Наблюдатель - Дэвид Эллис

— Ясно. И все же через два года выпустили, — заметил Макдермотт. — Даже не взяли на учет в психиатрической лечебнице. Его хоть лечили?

Маккой смерила его пристальным взглядом и криво усмехнулась.

— Ему поставили диагноз «прогрессирующая параноидальная шизофрения».

— И что это значит?

— Что значит? Насколько мне известно — абсолютно ничего. Как я понимаю, такой диагноз часто давали политическим диссидентам и тем, кто не согласен с общественным строем. Но их не сажали в тюрьму. Их запирали в психушках.

Макдермотт поморщился. Когда-то он мог безболезненно использовать это слово.

— Им ставили диагноз вроде «прогрессирующей шизофрении» и могли держать там годами.

В ее словах было разумное зерно. Но проблема в том, что американские врачи тоже установили, что у Козловски параноидальная шизофрения. Макдермотт сообщил ей об этом.

Маккой пожала плечами:

— Возможно, он действительно болен. Как бы там ни было, но в 1986 году родители помогли ему бежать из страны. А тебе известно, каким предлогом он воспользовался? Сказал, что его преследовали за политические и религиозные взгляды и отправили за это в сумасшедший дом. Судя по всему, адвокат, который представлял его интересы, смог убедить наше правительство в том, что он говорит правду. А теперь главное. Тебе это наверняка понравится. Знаешь, кто помог ему обосноваться в Штатах?

Макдермотт заранее знал ответ, но решил не портить ей миг триумфа.

— Гарланд Бентли, — заявила она. — Знаменитый Гарланд Бентли. И его жена Наталия.

Он кивнул.

— Я не удивила тебя?

— Нет. По крайней мере своим последним заявлением. Джейн, в 1982 году его отправили в сумасшедший дом. Он вышел в 1984-м. А в 1986 году иммигрировал в Америку.

Она ничего не сказала.

— Что он делал эти два года? С восемьдесят четвертого по восемьдесят шестой?

Маккой улыбнулась, но через мгновение стала серьезной.

— Да, Майки, ты не зря получаешь зарплату. — Она наклонилась к нему, взяла папку и отдала Макдермотту. — И поэтому тебе лучше не видеть эту папку.

После беседы с Гвендолин я вернулся в свой офис. От Макдермотта до сих пор не было вестей. Я снова стал изучать записки, которые мне присылали, и разложил их перед собой на столе. За последние дни я перечитывал их десятки раз, и все равно казалось, что упустил нечто важное. Первая:

Придет опять мрак, очнется грех исчезнувший, может напомнить еретикам сызнова: ночь, она всколыхнет альков.

Вторая:

Берегитесь! Уйди, даже если тени вокруг таинственным, обреченным роем адским явятся, смерти тебе разящих объятий фатальных, алым ужасом наложенных и черным трепетом одержимых, жертвенных и мрачных, одному лишь без агнца не избежать.

Третья:

Другие радуются уважению, грешники ищут его заново. Но ангелы ютятся там, на алтаре. Шепчут секрет. Если кто решится его тронуть.

В первой записке имелся хоть какой-то смысл. Там говорилось о связи между нынешними преступлениями и убийствами, совершенными Терри Бургосом. Думаю, в третьей записке тоже было нечто важное. Однако фраза: «Но ангелы ютятся там, на алтаре» — казалась мне особенно неестественной, неправильной.

Чем больше я размышлял, тем больше соглашался с мнением Столетти относительно второго письма. Выбор слов казался странным. Какая-то бессмыслица: «Уйди, даже если тени вокруг таинственным, обреченным роем адским явятся, смерти тебе разящих объятий фатальных, алым ужасом наложенных и черным трепетом одержимых…»

Почему он использовал слова «смерть» и «фатальные» в одном предложении? При чем здесь «агнец»?

Возможно, эти записки не стоило понимать буквально? От человека, который решил продолжить дело Бургоса, закономерно ожидать, что он окажется таким же психопатом, одержимым патологическим религиозным фанатизмом. И все это было отражено в записках.

Но вполне вероятно, там содержалось и нечто другое. Возможно, это была своего рода шифровка.

Я взял чистый лист бумаги и попытался поиграть со словами из записок. Я читал каждое второе, третье слово. Но все равно не уловил никакого смысла. Я попробовал сосредоточиться на словах, которые казались мне лишними, и на их значениях. И снова ничего. И все же я не мог избавиться от чувства, что некоторые из них здесь явно лишние, и не только те, о которых говорила Столетти.

Полная белиберда.

Но почему он использовал именно эти слова? Какую роль они играют в его шифровке?

Стоп. Секундочку.

Я быстро начал писать, желая проверить мое предположение. Мой пульс ускорялся по мере того, как эта идея обретала свое воплощение. Ему нужны были слова, которые начинались с определенных букв! Он выбрал слово «фатальные», потому что ему нужна была буква «Ф».

Я выписал начальные буквы каждого слова из первой записки:

П-О-М-О-Г-И-М-Н-Е-С-Н-О-В-А

Господи Боже мой.

«Помоги мне снова».

Вторая записка:

Б-У-Д-Е-Т-В-Т-О-Р-А-Я-С-Т-Р-О-Ф-А-У-Н-И-Ч-Т-О-Ж-И-М-О-Л-Б-А-Н-И

«Будет вторая строфа. Уничтожим Олбани».

Третья записка:

Д-Р-У-Г-И-Е-З-Н-А-Ю-Т-Н-А-Ш-С-Е-К-Р-Е-Т

«Другие знают наш секрет».

Он писал эти записки мне. Ему снова нужна была моя помощь. Теперь он хотел уничтожить Олбани. Другие знали наш секрет.

Наш секрет? Ему нужна была моя помощь? Снова?

Что это, черт возьми, значит?

«Время пришло. Теперь пора».

Лео подошел к окну и выглянул на улицу. На противоположной стороне через восемь домов от него женщина-риелтор показывала земельный участок двум мужчинам. На обочине был припаркован грузовик курьерской службы. Две женщины-латинос с маленькими детьми шли по тротуару и ели свежую кукурузу, смазанную маслом и посыпанную солью.

Лео надел пластиковый комбинезон и затянул шнурки на спине и шее. Затем подошел к стереосистеме. На ней стояла фотография в рамке, где были изображены Шелли Троттер и Пол Райли в парке. Они размахивали руками. Лео помахал им в ответ.

«Привет, Пол. Видишь, что я собираюсь сделать?»

Диск уже был вставлен в стереосистему — классическая фортепианная музыка. Лео на минуту замер, закрыл глаза и прислушался к приятной, одухотворенной музыке, рождавшейся под пальцами Горовица.

Катя тоже играла ему на пианино. Разумеется, у нее получалось не так красиво — ее молодые, неопытные пальцы неуклюже стучали по клавишам. Мать учила ее музыке. Она хотела научить и Лео, но отец не позволил. Он говорил, что у мужчин нет времени на такие пустяки. И все-таки Лео завидовал Кате. Он был уверен, что ему еще много лет придется слушать, как Катя играет. Для нее это был один из способов помучить младшего брата, продемонстрировать свое преимущество перед ним.

Родители не находили этого в Кате, она сумела опутать своими чарами всех членов семьи, а затем умело манипулировать ими. Они не замечали ее предательства, не видели зла в ее душе. Но однажды на катке Катя оступилась и стала вдруг уязвимой. Она не смогла удержаться на коньках, а он упал на нее и сдавил пальцами ей горло. Да, он плакал, но она не оставила ему выбора. Он нашел в себе мужество сделать это. И он знал, что отец и мать понимали его. Даже после того как родители отправили его в лечебницу, они знали, каким он был смелым и умным, просто…

Лео открыл глаза и прибавил громкость в стереосистеме, но не настолько, чтобы музыка была оглушительной. Затем пошел в ванную.

Ее обнаженное тело лежало в ванне, свернувшись калачиком. Он немного подумал, затем взял ее за лодыжки и вытащил ее ноги из ванны. Теперь она лежала на спине, уставившись отсутствующим взглядом в потолок. Ее нос был сломан. Как и шея. И все же она была красивой;

Лео включил электропилу, яростный шум заглушил музыку.

Маккой сразу оговорилась, что никто из них не располагал точной информацией. У спецслужб были подозрения, но они не подтвердились.

— После того как социалистический лагерь распался, — объяснила она, — многое стало известно. Кое-что было уже давней историей, а кое-что — совсем свеженьким. Однажды в одном из отчетов всплыло имя Козловски. Вот и все.

Макдермотт в нетерпении кивнул.

— Джейн, что делал Лео Козловски в период между 1984 и 1986 годами?

Маккой откашлялась.

— Майк, это не в моей компетенции. Но если тебе нужна краткая информация, то я попробую помочь. — Она сделала паузу. — В спецслужбах Венгрии существовал отдел, который занимался оперативной работой. В 1993 году от бывшего шпиона мы узнали, что Лео Козловски после освобождения перевели на работу в этот отдел.

Макдермотт долго и пристально смотрел на нее, не проронив ни слова.

— У нас были подозрения по поводу того, — продолжала она, — почему он провел в лечебнице только два года. Для подобной «оперативной работы» нередко вербовали людей, которые отсидели в тюрьме или в сумасшедшем доме.