Деррида - Бенуа Петерс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А «Голос и феномен»?
– Забыл. Это, возможно, эссе, к которому я всего больше расположен. Наверное, я смог бы привязать его как одно длинное примечание к той или другой из тех двух работ… Но в классической философской архитектонике «Голос» шел бы на первом месте…[452]
Хайдеггер стал для Деррида еще более важным философом, чем Гуссерль, именно с ним он никогда не закончит объясняться. В своем интервью в Les Lettres françaises он говорит, что по отношению к нему он ощущает «крайнюю двойственность», «противоречивое восхищение»[453]:
Ничего из того, что я пытаюсь делать, не было бы возможно без открытия хайдеггеровских вопросов… Однако, несмотря на этот долг по отношению к хайдеггеровской мысли, или скорее по причине этого долга я пытаюсь распознать в хайдеггеровском тексте, который, как и всякий другой, неоднороден, дискретен, не везде на высоте наибольшей силы и всех последствий его вопросов, я пытаюсь в нем распознать признаки принадлежности к метафизике и к тому, что он называет онтотеологией[454].
Если смотреть с вполне конкретной точки зрения, именно в этот период между Хайдеггером и Деррида начинается игра в кошки-мышки, которая продлится несколько лет. Пьер Обанк, выпускник Высшей нормальной школы, крупный специалист по Аристотелю, которого Деррида с одобрением цитировал в «О грамматологии», занимает в этот период должность в Гамбурге. Он собирается пригласить Хайдеггера на обед, и последний сообщает ему, что хочет узнать о современной французской философии: особенно он, судя по всему, интересуется структурализмом. «Я обязательно должен буду тебя ему похвалить», – заявляет Обанк Деррида[455].
В примечании к одной из недавних работ – «Нужно ли деконструировать метафизику» Пьер Обанк упомянул об этой беседе. Вечером, когда они встретились в самом конце 1967 года, Хайдеггер проявил неподдельный интерес к работе Деррида. И хотя он обычно любил превозносить философские достоинства немецкого языка, в этом случае он даже согласился внимательно изучить тонкости понятия, вписанного во французский язык:
Особенно он заинтересовался темой différance, и мы провели много времени за попытками перевести этот термин на немецкий. У нас ничего не получилось. Два смысла французского différer в немецком выражаются двумя терминами: verschieden sein (быть отличным) и verschieben (откладывать во времени). Несмотря на небольшое сходство в звучании, речь идет о двух разных корнях. Дерридеанская игра слов возможна только в латыни (в которой у глагола diferre два смысла) и в романских языках. Английский, использующий два родственных глагола – to differ для первого смысла и to defer для второго, – представляет собой промежуточный случай. Хайдеггер был вынужден признать: «В этом пункте французский язык идет дальше немецкого». Он попросил меня передать Деррида его пожелание как можно скорее с ним встретиться, чего, к сожалению, так и не случилось[456].
Важно отметить: хотя Деррида тоже хочет познакомиться с Хайдеггером, не всякий контекст он считает подходящим. Французские ученики фрайбургского учителя слишком раздражают его, чтобы он мог задуматься о поездке следующим летом на семинар в Торе, возле дома Рене Шара в Иль-сюр-ла-Сорг, в котором примут участие Гранель и Деги. Хайдеггер видит себя на этих частных семинарах в роли учителя, а участников считает учениками «детского сада», которых он подвергает суровым опросам. Из-за сложностей перевода и «странности отношений, замкнутых на Федье и непосредственном окружении, в котором немало смешного», Деги уверенно говорит, что Деррида в таких условиях не выдержал бы[457].
Глава 5 Небольшое отступление. 1968
Анри Бошо и его жена Лор управляют в Гштаде роскошным пансионатом, состоящим из семи шале. Во время школьных каникул многие из них пустуют. По приглашению Бошо семья Деррида будет приезжать сюда два года подряд на рождественские каникулы. Долгие вечера, проведенные вместе, становятся началом искренней дружбы, одновременно интеллектуальной и глубоко личной. Через несколько недель Анри Бошо пишет о том, насколько живо у него воспоминание о вместе проведенном времени:
Для нас эта встреча – в снегах и в необычный период – была своего рода событием. Конечно, важны и новые идеи, но еще больше контакт и личное общение. Я был поражен тем, как в вас сочетаются строгость и мягкость, вашей предельной открытостью ко всему… За эти дни что-то произошло, и я даже не буду пытаться определить, что именно, но для меня и Лор это многое значило[458].
Позже Бошо в письме уточнит, насколько он ошеломлен этой встречей:
Не столько даже вашей мыслью, сколько самими вами. Этим сочетанием мягкости и твердости, строгости и повседневности, определенным способом прислушиваться вот к этому моменту, ничего не отбрасывая, особенно отцовство. Способом преодолеть мир Отца, не отрицая связи отцовства, – вот что заставило меня задуматься, когда я видел вас четверых[459].
Бошо, только что ставший романистом, сбит, однако, с толку разговором, в котором Деррида объясняет ему, что ориентируется на «очень определенную, ограниченную аудиторию», которая могла бы впоследствии стать носительницей его мысли. В своем ответе автор «Письма и различия» возвращается к этому выбору, объясняя, что работа вроде его собственной заставляет рассчитывать применение сил и что ему необходимы различные опосредования, чтобы возник шанс на понимание: «Я убежден, что, если обращаться напрямую к „человеку с улицы“, тебя либо не услышат ни он, ни кто-либо еще, либо в любом случае воздействие окажется крайне слабым»[460].
Пока же Деррида уж точно не обращается к человеку с улицы. Хотя в начале 1968 года он очень активен, слово он берет в совершенно определенных ситуациях. 16 января он выступает в Коллеж де Франс на семинаре Жана Ипполита с докладом под названием «Колодец и пирамида: введение в семиологию Гегеля». Этот текст, который войдет в «Поля философии», – единственный след представленной им несколько месяцев
