Мы - живые - Айн Рэнд

Морозов широко раскинул жирные руки, нежно покачивая головой, как бы упрекая Лео; его улыбка была такой же смягчающей, как и вазелин:

— Лев Сергеевич, душа моя, вы ведь не думаете, что я беспомощное дитя, делающее свои первые шаги в деловом мире, а? Я так же уверен в нем, как и в вечном спасении наших душ, вот как я уверен. Вам не найти молодого человека умней его. Шустрый, разумный. И он не из тех пустозвонов, которым нравится слушать самих себя. Он рассчитывает получить от жизни не только громкие слова и сушеную селедку. Он знает, что у него в руках хлеб с маслом, — и он уж позаботится, чтобы этот хлеб с маслом не просочился сквозь пальцы. И потом, он ведь очень сильно рискует. Нас, простых людей, если поймают, то засадят всего-то на десять лет в Сибирь, а вот членов партии — сразу к стенке, и попрощаться-то не успеешь.

— Вам не о чем беспокоиться, Лео, — улыбнулась Антонина Павловна. — Я знаю этого молодого человека. Мы как-то раз пригласили его на скромный чай — ну, на шампанское с икрой, если быть точным. Он умен и совершенно надежен. Коко не подведет вас в этом деле!

— И это не очень трудно для него, — понизил Морозов свой голос до едва слышного шепота. — Он занимает должность какого-то инженера на железной дороге — и его связи расходятся во всех направлениях, как притоки реки. Ему нужно только устроить так, чтобы партия товара при перевозке была слегка подпорчена; груз ведь могут случайно уронить, или подмочить, или что-то там еще

— одним словом, проследить, чтобы груз признали негодным. Вот и все. Все остальное очень просто. Груз тихонько перемещается в подвал нашего маленького магазина — «Лев Коваленский. Продовольственные товары». В этом нет ничего подозрительного

— не правда ли? — просто продукты для магазина. В государственных кооперативах не досчитаются кой-каких продуктов, и добропорядочные граждане получат в них на свои карточки только извинения и обещания. Мы выжидаем парочку недель, а затем вскрываем груз и переправляем его нашим собственным клиентам — частным торговцам из трех губерний, у нас создана целая сеть таких людей. Они разумны и осмотрительны — у меня есть все адреса. Вот и все. Кому какое дело? Если кто-нибудь что-либо станет вынюхивать вокруг — что ж, у нас будет там обычный продавец, который продаст им полфунта масла, если его попросят, — вот и вся наша деятельность. Розничная торговля — открытая и законная.

— И более того, — прошептала Антонина Павловна, — если что-нибудь пойдет не так, у этого молодого коммуниста есть…

— Да, — прошептал Морозов и, таинственно оглядевшись вокруг, сделал паузу, чтобы послушать, нет ли за дверью каких-либо подозрительных звуков, а убедившись, что все спокойно, прошептал Лео на ухо: — У него есть связи в ГПУ. Могучий друг и защитник. Я даже боюсь назвать его имя.

— О, я думаю, дело не дойдет до этого, — презрительно сказал Лео. — Если у нас будет достаточно много денег.

— Денег? Лев Сергеевич, душа моя, у нас будет столько денег, что вы будете сворачивать папиросы из десятирублевых купюр. Будем делить их на три части, вы ведь понимаете, я, вы и наш приятель-коммунист. Придется маленько подмазать его друзей с железной дороги, и дать на лапу управдому, и оплачивать вашу квартиру — вот наши расходы. Но вы должны помнить, что вы — единственный владелец магазина. Это — ваш магазин, под вашей вывеской. А мне надо думать о своей должности в Государственном пищетресте. Если бы у меня был частный магазин, зарегистрированный на мое имя, меня бы вышибли с моей должности. А я должен сохранять это место. Вы увидете, как оно нам еще пригодится.

Он подмигнул Лео. Лео не улыбнулся в ответ, но сказал:

— Не волнуйтесь. Я не боюсь.

— Тогда договорились, а? Друг мой, через месяц вы не поверите, что могли жить вот так, как живете сейчас. Ваши впалые щеки округлятся, вы прекрасно оденете Киру Александровну, купите бриллиантовый браслет, а может быть, два браслета. А потом, может быть, автомобиль и…

— Лео, ты сошел с ума?

Стул Киры с грохотом отлетел к стене, а лампа закачалась, дергаясь и тонко, стеклянно звеня. Она стояла, и три испуганных лица было повернуто к ней.

— Ты что, разыгрываешь меня? Или ты совсем потерял голову? Лео медленно откинулся назад, глядя на нее, и холодно спросил:

— Когда это ты получила право разговаривать со мной таким тоном?

— Лео! Если это — новый способ самоубийства, то есть ведь способы и намного проще!

— Кира Александровна, вы излишне трагичны, — холодно заметила Антонина Павловна.

— Ну, будет, будет, Кира Александровна, душа моя, — сказал Морозов дружелюбно, — сядьте и успокойтесь, и давайте спокойно все обговорим. Незачем так волноваться.

Она закричала:

— Разве ты не видишь, что они делают? Ты для них — только живая ширма! Они вкладывают деньги. Ты же вкладываешь свою жизнь!

— Я рад, что от нее будет хоть какая-то польза, — резко сказал Лео.

— Лео, послушай, я буду спокойна. Я сяду. Послушай меня: не делай таких вещей с закрытыми глазами. Взгляни на это, обдумай: ты ведь знаешь, какая сейчас тяжелая жизнь. Ты ведь не хочешь сделать ее еще тяжелей, ведь так? Ты ведь знаешь, в каком государстве мы существуем. Очень сложно не попасть под его колеса. Ты что, хочешь, чтобы оно стерло тебя в порошок? Разве ты не знаешь, что тех, кого поймали на преступной спекуляции, надет расстрел?

— По-моему, Лео уже сказал, что не нуждается в советах, — сказала Антонина Павловна, изящно держа сигарету на отлете.

— Кира Александровна, — запротестовал Морозов, — незачем так резко осуждать простое деловое предложение, которое совершенно разумно и почти законно…

— А вы помолчите, — прервал его Лео и повернулся к Кире. — Послушай, Кира, я знаю, что преступнее и хуже сделки, чем эта, нельзя и придумать. И я знаю, что рискую своей жизнью. И я все же хочу это сделать. Ты понимаешь?

— Даже если я попрошу тебя не делать этого?

— Ничто из того, что ты скажешь, не переменит моего решения. Это — мерзкое, низкое и бесчестное дело. Несомненно. Но кто втянул меня в него? Ты что думаешь? Что я всю оставшуюся жизнь буду побираться, умолять, чтобы меня взяли на работу и голодать, медленно умирая? Я вернулся уже две недели назад. Разве я нашел работу? Разве мне хотя бы пообещали ее? Они расстреливают тех, кто спекулирует продуктами? Так почему же они не дают нам возможность делать что-либо другое? Ты не хочешь, чтобы я рисковал своей жизнью. А что такое моя жизнь? У меня нет работы. У меня нет никакого будущего. Я не смог бы делать то, что делает Виктор Дунаев, даже если бы меня заживо варили в масле! Рискуя жизнью, я рискую очень немногим.

— Аев Сергеевич, душа моя, — вздохнул Морозов в восхищении, — как вы умеете говорить!

— А вы можете идти, — сказал Лео. — Увидимся завтра, Морозов, и посмотрим этот ваш магазин.

— Лео, я удивлена, — заметила Антонина Павловна, поднимаясь с достоинством, — если вы позволяете, чтобы на вас влияли, и, похоже, не цените ту возможность, которую мы вам предоставили. А я-то думала, что вы будете благодарны и…

— Кто это должен быть благодарным? — резко и грубо спросил он. — Я нужен вам, а вы нужны мне. Это — деловое соглашение. Вот и все.

— Конечно, конечно, именно так, — сказал Морозов, — и я ценю вашу помощь, Лев Сергеевич. Все в порядке, Тоня, душа моя, успокойся, и мы обговорим все детали завтра.

Он широко расставил ноги и поднялся с трудом, упершись руками в колени. Его тяжелый живот вздрагивал, когда он двигался, и от этого он казался почти голым, несмотря на мятый костюм. У двери он повернулся к Лео:

— Ну, Лев Сергеевич, скрепим наше предложение рукопожатием? Мы не можем подписать контракт, вы, конечно, понимаете, но мы положимся на ваше слово.

Рот Лео был презрительно изогнут, когда он протянул свою руку.

Этот жест, казалось, дался ему ценой победы над самим собой. Морозов тепло и долго тряс его руку, а затем низко поклонился в старой крестьянской манере и вышел. Антонина Павловна вышла вслед за ним, не глядя на Киру.

Лео проводил их до дверей. Когда он вернулся, Кира все еще стояла в той позе, в которой он оставил ее. Он сказал до того, как она повернулась к нему:

— Кира, мы не будем спорить об этом.

— Есть еще одна вещь, Лео, — прошептала она, — и я не могла сказать тебе об этом при них. Ты сказал, что у тебя ничего не осталось в жизни, а я думала, что у тебя есть… я.

— Я не забыл об этом. И это — одна из причин, почему я это делаю. Ты думаешь, что я буду стоять и смотреть, как ты проводишь эти экскурсии и глотаешь сажу над примусом? Этой дуре, Антонине, не приходится проводить экскурсии. Она никогда не надела бы те платья, в которых ходишь ты, даже чтобы помыть пол; да ей и не приходится мыть полы. Скоро и ты перестанешь их скрести. Маленькая глупышка! Ты не знаешь, какой может быть жизнь. Ты никогда не видела ее. Но ты ее увидишь. И я увижу, пока они меня не прикончат: Послушай, даже если бы я знал, что меня расстреляют через шесть месяцев, — я бы все равно пошел на это!