Самый лучший пионер 2 (СИ) - Смолин Павел

Милиционеры демонстративно отвернулись.

— Пойдем! — взял за руку хихикающую Соечку, и мы пошли на шум голосов. — Не против немножко познакомиться с живым министром?

— Девчонкам похвастаюсь! — с милой непосредственностью хихикнула Саяка. — А когда ты к нам придешь?

— Куда я такой? — кивнул я на руку. — Ни сыграть, ни спеть, и одна сплошная жалость. Не переживай, со следующего сентября будем за одной партой сидеть.

— Угу! — обрадованно кивнула Сойка.

Из коридора попали в зал и вытянулись на цыпочках, заглянув через спины выстроившихся за снимающими министра камерами пиджачно-милицейских товарищей.

Стоящий на фоне плотно увешанной картинами стены Щелоков был хорош — в парадном мундире, прилизанный, широко улыбающийся:

— Как завещал нам великий Ленин, искусство должно принадлежать народу! В хранилищах Министерства внутренних дел скопилось некоторое количество конфискованных в ходе пресечения подпольной торговли полотнами картин. Мы с товарищами приняли решение передать их Третьяковской галерее, оформив отдельной выставкой…

Самоконфискат, мать его!

— Отдельной гордостью является подлинник работы Ивана Константиновича… — Щелоков наконец-то уткнулся взглядом в мою восхищенно пялящуюся на него рожу и осекся. Откашлявшись, отвел взгляд и продолжил. — …Айвазовского…

Заминка не осталась незамеченной, и на нас начали обращать внимание. Соечка моментально покраснела, а я запомнил все рожи и имена. "Человек, который знает всех граждан СССР" звучит хороший челлендж. Пока Щелоков многословно описывал особо ценные картины, демонстрируя на всю страну свой богатый внутренний мир и любовь к живописи — тоже не дурак лицом поторговать — я тихонько расписался на чем пришлось — вплоть до десятирублевой купюры.

— А вот и подрастающее поколение! — подвалил к нам с Саякой сопровождаемый поворотом камеры мужик в очках и с микрофоном. — Вам нравится новая выставка?

Щелоков погрустнел.

— Выставка — замечательная! — не постеснялся я. — Мы очень благодарны Министерству внутренних дел, и обязательно расскажем ребятам, чтобы они тоже могли прийти посмотреть.

— Да! — мощно поддержала меня Сойка энергичным кивком.

Довольный журналюга дал отмашку выключать оборудование, а министр пошел к нам, взглядом отодвигая людей со своего пути. Какая рожа напряженная! Удобно быть королевским внуком. Он же — принц.

— Здравствуйте, Николай Анисимович! — пожал протянутую мне руку.

Рука как рука, так и не скажешь, что он ею взятки берет.

— Здравствуйте, — пискнула багровая от смущения Соечка, которой министр снизошел до целования ручки.

— Народ говорит, что вы сами пишете, Николай Аисимович? Здесь есть? — окинул я рукой зал.

— Вот здесь висит, — просветлел Щелоков, поняв, что арестовывать его сейчас не будут.

Очевидно знает, кто чей внук.

Министр подвел нас к завешанному малоформатными пейзажами углу и наклонился, указав на маленький, 20 на 30 см, пейзажик колосящегося осеннего поля в безликой деревянной фабричной рамке. Таблички с автором нет, но в углу маленькая подпись «Н. Щелоков».

Какой скромняга! Однако, сука, не удержался, и своё подсунул — дед правильно все просчитал, масштабировав мою идею со звонком.

— Очень хорошо написано, смотришь на эти колосья и прямо веет спокойствием и изобилием! — оценил я.

— Мне нравится смотреть на поля! — вежливо улыбнулась Соечка.

— Но зачем вы так скромно? — спросил я. — Работа замечательная, и достойна висеть как минимум здесь! — показал рукой на два пейзажика выше. — Художников Зуева и Потеряева я не знаю, а художника Эн Щелокова знает вся страна!

Да он даже не подозревает — вон какое лицо довольное. Да он же изначально даже не «силовик», из подготовки — оперативная работа в Великую Отечественную. А там таких пионеров «колоть» не учат.

— В самом деле, Николай Анисимович! — не подкачал плешивый мужик в чине полковника.

— Устами ребенка глаголит истина! — воззвал к мудрости предков мужик в штатском.

Побухтев для вида, за пару минут министр МВД охотно «уговорился», и пейзажики поменяли местами.

— А у вас есть машина, Николай Анисимович? — перешел я к пункту два. — Личная?

— Есть, — смущенно признался министр.

— А вы ее немножко перекрасить не хотите? У меня знакомая художница-график есть, Надя Рушева, ей машины разрисовывать понравилось. Может и вам попробуем?

— Мне докладывали о твоем "Запорожце", да, — кашлянул в кулак Щелоков. — Боюсь, Сережа, для меня это немного слишком экстравагантно.

— У меня, так сказать, максимальная комплектация, — улыбнулся я этому автолюбителю. — Можно ведь сделать скромнее, в соответствии с вашей внутренней строгостью и непримиримостью к ворью всех мастей! Попросим Надю метафорически изобразить вас в образе, например, волкодава, и поместим на капот. Получится очень концептуально!

«Концептуально» хроноаборигенов в погонах впечатлило, и подхалимы снова начали уговаривать министра. Вот он уже и не против! Договорился заехать вместе с Надей в гараж МВД двадцать третьего апреля, после дня рождения Ленина и субботника, на котором буду честно впахивать насколько позволит «однорукость».

Попрощались и оставили блестящего надеждой в глазах Щелокова — сигнал «давай дружить, дурашка» принят. Дед в эти времена долго порулить КГБ, следовательно — разругаться с Николаем Анисимовичем вдрызг, не успел, поэтому последний протянутой через меня метафорической руке обрадовался.

Добросовестно и с удовольствием покормив Саяку в буфете, погулял с ней еще полтора часа и пошел домой — репетировать телеэфир с посланцем Фурцевой.

В одной из монтажек «Времени» было тесно — набился почти десяток разноранговых функционеров во главе с самым главным телевизорным начальником. Рассевшись на стульях — жадный я убрал Вилку к стене и сел рядом, отрезав таким образом от похотливых старперов — народ смотрел в большой цветной телевизор:

— Товарищи! — светлоликий пионер на экране, роняя слезы (режущие софиты помогли), выходит из-за стола под скорбным взглядом ведущего.

Крупный план на прижимающего руку к сердцу Сережу.

— Клянусь — отслужу!

— Давайте сделаем небольшой перерыв, — говорит ведущий.

Монтажная склейка, и потупившийся пионер уже в дееспособном состоянии рассказывает как было страшно, как Брежнев впитал летящую в юное сердце пули, и, последнее — «будь рядом с Леонидом Ильичом космонавт, он бы успел его спасти!».

Еще полминуты на утешения от ведущего, и фрагмент заканчивается.

— Да, Николай Николаевич, все правильно — именно так я себя чувствую, и именно в такой форме хотел бы донести свои чувства народу. Очень вас прошу дать сюжет в эфир именно в такой форме, — со щенячьими глазами попросил я лично прибывшего смотреть итоговый вариант (немножко запугал монтажеров бумажкой от Фурцевой «подателю сего дать максимально возможный контроль над собственными попаданиями в эфир») председателя Гостелерадио СССР, которого в моей реальности в 70 году отправят послом в Австралию, а в этой — не знаю, дед в телевизор вникать не хочет, а баба Катя посмела заявить: «тебе оно не надо».

Подвигав внушительными, почти «брежневскими» бровями, почти пятидесятилетний черноволосый Николай Николаевич Месяцев великодушно решил:

— Если так нужно, пусть так и будет. В конце концов… — не найдя оправданий самому банальному «прогибу» под Екатерину Алексеевну, он улыбнулся. — Не переживай, Сережа, народ тебя винить не станет!

— Все равно так нужно, — благодарно улыбнулся ему я. — У меня есть задумка передачи-конкурса вроде «веселых стартов» для детско-юношеской аудитории. Рабочее название: «Зов джунглей». К кому я могу обратиться для обсуждения и возможного одобрения?

— Детско-юношеская? Это во-о-он… — он окинул взглядом студию и остановил выбор на тридцатилетнем усатом мужике с пшеничного цвета усами, которого угораздило задремать. — К Петру Алексеевичу. У нас все, товарищи? — демонстративно спросил он подчиненных.