Пентаграмма - Ю Несбё

Олауг непроизвольно бросила взгляд на окно комнаты для прислуги. Там не было Ины, не было молодой Олауг. Только темное стекло, отражающее взбитые сливки облаков.

Ей захотелось плакать из-за того, что лето проходит. Может, не так быстро, но проходит. А потом остаток жизни потечет своим чередом. Строго по расписанию. Ведь расписание — штука нужная.

Она уловила за спиной какое-то движение и тяжело, медленно обернулась. Почувствовала, как приминается под чьими-то ногами прохладная трава, и, не успев повернуться до конца, застыла.

Собака.

Собака смотрела на нее так, словно извинялась за еще не совершенный поступок. В то же самое мгновение кто-то бесшумно вышел из тени фруктовых деревьев и оказался рядом с собакой. Мужчина. С небольшими черными глазами, совсем как у его собаки. Олауг показалось, будто ее душит какой-то маленький зверек — ей стало тяжело дышать.

— Мы зашли в дом, но там вас не оказалось. — Мужчина склонил голову набок и посмотрел на нее так, как смотрят на диковинную букашку. — Вы не знаете, кто я, фрекен Сивертсен, но мне уже давно хотелось с вами встретиться.

Олауг открыла рот — и закрыла его снова. Мужчина подошел ближе. Олауг посмотрела ему через плечо.

— Господи, — прошептала она, протягивая руки.

Девушка спустилась по лестнице, со смехом пробежалась по гравиевой дорожке и упала к ней в объятия.

— Я так за тебя испугалась, — сказала Олауг.

— Да? — удивилась Ина. — Мы просто немножко задержались в загородном доме. Ведь каникулы же!

— Да, да. — Олауг обняла ее еще крепче.

Собака, английский сеттер, радостно подбежала к ним и, встав на задние лапы, передние положила Олауг на спину.

— Тея! — прикрикнул мужчина. — Сидеть!

Тея села.

— А это?.. — Олауг наконец выпустила Ину из объятий.

— Это Тярье Рю. — Щеки Ины загорелись, что было заметно даже в сумерках. — Мой жених.

— Боже мой! — всплеснула руками Олауг.

Мужчина, широко улыбаясь, протянул ей свою ладонь. Красавцем он не был — курносый нос, лохматые волосы, близко посаженные глаза, — но у него был прямой, открытый взгляд, который Олауг понравился.

— Очень приятно, — сказал он.

— И мне, — отозвалась Олауг, надеясь, что в полумраке не видно ее слез.

Тойя Харанг не замечала запаха, пока они не выехали на Йосефинес-гате.

Она с подозрением взглянула на таксиста. Смуглый, но все-таки не негр, иначе бы она не рискнула сесть в машину — дело тут не в расизме, а в статистике.

Тогда откуда этот запах?

Она заметила, что шофер поглядывает на нее в зеркало. Может, она оделась слишком вызывающе: чересчур глубокий вырез или короткая юбка? У нее мелькнула другая мысль — куда приятнее. Может, он узнал ее, потому что читал сегодняшние газеты, где на фотографиях была она, Тойя Харанг. «Наследница музыкального трона», — писали газеты. Правда, в «Дагбладе» ее назвали «очаровательно неуклюжей» и заявили, что она правдоподобнее сыграла цветочницу Элизу, чем светскую даму, в которую ее превратил профессор Хиггинс. Но все критики сходились в одном: танцевала и пела она лучше всех на свете. Вот. Что бы на это сказала Лисбет?

— На праздник? — спросил таксист.

— В некотором роде, — ответила Тойя.

«Праздник для двоих», — подумала она. Праздник для Венеры и… как там его? Ну, второе имя?.. Ну ладно, зато Венера — это она. Вчера, когда они отмечали премьеру, он подошел к ней, прошептал на ушко, что он давно ее тайный поклонник, и пригласил к себе домой на сегодняшний вечер. Он даже не старался скрыть свои намерения, и ей бы следовало отказать. Категорически и решительно.

— Наверное, будет весело, — с оттенком зависти произнес таксист.

Категорически отказать. Она до сих пор помнила запах сена и силоса, видела перед собой полоски света на засыпанном соломой полу амбара и пряжку отцовского ремня, которым в нее пытались вбить правила поведения. Категорически отказать. Она не забыла, как потом на кухне мать гладила ее по голове и спрашивала, почему Тойя не может быть, как Лисбет, — послушной умницей. Однажды Тойя вырвалась и закричала, что она такая, какая есть, и, наверное, набралась этого у отца, она видела, чем они с Лисбет занимаются в сарае, разве мама этого не знала? Тойя увидела, как изменилось мамино лицо, не потому что мать поверила, а потому что дочь теперь ни перед чем не остановится, чтобы сделать им больно. Тогда Тойя завизжала, что всех их ненавидит. Из комнаты с газетой в руке пришел отец. По их лицам Тойя видела: они понимают, что вот теперь она не врет.

Интересно, а сейчас, когда все остались там, далеко, она по-прежнему их ненавидит? Этого Тойя не знала. И едет она туда вовсе не из ненависти к «правильным» родителям или сестре, нет, согласилась просто ради забавы. И еще потому, что отказаться от такого предложения было просто невозможно.

Она дала таксисту двести крон и улыбнулась, отказавшись взять сдачу. Несмотря на запах в машине. Только когда такси уехало, до нее дошло, почему шофер так на нее смотрел. Пахло не от него, а от нее.

— Проклятье!

Она чиркнула ковбойским сапогом по краю тротуара — там появилась коричневая полоска. Она поискала глазами лужу, но их в Осло не было уже недель пять. Махнув на все рукой, она подошла к двери и позвонила.

— Да?

— Это Венера, — мурлыкнула она и про себя улыбнулась.

— А это Пигмалион, — ответил голос.

Вот, точно!

Домофон на входной двери заурчал. Тойя на секунду замешкалась — последняя возможность к отступлению. Она решительно откинула волосы назад и открыла дверь.

Он ждал ее у входа в квартиру с бокалом в руке.

— Ты сделала, как я просил? Никому не сказала, что едешь сюда? — спросил он.

— Да ты что, с ума сошел? — Она закатила глаза.

— Возможно. — Он распахнул дверь. — Заходи, познакомишься с Галатеей.

Она рассмеялась, хоть и не поняла, о чем он. Рассмеялась, хоть и почувствовала, что вот-вот случится что-то ужасное.

Харри припарковался чуть ниже по Марквейен, заглушил мотор и вышел из машины. Прикурил сигарету и посмотрел вокруг. Людей на улицах не было, казалось, все попрятались по домам. Невинные белоснежные облака успели превратиться в тучи и укрыть небо свинцово-синим одеялом.

Он прошел мимо стен, изукрашенных граффити, и остановился у входной двери. Отбросил сигарету, от которой остался один фильтр, и позвонил. От этой жары у него потели ладони. Или от страха? Он посмотрел на часы и отметил время.

— Да? — ответил раздраженный голос из домофона.

— Добрый вечер, это Харри Холе.

Нет ответа.

— Из полиции, — добавил он.

— Конечно. Извините, не о том мысли были. Входите.

Дверь открылась, и Харри начал подниматься по длинной, нескончаемой лестнице.

Обе хозяйки встречали его у входа в квартиру.

— Бррр… — поежилась Рута. — Вот-вот начнется.

Харри остановился перед ними на лестничной клетке.

— Дождь, — пояснила «Тронхеймский орел».

— Ах да. — Харри отер ладони о брюки.

— Чем мож-п-мочь, Холе?

— Помогите поймать велокурьера-маньяка, — сказал Харри.

Тойя свернулась в постели калачиком и смотрела на свое отражение в зеркальной двери, снятой со шкафа и приставленной к стене. Она слышала шум воды в душе этажом ниже. Он смывал ее с себя. Тойя повернулась. Матрац мягко обволакивал тело. Она взглянула на фотографию: они улыбались в камеру. Это была какая-то поездка, возможно во Францию. Она провела рукой по прохладному одеялу. Его тело тоже было холодным. Холодным, твердым и мускулистым, вовсе не старым. В особенности ягодицы и ляжки. Он сказал, что это потому, что когда-то танцевал. Тренировал мышцы в течение пятнадцати лет, и они никуда уже не денутся.

Тойя посмотрела на его брюки на полу, на черный ремень.

Пятнадцать лет. Никуда уже не денутся.

Она перевернулась на спину, забралась на кровати чуть выше, чувствуя, как перекатывается вода по внутренней стороне резинового матраца. Теперь все будет по-другому. Тойя будет умницей. Послушной. Совсем как хотели папочка с мамочкой. Она стала Лисбет.

Тойя прислонилась головой к стене, а тело все глубже погружалось в матрац. Вот что-то ткнуло ей между лопаток. Ей казалось, она лежит в лодке на реке… Откуда взялась эта мысль?

Вилли спрашивал ее, умеет ли она обращаться с фаллоимитатором. Она пожала плечами. Послушная. Он открыл ящик с инструментами. Она зажмурилась, но все равно видела перед собой полоски света на засыпанном соломой полу амбара. А когда почувствовала что-то во рту, на вкус оно оказалось словно силос. Но она ничего не сказала. Умница.

Такой же умницей она была, когда Вилли учил ее говорить и петь, как сестра. Ходить и улыбаться, как она. Он дал гримеру фотографию Лисбет и объяснил, что хочет, чтобы Тойя выглядела именно так. Единственное, чего она не научилась делать, — так это смеяться, как Лисбет, и Вилли попросил ее не смеяться. Иногда ей было не совсем ясно, в чем дело: в роли Элизы Дулитл или в отчаянной тоске Вилли по Лисбет. А сейчас она лежала здесь. Возможно, здесь дело тоже было в Лисбет — для него и для нее. Как там говорил Вилли? Порок стремится достичь дна?