Гиперборейская чума - Андрей Лазарчук

Надо думать. Надо думать. Кожаный Чулок зовет на помощь Огюста Дюпена, того самого, который раскрыл убийство в улице Морг. Кожаный Чулок видит мельчайшие следы. Огюст Дюпен складывает из этих следов картину преступления…

Нет! Это не может быть тот же самый жезл! Металл, из которого сделаны змеи, почернел и покрылся тонким слоем льда. Стало быть, кадуцей был здесь во время пожара. То есть до того, как быть ему привезену в дедушкиной кибитке… Вздор какой-то… Не было в доме никакого кадуцея… Разве что лежал где-нибудь под секретом в кабинете Кронида Платоновича? Но малые Панкратовы, кажется, все там изучили… Значит…

И тут Сережа начинает понимать себя совсем взрослым. Все вокруг становится другим. Взрослый – это не тот, кому много лет, а тот, кто много и верно думает. Тогда все вещи, понятия и события в мире начинают друг за друга цепляться и совпадать, как картинка из немецких кубиков…

Уже начинает темнеть. Застенчивый Олень (на совете вождей надо будет потребовать себе новое имя – Мудрый Олень) запрокидывает голову. На вершине елки в закатном солнце горит золотая звезда, не тронутая огнем.

Сережа покидает пепелище, прижимая к себе загадочный жезл. Не наколдовать бы чего-нибудь по нечаянности…

Он сворачивает за угол и слышит скрип шагов. Сережа останавливается, снимает шапку и осторожно выглядывает из-за угла.

Это Эшигедэй. Пришел за своим жезлом. Сережа тихонько крадется вдоль стены. Калмыцкий литвин его не видит и, кажется, ничего здесь не ищет. Он подходит к елке и начинает негромко завывать, сложив руки чашей. В ладонях Эшигедэя возникает огонек. Дедушкин слуга надувает щеки, словно какой-нибудь Эол или Борей на морской карте. Огонек превращается в багровый шар. Колдун беззвучно смеется. Но настоящий воин не боится, потому что презирает колдовство…

Эшигедэй с шумом выдыхает воздух. Багровый шар исчезает.

Теперь взгляд колдуна устремлен прямо на Сережу. И столько в этом взгляде ненависти, что…

– Сергей Фомич! Сергей Фомич! Вас уже обыскались!

Сережа оглядывается. Это Ефим. Никогда так еще не радовался Застенчивый Олень строгому старику.

Сережа снова поворачивается к погоревшему зимнему саду. Никакого Эшигедэя нет. Только невесть откуда взявшийся ветер кружит пепел на том месте, где он стоял.

…После ужина (нынче даже любимое бламанже получилось каким-то пригорелым) Сережа идет к себе в комнату. Можно, конечно, рассказать обо всем другим вождям или хотя бы одному Зиньке. Но Петька и Платон с Денисом тоже считают старые магические книги вздором. Зинька кузенам поддакивает, будто и не брат. Домашний учитель, студент Преполовенский, и вовсе говорит про Сережу, что мальчик живет исключительно в воображаемом мире, а следует быть реалистом, как велит Фейербах. Студент не читал Христиана Розенкрейца. Он не верит, что из обычной золы можно получить золото…

Хорошо еще, что Эшигедэя не садят за общий стол. Может, он и вовсе не умывается. В баню не пошел, на вопросы не отвечает. Его тоже надо отдать исправнику, чтобы тот дознался, куда девался дедушка Кронид. Куда он мог пойти? Назад в Сибирь? Зачем? И что еще говорил дедушка? «Я снова спасу тебя»? И отобрал магический жезл у Эшигедэя? И пошел… Спасать бабушку?

Сережа выбегает в коридор.

И мама, и тети Сигрида и Элен сидят в гостиной, разговаривая о каких-то пустяках.

– Чего тебе, милый?

– Мальчик весь горит! – (это тетя Элен).

Сережа с трудом находит слова:

– Мама, а… дедушке сказали про того мужика, который… ну, вытащил бабушку?

Мама его не понимает.

– Маленький, ну, при чем здесь мужик? До него ли?

– Так говорили или нет?

– Кажется, нет…

Теперь Сереже становится все понятно. Если бы дедушка услышал про мужика, он бы понял, что… Хотя ведь мог и слышать, но пропустить мимо ушей, он ведь совсем другим был занят…

– Мама, я понял, где дедушка! Скорее пойдем к нему, пока он не умер!

ГЛАВА 19

– Думаете, вы чего-то можете добиться такими методами? – спросил Ященко.

Крис оторвался от созерцания далекого огненного вихря, перевел воспаленные глаза на пленного. Долго рассматривал его, будто силясь понять, что же такое важное высказал этот тип.

– Да, конечно, – кивнул наконец и голосом совсем другого человека распорядился: – Поехали, Женя. А вы рассказывайте, Антон Григорьевич, рассказывайте…

К концу пятидесятых годов Антону Григорьевичу пришлось на время отойти от интереснейших исследований в области человеческой «физиологии поведения» вообще и поведения в пограничной ситуации в частности и вновь вернуться к электронике и кибернетике. Случилось вот что: почувствовав слабину в руководстве, советская наука стремительно зашагала вперед. Это в чем-то было и неплохо (космос там, морское дно, новые лекарства…), но в перспективе приводило к следующему: примерно через пятнадцать лет появлялась могущественная электронная система управления хозяйством всей страны и параллельно с нею система контроля за каждым гражданином. В результате весь Советский Союз превращался в огромный концерн, чрезвычайно эффективно действующий на внешнем рынке и поддерживающий должную разумную дисциплину в своих цехах и рабочих поселках. В этой стране будущего «Асгарду» – наряду со всяческими изуверскими сектами, свободными художниками, аферистами и тунеядцами – места опять не было…

Здесь интересы «Асгарда» неожиданно так плотно переплелись с интересами номенклатуры, что ему можно было уйти в тень, залечь – и лишь чуть-чуть придерживать и поправлять тех, кто очертя голову рвался в бой (при этом отчаянно труся). Видимо, страх перед беспощадным всеконтролирующим железом пересиливал страх перед живым всемогущим.

Сложная интрига кончилась тем, что всемогущий отправился возделывать огород, новые правители немедленно запретили все исследования, которые не являлись копированием работ американской фирмы ИБМ, – но потребовалось еще два года напряженного труда, разносов, увольнений и даже обвинительных приговоров, чтобы обеспечить благополучие номенклатуры, с одной стороны, и будущее самого «Асгарда» – с другой.

Впереди было пятнадцать лет, гарантированных от потрясений.

ИЗ ЗАПИСОК ДОКТОРА ИВАНА СТРЕЛЬЦОВА

Такое бывает, когда очень устаешь и безумно хочешь спать: знакомые места и предметы перестают быть знакомыми, в них появляется тайна. Иногда зловещая. Иногда многозначительная. Но чаще всего – просто вызывающая изумление… Я пришел в себя в своей комнате и не узнал ее. Точнее – я сразу понял, что это моя комната. Но она была абсолютно незнакомой. Но не враждебной, нет. Скорее, от нее исходило веселое возбужденное любопытство: кто это там валяется такой странный и чего от него можно ждать?