, какое чудное хокку я сложил в честь этого заведения. Называется «Утренние размышления наставника о слиянии Инь и Ян».

Опять сижу, как ян последний

В очке соседнем — инь.

В параше мы сольемся…

Нил прищурился и на самом краешке возвышения разглядел глумливую и синюю рожу Игоря Бергмана. Бергман подмигнул и явился в полный рост — в тельняшке, широченных галифе, похожий на Попандопуло из фильма «Свадьба в Малиновке».

— Что ты делаешь в моем сне? — спросил Нил, потирая глаза.

— А что ты делаешь в моей белой горячке?! — надрывно прохрипел Бергман, рванул тельняшку на груди, но тут же притих и, тупо качая налысо обритой головой, монотонно залепетал: — У тебя не сон, а глюк. У тебя не сон, а глюк… Если видишь в стенке люк… У тебя не сон, а глюк…

— Заткнись и чеши отсюда! — приказал Нил. — Шляешься тут с перепоя!

— У меня перепой, а у тебя недотрах! — отпечатал Бергман и с эротическим стоном растворился.

Что-то мягкое, сладко пахнущее коснулось щеки.

— Моя королева, наконец-то! — блаженно выдохнул Нил и дотронулся до нежной, прохладной руки, лежащей на его плече…

— Тс-с, — прошептала Лера, прикладывая к губам тонкий пальчик. — Тихонечко выходи за калитку и жди меня там.

Ждать пришлось недолго. Она выскользнула из сада, кутаясь в кружевную шаль, взяла его за руку и повлекла за собой к раскинувшемуся за дорогой широкому лугу. Посередине луга, она плавно, словно простыню, спустила шаль и притянула к себе остолбеневшего Нила.

— Лерочка, что?..

— Тс-с, — вновь прошептала она. — Ничего не говори. Не надо слов, глупенький.

Вместе с ней он опустился на расстеленную шаль…

— Тебе хорошо было? Он не ответил. Лежал, заложив руки за голову, созерцая звездный купол.

— Так хорошо?

— Мне сейчас хорошо… Посткоитальная релаксация…

— Чи-иво? — плебейским привизгом выразила свое непонимание Лера.

— Простонародно интонируете, княжна, — нарочито тихо пробормотал он.

— Что-что? — переспросила она, уже сравнительно комильфо.

— Расслабуха, родная. Как-никак, пару вагончиков мы разгрузили… Слушай, у тебя сигаретки нет?

Лера принялась сердито шарить вокруг себя, метнула ему на грудь мятую пачку «Золотого пляжа».

— Ох, это не Рио-де-Жанейро! — вздохнул он, затягиваясь сырым, припахивающим плесенью дымком.

— Нил?.. — спустя минуту-другую спросила она.

— Да, любимая?

— Нил, пообещай мне одну вещь…

— Для вас, сударыня, все, что угодно — в пределах разумного, конечно.

— Ты не мог бы завтра увезти ее куда-нибудь на весь день?

— Кого?

— Ну, Ирку… Понимаешь, завтра мой Ашотик приезжает. Нельзя, чтобы она нас вместе видела.

С папашей-то я как-нибудь разберусь, а вот Ирка… Она такая правильная, такая зануда. И стукачка. Маме наябедничает, Вадику…

— М-да, нескучно живете, гражданка Оболенская, — задумчиво проговорил он. — Вчера Назаров, сегодня я, завтра Ашотик.

— С Максом у меня ничего не было! — заявила Лера. — А Ашотик — это серьезно. — А Вадик? — ехидно осведомился Нил.

Насчет самого себя он решил не спрашивать. И так все более-менее ясно.

— Вадик — мой алма-атинский жених. Его это все совершенно не касается… Ну сделай, ну что тебе стоит…

— Ладно… Прокатимся, пожалуй, в Феодосию. Он замолчал, вслушиваясь в южную ночь.

— Нил?..

— А? — Он встрепенулся: как-то умудрился начисто забыть, что он здесь не один.

— Нил, а ты меня потом с мамой своей познакомишь?

— Да? — Ее наивная нахрапистость была даже забавна. — Думаешь, надо?

— Надо.

— Зачем?

— Ну… словом, я в аспирантуру хочу поступать. А в нашей консерватории с такой специальностью сложно…

— Какой специальностью? — безжалостно осведомился он. — Играть ты не можешь, петь вроде не поешь. Не иначе, дирижировать собралась? Тогда тебе в Москву надо, к профессору Веронике Дударовой.

— Да не дирижировать! Я теорией заниматься хочу.

— В таком случае на что тебе моя матушка сдалась? Она, видишь ли, отнюдь не теоретик.

— Но знакомства, связи…

— Послушай меня, лапушка. Ты об одной вещи просила, а получается две.

— Я отработаю. Честное слово… Нил ухмыльнулся, прикинул свои желания и возможности на данный момент, и, потянувшись, сказал:

— Вот прямо сейчас и отработаешь…

«Прогулка морем, — думал Нил, стоя на палубе, — это очень сильно в ощущениях, но банально в описании. Синее море, белый пароход, высветленные солнцем горы, две разбегающиеся пенные дорожки за кормой… Какой восторг — и какое убожество в мыслях и словах. Вот рядом со мной некое создание, априорно милое, трогательное и целомудренное, хотя об этом создании я знаю лишь то, что вот сейчас должен буду привлечь ее к себе, поцеловать ее шрам, ее облупившийся красный носик, ее сухие губы, соленые от морских брызг, — и тут же с тоской подумать, что все мосты сожжены…»

Он повернулся к Ирочке, притянул к себе, губами приник к шраму под облупившимся красным носиком, к сухим губам, соленым от морских брызг. Она крепко зажмурила глаза…

На многочисленных кораблях пестрели флаги, на набережной играли военные оркестры и фланировали матросики, щеголяя белоснежными гимнастерками. Феодосия отмечала День военно-морского флота.

В праздничной толчее они были инородны. Ежесекундно их обгоняли, поджимали, подталкивали, громкими голосами глушили адресованные друг другу бессвязные лирические реплики. Ее личико под нелепой желтой панамой становилось все бледнее, шаг — медленнее, все заметнее проявлялась хромота, все тяжелее опиралась она на палку, на руку Нила. Наконец она подняла на него страдальческие глаза и тихо простонала:

— Не могу больше…

Он подхватил ее на руки и, распихивая толпу, вынес с набережной в тихий переулок, опустил на лавочку под густым кипарисом.

— Я сейчас! — отрывисто сказал он и устремился обратно на набережную. — Только куплю тебе мороженого. Жди меня…

Тележек с мороженым было много, но желающих полакомиться им было несравненно больше. Нил метался от одной очереди к другой, выбирая, какая будет поменьше, наконец выбрал и, действительно, не простоял в ней и минуты — товар кончился. «На фиг этот график!» — пробормотал Нил, нагло протиснулся в самую головку соседней очереди и пристроился к пацану лет двенадцати, сжимавшему в потной ручонке единственную монетку.

— Здорово! — громко, на публику, сказал он и шепотом добавил, всовывая в ладошку рубль: — Слышь, старик, возьми мне два стаканчика.

Мальчонка открыл рот, и за долю секунды до того, как оттуда выплеснулась порция колоритной южной брани, Нил внес существенное дополнение:

— Сдача твоя!

Малец поспешно сглотнул ругательство и важно кивнул стриженой головой. Этот диалог произошел до того стремительно, что в очереди никто не успел возмутиться.

От тележки Нил отошел с двумя кривоватыми вафельными стаканчиками и острым желанием хоть несколько секунд передохнуть в тенечке. Вынырнув из самой толчеи, он плюхнулся на какую-то ступеньку, козырьком защищенную от солнечного света, и слизнул выступившую каплю сладкой жижицы с дырявого донца одного из стаканчиков. И тут же в глазах потемнело — и не только потому, что их прикрыли чьи-то ладони, потому что еще до слов: «Сударь, не угостите ли даму мороженым?» — он понял все. Медленно повернул голову и, словно кролик перед удавом, застыл перед Линдой.

V

(Ленинград, 1982)

Эхо потрясения, испытанного в тот момент, мгновенно выкинуло Нила из реальности воспоминания и перебросило на двадцать один месяц вперед, в реальность непосредственных ощущений.

— Костя, не мнись на балконе! — крикнул он. — Заходи давай, я не сплю, так валяюсь… В комнату с извиняющейся улыбкой вошел Асуров.

— Ты не позвонил, — сказал он. — Я начал беспокоиться. И вот… Ты позволишь?

Следователь показал глазами на стул. Нил кивнул. Асуров уселся, раскрыл портфель, достал оттуда пеструю цилиндрическую жестянку.

— «Нескафе», — прокомментировал Нил. — Однако!

— В управлении наборы давали, — пояснил Асуров. — Водички поставь.

Когда Нил, водрузив на плитку полный до краев ковшик, снова повернулся к столу, рядом с кофе появилось еще несколько разноцветных банок — красная с камчатским лососем, зеленая с молодым венгерским горошком и розовая с бельгийской ветчиной. Тут же красовалась длинная бесцветная бутыль причудливой формы, заполненная бесцветной же жидкостью. Нил пригляделся к фигурной этикетке.