Марина Мнишек - Вячеслав Козляков

Понятно, что повторная коронация Марины Мнишек в Тушине – не более чем гипотеза, реконструкция предполагаемых событий. Перед нами все же художественный образ, а не документальная запись очевидца. Об этой «второй коронации» молчат все другие источники, а ведь такое важное действие, наполненное сакральным содержанием, не могло остаться незамеченным. Другое дело – вторая присяга, имеющая смысл политического договора. В тонкости этого ритуала мог быть посвящен только самый узкий круг приближенных к «царю» и «царице». Может быть, и здесь, как и в случае с коронацией Марины Мнишек в Успенском соборе, был использован опыт придания церемонии «двойного значения». В глазах тушинцев возложение короны на Марину Мнишек в момент ее приезда в лагерь самозванца могло выглядеть как торжество попранной и восстановленной заново справедливости. Сама же «царица» и те, кто нуждался в доказательствах легитимности ее присутствия под Москвой, могли воспринимать это как принесение ей новой присяги.

…Наличие коронационного шатра на фоне «вишневецкого» портрета заставляет, между прочим, еще раз вернуться к известным парным изображениям «императора» Дмитрия и Марины Мнишек.

Благодаря упомянутым выше ссылкам на книгу Александра Гваньини, изданную в Кракове в 1611 году, можно с уверенностью датировать коронационные полотна, равно как и «круговые» вишневецкие портреты, временем не ранее этой даты. Значит, следует несколько по-иному отнестись к тому, кто изображен на парных портретах. Обоих Дмитриев к тому времени уже не было в живых, а Марина Мнишек по-прежнему находилась в России. Это были явно не портреты с натуры, а лишь памятные изображения. И весь вопрос в том, несли ли они в себе какой-либо актуальный политический посыл или создавались для того, чтобы увековечить яркие страницы рода Мнишков, Тарлов и Вишневецких.

Портрет Марины Мнишек в коронационном платье и с царскими регалиями – короной, державой и скипетром, происходящий из Вишневецкого замка, совпадает по композиции с ее же парадным портретом в полный рост 1606 года, приписываемым кисти львовского художника Шимона Богушевича. Одна из копий этого портрета выставлена сегодня в экспозиции королевских комнат Вавельского дворца в Кракове (и даже имеет соответствующую подпись об авторстве Богушевича на раме, сделанную, правда, явно позднее) [238]. Парадный портрет был просто скопирован при создании другого, «вишневецкого». На обоих изображениях Марины Мнишек совпадают даже латинские записи: «Marianna MNISZCHOWNA Ceorgii Palatini Sandomiriensis ex Tarlowna Progenita Filia, Vxor Demetrii IMPERATORIS Moschoviae». (To есть: «Марианна МНИШКОВНА, Юрия воеводы сандомирского и Тарловны урожденная дочь, жена Димитрия ИМПЕРАТОРА Московии».) Только из-за уменьшения размеров «кругового» вишневецкого портрета он стал поясным, а имя «Marianna MNISZCHOWNA» в записи не уместилось в одну строку.

Главной деталью фона на парадном портрете Марины Мнишек «в рост» был ее новый герб. Можно попытаться расшифровать его символику. На красном геральдическом щите изображен двуглавый черный орел, на груди которого расположен щиток в форме сердца, поделенный на четыре части. Двуглавый орел – это, конечно, герб Московского государства, наследницей которого становилась Марина Мнишек. Четыре родовые эмблемы на щитке – это размещенные по классическим канонам польской геральдики знаки из гербов родителей как отца, так и матери: Мнишков (собственный герб), Тарло (герб «Топор»), Стадницких (герб «Шренява») и Каменецких (герб «Пилява») [239]. Но самое важное – это то, что в этом гербе была воспроизведена модель герба императора Священной Римской империи, в которой также присутствовали орел и сердцевидный щиток с родовым гербом.

Корона, скипетр и держава, изображенные на портретах императора Дмитрия и его жены «Марианны» Мнишек, восходят тоже к «императорскому» типу. Как установил А. В. Лаврентьев, «императорская» корона была заказана в Вене и привезена в Москву еще при Борисе Годунове, но стала известна лишь со времени коронации Лжедмитрия I. На коронационных медалях и на всех картинах встречается именно этот тип, отличающийся от других известных царских корон – Мономахова венца, Казанской и Астраханской шапок. Характерной особенностью «императорского» типа короны является ее «приплюснутый», по сравнению с другими венцами, вид и отсутствие мехового убранства, замененного драгоценными камнями, вставленными в оправу, и крупным жемчугом, украшающим полосой верх короны, которую венчает крест. В такой короне «цесарь» Дмитрий Иванович был изображен весной 1606 года на монетах, выпущенных специально к приезду в Москву Марины Мнишек [240].

Когда создавался «вишневецкий» портрет, такие открытые претензии московской «царицы» на императорскую символику были уже, видимо, неуместны. Поэтому герб Марины Мнишек оказался нарисованным лишь наполовину. Исчезли и родовые знаки Каменецких и Стадницких, место которых заняли «страусиные перья» из герба Мнишков и «серебряный топор», указывавший на происхождение матери Марины – Ядвиги Тарло. Зато в качестве фона на портрете появился тот самый шатер, имеющий соответствие в другом, «коронационном» полотне, происходящем из Вишневецкого замка. Изображались ли при этом реальные события или «коронация» в шатре всего лишь образ, символизировавший возложение московской короны на Марину Мнишек, – вопрос остается открытым.

Другой «вишневецкий» портрет представляет самозваного «императора Дмитрия» в доспехах. Одной рукой он опирается на стол, на котором лежат рыцарский шлем и корона. Это отличает данный портрет от других современных акварелей и гравюр, на которых «царевич» Дмитрий всегда изображался в гусарской одежде. Фон этой картины не такой «говорящий», как на портрете Марины Мнишек: за спиной московского царя скачут всадники под польскими хоругвями, видны палатки и шатры, поставленные под какой-то крепостью. Почему-то для этого портрета не использовано никакой другой символики, связанной с триумфом «царевича Дмитрия», который достиг престола своих предков. Подпись на картине гласит: «Demetrius IMPERATOR Moschoviae, Ejus vxor Marianna MNISZCHOWNA Georgii Palatini Sandomiriensis ex Tarlowna Progenita Filia». (To есть: «Дмитрий, ИМПЕРАТОР Московии, супруг Марианны МНИШКОВНЫ, Георгия воеводы сандомирского и Тарловны урожденной дочери».)

Может быть, все объясняется тем, что это вовсе не Лжедмитрий I, а Лжедмитрий II, Тушинский вор? У Дмитрия на портрете из Государственного исторического музея нет «фирменной» бородавки на носу, присутствующей на гравюрах, создававшихся в период подготовки к помолвке с Мариной в Кракове в 1605 году. Между тем самозванец изображен на упомянутом портрете той самой стороной лица, где бородавка должна была быть! Что же заставляет нас тогда путать двух «императоров Дмитриев»? Возможно, то же, что и их современников, то есть их внешнее сходство – физическая основа любого самозванчества.