Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу - Морли Каллаган

— И куда же ты думаешь забрать все это, Ал?

— Туда, где я смогу работать.

— Вся эта работа была сделана тут, Ал!

— Ну и что? Это моя работа, и я не оставлю ее здесь.

— Нет, оставишь, Ал.

— Лиза, я же объяснял тебе…

— К черту! Нельзя допустить, чтобы этот человек довел нас до такого, Ал! — сказала она с отчаянием. — Этот властолюбец не добьется своего!

Он долго молчал, недоуменно глядя на нее, потом спросил:

— Чего не добьется? — И, нахмурясь, протянул руку к папкам, но она успела их схватить и попятилась к письменному столу.

Он удивленно засмеялся.

— Ну ладно, Лиза. Перестань.

Но она отступала от него, едва он делал шаг. Они дважды обошли стол. Она судорожно прижимала к груди папки. Он попытался выхватить их, и она ударила его по руке.

— Ты с ума сошла, — сказал он. — Довольно, с меня хватит! — И закрыл дверь. Потом невозмутимо придвинул кресло к краю письменного стола, словно отрезая выход непослушной собаке, и медленно двинулся вокруг стола. Она попятилась, собираясь прыгнуть на диван и обежать кресло, но он оттеснил ее в угол: позади был диван, слева — окно. В ту секунду, когда она готова была упасть на диван, прижимая к себе папки, и разрыдаться, он бросился на нее. Ярость на его лице пробудила в ней упрямство. Он схватил ее за плечи и так их стиснул, что она ахнула от боли. Пытаясь ударить его папками, она закричала:

— Дурак проклятый! Ни за что! — И швырнула тяжелые папки в окно, так что стекло разлетелось вдребезги. Папки со всеми листочками и клочками вылетели на улицу. Они услышали, как они мягко шлепнулись на асфальт.

— Ну и сволочь же ты! — заорал он и бросился на нее снова.

Опрокинув ее на кушетку, он ногой отшвырнул кресло, вдвинутое между столом и кушеткой, и схватил ее за горло. Она вцепилась ему в волосы. Внезапный страх привел ее в неистовство, заставил напрячься все ее существо. Она задыхалась, хрипела, но ей хотелось заплакать, потому что она чувствовала его на себе, на всем своем теле, хотя уже не могла дышать. Неожиданно руки на ее горле расслабились, и он замер. Вся дрожа, готовая разразиться слезами, но цепляясь за него, прижимаясь к нему, она поглядела ему в лицо.

— Господи! — прошептал он и медленно распрямился. — А меня еще называли рыцарем!

Такого выражения на его лице она еще никогда не видела: ненависть и отвращение к самому себе. Словно он потерял себя. Затем он весь подобрался и с гордым достоинством, которое повергло ее в растерянность, отступил от нее. Она вспомнила, как отступил Шор. Ей вдруг показалось, что Шор рядом, повсюду здесь, не дает ей дышать, и она закричала:

— Пошел к черту! Уходи! Я ударю тебя чем-нибудь! Я тебя убью!

— Лиза, — сказал он. — Извини. Я ничего подобного не ожидал.

Ни ее угрозы, ни собственное загнанное внутрь бешенство не смогли нарушить этого спокойствия. Он повернулся, чтобы уйти, но ее обезумевшие, яростные глаза заставили его остановиться. Он замер, глядя на нее, словно только теперь заметил в ней нечто такое, о чем прежде и не подозревал. И шагнул было к ней, словно став выше, шире в плечах и сильнее духом. Но потом, не сказав больше ни слова, повернулся и вышел.

Рано утром сияло солнце, но к десяти небо затянуло тучами, и, когда Ал стоял в ожидании на ступенях старой ратуши, зарядил дождь. Он было решил укрыться под центральной аркой, но тут увидел, что из универсального магазина торопливо вышел Шор в своем двубортном коричневом костюме и шляпе: прямо-таки крупный банкир, угодивший под дождь. Он побежал рысцой и по ступенькам поднимался, тяжело дыша; румяное его лицо стало совсем красным.

— Здравствуйте, Ал. Я не был уверен, придете ли вы. — Он отступил на шаг, внимательно вглядываясь в него. — Да вы отлично выглядите, — сказал он.

Но Ал уловил его оценивающий взгляд. «Что Лиза наговорила про меня?» — подумал он, шагая по коридору к залу суда, где проводились предварительные разбирательства.

— А я не в форме. Пыхчу вот, — усмехнулся Шор. — Всю дорогу шел пешком, чтобы размяться, — необходимы физические нагрузки. Никак не ожидал, что пойдет дождь. — Когда они свернули в коридор, где скопились люди, которые стали один за другим входить в зал, Шор повернулся к нему: — Я думал, вы придете с Лизой.

— Она занята, — ответил Ал. Они следом за всеми вошли в зал, обшитый старыми дубовыми панелями, и сели на задней скамье рядом с двумя солидными пожилыми пуэрториканцами. Народу собралось порядочно. Во втором ряду сидела мать Хуана — низенькая полная усталая женщина с испуганным лицом. Рядом с ней сидел Тони Гонсалес в темном костюме, в котором он явно чувствовал себя неловко. Позади них сидели молодые ребята из небольшой панамской общины, робеющие, плохо одетые, и еще трое строгих и чинных пожилых мужчин в приличных костюмах. Четверо полицейских в форме сидели вместе. Кроме них, в зале разместились еще человек двадцать мужчин и женщин — непонятно кто и откуда. Все ждали появления коронера[5].

— Насколько я понял, Лиза к вам заходила, — сказал Ал.

— Да. Рад был ее видеть.

— Как вы ее нашли?

— Все такая же. Вы беспокоитесь за Лизу?

— Она считает, что я гублю свою карьеру.

— Мне кажется, она примирится с этим.

— По-моему, она сейчас немножко в расстроенных чувствах, — уклончиво сказал Ал, силясь улыбнуться. — Если бы вы писали о Лизе, не знаю, какой бы она вам сейчас представилась… и куда бы вы ее поместили. Хотя… может быть, вам это ясно.

Судебный пристав потребовал тишины и порядка, а затем в зал вошел коронер — доктор Болдуин, высокий, статный мужчина лет пятидесяти с густыми, зачесанными назад черными волосами. На нем был темный двубортный костюм в узкую полоску. Холеный, довольный собою господин. К тому же здесь он чувствовал себя как дома. В колледже он считался звездой футбола и как футболист преуспел заметно больше, чем как врач, но все его знали и любили, и потому он получил место коронера.

Он приветливо улыбнулся присяжным, которые, точно виноградины с одной лозы, все были примерно одного с ним возраста, то есть лет пятидесяти, все аккуратные, ревностно относящиеся к своим обязанностям, все полны решимости по мере сил сохранить свою совесть чистой, и все явно из имущего класса.

За столом перед креслом коронера сидели два юриста, настроенные отнюдь не благожелательно друг к другу. Старший из них, Генри Рэлстон, выполнял обязанности помощника коронера. Его двадцатипятилетний коллега Дж. Робертсон Дантон, горячий и искренний поборник гражданских свобод, предложил свои услуги семье Гонсалес.

— Но где же наш полицейский? — шепнул Шор.

Доктор Болдуин, проглядев какие-то записи, поднял голову и серьезным, озабоченным тоном сформулировал цель этого разбирательства. Присяжные, когда они ознакомятся со всеми фактами, обстоятельствами и показаниями свидетелей, могущими помочь установлению истины, должны будут решить, как и из-за чего погиб несчастный молодой человек.

— Вон он ваш приятель! — шепнул Ал.

Джейсон Дансфорд тихо вошел в зал вместе с Айрой Мастардом. Он был одет в штатский серый костюм и синий галстук — само спокойствие и уверенность в себе. В нем даже появилась какая-то особая внушительность, как бы сознание собственной важности. Он только что подстригся. И Айра Мастард тоже. Красиво, аккуратно подстриженные люди, которым нечего скрывать.

Джейсон скрестил руки на груди, и брат Хуана Гонсалеса вскочил, сверкая глазами, и вцепился в плечо матери. Она сердито дернула его за рукав.

Коронер сказал:

— Благодарю вас, миссис Гонсалес, — и посмотрел на высокое окно.

По стеклам текли струи воды. Дождь хлестал с такой силой, что улицы, наверно, уже затопило.

Мистер Рэлстон встал.

— Хуан Гонсалес. Имя покойного — Хуан Гонсалес, — сообщил он так, словно коронер мог вовсе и не знать имени этого молодого человека. И голос его прозвучал не очень уверенно, как будто и сам он не был убежден в том, существовал или когда-нибудь этот молодой человек. А вот теперь приходится что-то о нем выяснять. Коронер вызвал мать Хуана.

Низенькая перепуганная шестидесятилетняя женщина с опухшим от слез лицом говорила, запинаясь на каждом слове. Мистер Рэлстон мягко ее направлял, и она сообщила некоторые сведения о себе. Родилась в Панаме. В этом городе живет два года. Уборщица. Да, иногда она получает пособие по безработице. У нее два сына: Хуан, двадцати четырех лет, и Тони — восемнадцати лет. Хуан работал грузчиком на кондитерской фабрике. Да, одно время он получал пособие по безработице. Но ему это не нравилось. Он зарабатывал семьдесят два доллара в неделю. Весь последний год он работал, и никаких неприятностей с полицией у него не было.

Таким образом, было установлено, что молодой человек по имени Хуан Гонсалес действительно существовал. Мистер Рэлстон сообщил, что судья хотел бы ознакомиться с материалами полиции. Он вызвал инспектора Сазерленда, и тот зачитал рапорт, поданный полицейским Дансфордом. Затем он рассказал, в каком состоянии был Джейсон по прибытии в участок в ту ночь, после стрельбы: о том, как Джейсон был удивлен, о его полном недоумении, его потрясении; он был словно во сне и отказывался поверить, что он не покалечен, что в него не стреляли. Инспектор превосходно и совсем ненавязчиво обрисовал образ полицейского в шоковом состоянии. В добавление он сообщил, что произведен анализ пороховых пятен на одежде убитого, позволяющий установить, насколько близко он находился от полицейского.