Том 4. Творимая легенда - Федор Сологуб

Покраснела. Опустила глаза. Принужденно засмеялась.

— К кому? — с удивлением спросил Астольф.

Молчала. Краснела. Улыбалась.

— Ты влюблена в него! — воскликнул Астольф. — В того иностранца!

— Нет! — воскликнула Афра. — Конечно, нет. Что ты придумал, Астольф!

— Так что же это?

— Мне больно, что она его любит, и я ревную.

— И ты ее любишь? — удивленно спросил Астольф.

Афра молчала.

— Слушай, Афра! — сказал Астольф. — Я ему отомщу. Я познакомился с мальчишкою Лансеолем и с Альдонсою Жорис. Я выпросил у королевы ее ленты и показал их Лансеолю. Он поверил, что я — посланец горной феи, и слушается меня. Когда Танкред поедет к своей возлюбленной, Лансеоль его выследит и даст мне знать, и я наведу на него королеву.

— Безумный мальчишка, не делай этого! — вскрикнула Афра.

Астольф взглянул на нее сердито и убежал.

Глава сорок девятая

Танкред испытывал все более нетерпеливую влюбленность, страстное желание обладать невинною душою и прелестным телом Имогены. Решился ехать к ней, застать ее наедине. Придумал хитрость. Как-то после обеда, раскуривая сигару, он сказал герцогу Кабрера:

— Дорогой герцог, отчего я уже так давно не встречал у вас маркиза Мелладо? Неужели он всегда сидит дома?

Сквозь фиолетовый дымок сигары он бросил на герцога быстрый взгляд и слегка усмехнулся. Герцог понял Танкреда с полслова. Сказал:

— Да, маркиз давно у меня не был. Но я надеюсь, что он приедет ко мне пообедать во вторник на той неделе.

И вот во вторник на следующей неделе Танкред собрался ехать к вечеру в замок Мелладо, лежавший в нескольких километрах от столицы, если ехать берегом, и еще ближе, если сесть на лодку и переправиться через залив близ королевского замка. Но утром во вторник Танкред вспомнил, что в этот день его ждет графиня Маргарита Камаи. Танкреду стало досадно. Вдруг эта говорливая и страстная женщина, звонко лепечущая и пиявочно целующая, стала ему противна. Но какое-то странное любопытство, не то жестокое, не то страстное, влекло его к Маргарите. И Танкред заехал к ней.

Маргарита бросилась ему навстречу с преувеличенною ласковостью. Она, как всегда при нем, была радостно оживлена. Танкред был очень рассеян. Он досадовал на самого себя, зачем заехал. Не хотелось ласкать ее, не хотелось отвечать на ее ласки, глядеть на ее улыбки, слушать ее щебетание. И не знал, о чем и говорить с нею. Только светские привычки удерживали от слишком холодных ответов. И вдруг ему захотелось уйти поскорее. Сказал:

— Прости, моя милая птичка, дорогая моя Маргарита, я тороплюсь на заседание Комитета Лиги ревнителей обновления флота. Я рад был бы просидеть с тобою долго-долго. Но я должен уехать от тебя.

— Так скоро! — воскликнула Маргарита. — Танкред, вы шутите!

— Правда, милая моя золотая рыбка.

— Нет, это невозможно! — сказала Маргарита.

И голосом избалованного ребенка:

— Я вас не пущу. Извольте остаться и приласкать меня.

Танкред с унылою упрямостью повторял:

— Увы, ненаглядный мой цветик, алая моя роза, мне очень надо ехать, — это — очень важное дело, государственный интерес.

Маргарита не пускала его, и хваталась за его руки, и просящими жадно глазами заглядывала в его лицо. Вдруг она догадалась, что у Танкреда есть другая возлюбленная, и закричала, становясь вдруг грубою и вульгарною:

— А, вы отправляетесь на свидание!

— Милая Маргарита, какие мысли приходят в вашу причудливую головку!

Маргарита кричала запальчиво:

— Не думайте, что вам удасться меня обмануть. Я все знаю!

— Что вы знаете? — досадливо спросил Танкред.

И, смягчая тон:

— Милая Маргарита, я не знаю, что вы хотите сказать.

Она заплакала.

— О, вы смеетесь надо мною! Я вам надоела. Но я все, все узнаю, вот вы увидите.

Противна была Танкреду унизительная сцена ревности — косые взгляды, шипящие речи, некрасивые слезы. И эти угрозы, такие глупые! Точно она имеет какие-то права!

Со всеми одно и то же! Одна Элеонора не делает сцен.

Пришлось изворачиваться, лукавить, ласкать нехотя. И вдруг разгорелся понемногу сам…

Но все-таки скоро ушел.

Едва закрылась за ним дверь, радостное возбуждение от его ласк вдруг оставило Маргариту.

— Ушел! — мрачно шептала она.

Подошла к окну. Опершись рукою на раскрытую раму окна, смотрела, как он сел в коляску.

Кинул взгляд в ее окно. Улыбнулся, поклонился. Веселые огоньки сверкали в его глазах. Она смеялась, казалась веселою. И думала:

«Я выслежу его, я не отдам его никому».

Она подошла к легкому, белому на золоченых ножках столику, где лежала в футляре на розовом бархате подаренная сегодня Танкредом брошь, — золотой изогнутый треугольник, осыпанный бриллиантами, отягченный подвесками из яхонтов и жемчугов. В порыве злости Маргарита схватила красивую вещицу. Захотелось бросить ее на пол, наступить каблуками, топтать, топтать. Вся дрожа, Маргарита осторожно вынула брошь из футляра, положила ее бережно на стол, футляр бросила на ковер и, громко визжа от ярости, принялась топтать его.

Плавный бег слегка покачивающейся на рессорах коляски и фиолетово-синий дым сигары убаюкивали Танкреда. Он погрузился в приятную задумчивость. Явь отошла, все стало как сон. Рощи пальм, померанцевых и апельсинных деревьев показались вдруг необычными, сказочными. Серою дымкою далеких воспоминаний подернулась яркая лазурь небес. Вспомнились бесконечные равнины Восточной Европы.

Танкред дремотно думал:

«Может быть, я сплю, утомленный скудною скукою скованной жизни, — грежу, бледный мечтатель, над задумчивым берегом тихой русской реки, где смолою пахнут сосны, и моя Ортруда — только мой сон, приятный и недолгий. Проснусь утром, в хмурую осень, и увижу в окна бледное северное небо, и улыбнусь моим мечтам о короне вечного Рима».

И вдруг открыл глаза. Ласково-синее небо, благоухание лимонных цветов, внизу полукруг радостно-лазурного моря, дорога ровна и широка над многоцветными, многотонными, оранжевыми, палевыми, фиолетовыми камнями крутого склона и песками морского берега. Паруса розовеют солнцем, гордые ветром, и, точно углем на голубое брошенные легкие штрихи, тонкие дымки далеких пароходов.

Цыганка-гадалка стоит у дороги и ярко смеется, белыми сверкая зубами, сама темная, вся загорелая, в лохмотьях красной юбки, босая, с растрепавшеюся по ветру косою.

Танкред остановил кучера. Узнал цыганку. Та самая, что гадала ему о короне вечного Рима.

Он подошел к цыганке.

— Здравствуй, милая. Погадай мне опять, удачен ли будет для меня этот день.

Цыганка смеялась. Говорила гортанным, картавым, красивым звуком:

— По твоей дороге назад не ходить. Чего тебе бояться! Пусть она узнает.

— Кто узнает? — спросил Танкред.

Смеялась цыганка.

— Горная фея, царица лазурного грота, узнает, кого ты любишь.

И вдруг скользнула, как ящерица, и исчезла в расщелине зеленовато-белых скал, — точно упала по крутизне обрыва.

Танкред поехал дальше. Думал:

«У Имогены глаза, как фиалки в горах. Она чистая, как царица лазурного грота».

Вот и замок, и вокруг него парк за железною оградою с медными шифрами на решетке и с медными остриями наверху. У ворот на скамейке сидел седой привратник в очках. Читал газету. На шум колес и стук копыт встал. Всмотрелся. Снял шляпу.

— Маркиз дома? — крикнул Танкред.

Привратник с низким поклоном сказал:

— Его сиятельство изволили выехать и вернутся к ночи.

— Досадно. А графиня Имогена?

— Молодая графиня в саду у залива.

Танкред легко выпрыгнул из коляски. Подумал, что не следует входить без доклада. Но быстро отогнал эту мысль. Прельщала надежда поразить Имогену внезапным появлением.

Спросил привратника:

— Я не очень в пыли, мой друг?

— Если позволите, ваше высочество.

Старик быстро принес щетку.

— Благодарю. Довольно. Я найду сам графиню Имогену. Не трудитесь меня провожать. Я знаю дорогу.

Сунул старику золотую монету. И быстро пошел по миртовой аллее.

Из домика у ворот вышла старуха, жена привратника.

Шептала ему с укором:

— Лучше бы ты ядовитого змея двенадцатиголового к ней пустил.

Старик посмотрел на нее мрачно. Махнул рукою. Проворчал:

— Все равно не спрячешь. Жених-то далеко. А этот все подберет.

Танкред быстро шел по аллеям, напоенным томными ароматами. Улыбчивая уверенность легко играла в нем.

Сад был широко зелен и тенист. Раскинулся по самому берегу залива, оставляя неширокую береговую полосу. Здесь море было мелко.

Легкий ветер гнал легкие волны к берегу. Кончался час прилива, и волны готовы были убежать за дальние отмели, и плескались нешумно. И плескуч был смех волн, и смех Имогены, и громкие слышались в шумах волн вскрики мальчика.