Том 4. Творимая легенда - Федор Сологуб

У самых волн играли с ветром и с водою Имогена и брат ее, кудрявый, веселый, маленький шалун Хозе. На песке были брошены игрушки Хозе и куклы Имогены. Имогена и Хозе так заигрались, что не слышали шагов Танкреда. Шалили, брызгались водою. Смеялись звонко.

Танкред остановился за деревьями и долго любовался Имогеною. Были милы ее улыбки, ее легко мелькающие в солнечных лучах руки, ее легко загорелые, высокоприоткрытые ноги.

И вдруг Имогена увидела Танкреда. Она жестоко смутилась. Вскрикнула слабо. Ей еще нравились детские забавы и шалости, игры и куклы, и, как и все очень юные, она стыдилась игры и игрушек. И было стыдно, что у нее разметались косы. Она торопливо вышла на песочный берег, быстро оправляя платье и прическу.

Заметив ее смущение, Хозе притих. Всмотрелся по направлению ее взора. Сказал:

— Чужой офицер! Да какой он большой!

Танкред подошел к Имогене. Весело поздоровался. Говорил:

— Простите, что я так неожиданно. Я уже давно хотел посетить маркиза. Жаль, что его нет дома. Но не хочется уезжать так скоро. Позвольте поболтать с вами, милая Имогена.

Они сели на скамье у самой воды. Хозе рассматривал принца. Он не долго дичился и скоро уже весело болтал с веселым, ласковым гостем. Танкред спросил:

— Кем ты будешь, Хозе?

— Я буду офицером.

— Каким же ты хочешь быть офицером? кавалеристом? или моряком?

— Я буду моряком. Буду плавать далеко-далеко.

— Весело плавать?

— Очень весело!

— И воевать будешь?

— Да. Я завоюю Африку, а потом весь свет.

— Это хорошо. А куда же ты сейчас пойдешь?

— Мне надо домой. Меня ждет мой учитель.

Мальчик ушел. Танкред и Имогена остались одни. Танкред чувствовал то волнение, которое всегда овладевало им в моменты его признаний. Вдохновение любви опять осенило его.

Вечер был великолепный, горящий, — словно все радовалось умиранию свирепого Дракона. Ритмичные вздохи морской глубины, могучие вздохи доносились на берег, радуя и волнуя душу. Небо пламенело — кровью смертельно раненного Дракона, зноем его безжалостного сердца, пронзенного насквозь.

Танкред взглянул на Имогену быстро и сказал:

— Имогена, я хочу рассказать вам сегодня о моей первой любви.

Так робко, так нежно глянула на него Имогена. Зарделась так, что слезинки блеснули. Шепнула что-то. Танкред, нагибаясь к ней близко, говорил тихо:

— Вы, Имогена, спрашиваете, почему теперь? Так как-то. Не знаю наверное. И что мы все знаем, мы, люди, о том, чего хотим?

— Знает только Бог, — с набожным выражением сказала Имогена.

Танкред слегка улыбнулся и продолжал:

— Я знаю только то, что это так надо. Вот я уже знаю историю вашей первой любви и за то расскажу вам о моей.

И ничего не сказала Имогена. Не нашла слов. Так по-весеннему счастливо, с таким свежим, сладким ожиданием замерла, боязливый на Танкреда и влюбленный обративши взор. Танкред подождал ее ответа. Помолчал немного. Слегка нагибаясь, глянул в ее фиалковые, испуганно-ожидающие глаза. Спросил ее тихо и ласково:

— Хотите, Имогена? Рассказать?

И легонько нажал рукою еще острый локоть ее смуглой тонкой руки. Тихо-тихо сказала Имогена, — тихо, как шептание струйки у берега:

— Скажите.

Голова ее опускалась все ниже, на глаза набегали слезы, — счастливые слезы, — и смуглое, нежное лицо ярко пламенело под лобзаниями усталого, бессильно издыхающего, вечернего Змия.

— Моя первая любовь! — мечтательно воскликнул Танкред. — Как давно это было! Восемнадцать лет прошло с тех пор.

Имогена быстро глянула на него и радостно улыбнулась. Танкред, ответно улыбаясь, опять пожал ее тонкую руку.

— Да, Имогена, — говорил он голосом, полным волнения, — ровно столько лет, сколько вам теперь. Вы скажете, случайное совпадение. Нет, Имогена.

Что-то вдохновенное и торжественное послышалось в голосе Танкреда. Широко раскрытые фиалковые глаза Имогены поднялись на Танкреда с удивлением и со страхом.

— Я был очень юн, и так невинен, и так влюблен… Она умерла.

— Умерла, — тихо повторила Имогена. Плечики ее дрогнули, — хрупкие, тонкие. Маленькая такая.

— Умерла, — повторил еще раз Танкред.

Казалось, что плеск волн повторял грустное слово, отраженное бесконечно в тихом умирании заката.

— Но я не верил ее смерти.

— Не верили? О, Танкред! Но ведь ее похоронили?

— Ее похоронили, да, — но я ждал. Ждал чуда. О, Имогена, я был слишком юн тогда. Я не мог бороться с волею династии, с волею правительства моей страны. Она не была рождена принцессою. О, она могла бы родиться богинею! Такая же невинная, такая же трогательная прелесть, как ты, Имогена!

Имогена вздрогнула, низко склонила голову, и лицо ее нежным пламенело румянцем.

— Я ждал, — продолжал Танкред.

— Ее? Из-за гроба?

— Да, милая Имогена. То была юношеская мечта, скажете вы. Но я верил в нее свято. Потом я много путешествовал, я узнал много тайн, доныне все еще неведомых бедной европейской науке, и то, что было безумною мечтою моей юности, стало потом сознательным убеждением. И я стремился жадно к лазурным берегам, потому что я поверил в переселение душ.

— Боже мой, что вы говорите! — воскликнула Имогена. — Разве не грех — такое языческое убеждение?

— Какой же грех, Имогена! — возразил Танкред. — Когда является любовь, движущая миры, тогда тает грех, как воск, и меркнет святость. Я знал, Имогена, что любовь, такая пламенная, такая чистая любовь, моя любовь, ее любовь не может быть слабее смерти.

Имогена робко сказала:

— Смерть от Бога всемогущего и милосердного.

Склонила голову и набожно перекрестилась. Танкред отвернулся, чтобы скрыть улыбку.

— Этого я не знаю, Имогена, — говорил он тихо, точно смущенный тем откровением, которое готов был передать трепетно внимавшей ему девушке, — но я знал, что ее чистая душа переселилась в девочку, рожденную в час ее тихой кончины, в девочку, родившуюся на этом блаженном берегу.

— Как вы могли это знать?

— Я это знал, потому что я видел этот дивный берег, я видел его в таинственном видении в час ее тихой смерти.

— Этот берег? — с благоговейным ужасом спросила Имогена.

— Да. И эти волны, и эти пальмы, и каждый камень на этом берегу, и этот очерк белых, дальних скал. И когда я увидел тебя, о Имогена, тебя на этом берегу моих сладких снов, пророческих снов, я понял, что это — ты, что в тебя переселилась ее чистая, светлая душа, и наполнила тебя своею дивною прелестью. И вот час свидания настал, Имогена, моя Имогена, — и мы вновь узнали друг друга, потому что на небесах наши души сочетал неразрывным союзом праведный Бог.

— Танкред! — тихо воскликнула Имогена.

Сладостный восторг пьянил ее простодушное сознание.

Огни восхищения пронизали ее невинное тело. Она доверчиво и нежно прижалась к Танкреду.

Торжество достигаемой победы и любви, творимой по воле, наполнило душу Танкреда, — опять восторг творимого счастия пламенел в душе этого неутомимого искателя любви. Но им самим вызванные, овладели его душою нежность и умиление и, наивные, как девочки, мешали грубому торжеству страсти.

Невинны были их поцелуи, и сладким забвением покрытый отошел от их взоров вечерний, тихий мир земли.

Глава пятидесятая

Танкред и Имогена стали видеться часто. Всегда тайком, в местах уединенных. Случались с ними при этом приключения, довольно опасные для Имогены. Не раз уже Имогена близка была к тому, чтобы возбудить подозрения старого отца. Но с утонченною хитростью, которая свойственна юной влюбленности, она постоянно умела находить правдоподобные объяснения для своих частых отлучек и опаздываний. Переживаемые ею теперь страхи и опасности придавали острую, еще не изведанную дотоле прелесть ее жизни.

Так сладко и жутко было отдаться возлюбленному! И жизнь ее тогда разделилась между новою тоскою стыда и раскаяния и новою радостью страсти.

Имогена была у исповеди и каялась со слезами искреннего раскаяния. Ее духовник, пожилой иезуит, человек жестокий и сладострастный, наложил на нее тяжелую эпитимию. Но не требовал от нее, чтобы она забыла свою грешную любовь. После иезуитской дисциплины Имогена долго стояла на коленях на каменном, холодном полу капеллы и радовалась тому, что ее любовь не отнята от нее.

И грешила опять, и каялась снова, радуя иезуита послушанием в исполнении всех налагаемых им на нее покаянных упражнений.

В голове маркизы Элеоноры Аринас зрели темные, опасные, коварные планы. Она давно уже взвешивала в уме, выгодно или невыгодно для нее будет вызвать ссору королевы Ортруды с принцем Танкредом, открывши королеве измены Танкреда и его преступные замыслы. И решила, что скорее это будет выгодно: ускорит назревающие события и заставит Танкреда действовать решительно. Элеоноре казалось, что взбалмошная Маргарита Камаи как нельзя лучше годится для этой цели. Элеонора осторожно наводила Маргариту на мысль о том, что у Танкреда есть новая любовница и что это — графиня Имогена Мелладо.