Пираты с озера Меларен - Сигфрид Сивертс

— Ну? — воскликнул Арон, подбадривая народ.

Бартолин мрачно насупился и молчал.

— Сотня серебром! — весело воскликнул охотник. Стоявшие вокруг засмеялись, а Бартолин покраснел еще сильнее, цена была названа ничтожная. С минуту все молчали.

— Если никто больше не дает, то я покупаю коня за сотню серебром, — громко сказал охотник.

— Две сотни, — засмеялся Филлип.

— Никак вы спятили, конь стоит куда больше, — крикнул Эммануель.

— Ясное дело, — согласился Арон, — но если дороже не дают, можно купить и за эту цену.

— Двести десять, — рявкнул торговец с кислой миной.

— Гляди веселей, — крикнул ему Арон, — это лучший конь во всей округе.

— Да он мой, — закричал Бартолин, — верните мне его!

— Триста, — сказал охотник и захохотал.

— Помолчи! — оборвал его Эммануель, — тебе я его не продам.

— В самом деле?

Видно, охотника забавлял этот спор.

— Это ты за такую цену не хочешь мне его отдавать, — добавил он.

— Триста десять, — сказал торговец.

— Триста одиннадцать, — сказал Филлип точно таким же тоном, и все поняли, что он дурачится. Торговцу не позволяли самому назначить цену за покупку. Это ему не подходило, он был явно недоволен тем, что торг принял такой оборот.

— А что же ты? — обратился Эммануель к Бартолину, — тебе так хотелось заполучить этого коня.

— Не могу ли я обменять его на другого коня? — спросил Бартолин.

— Только не на одного, — весело сказал охотник, — а на нескольких.

— Предлагается упряжка добрых рабочих лошадей, — согласился Эммануель.

— Ими никого не удивишь, — сказал Филлип, — я даю за этого четыреста.

— Пятьсот, — пропел охотник.

Эммануель беспокойно покосился на него.

— У тебя и денег-то нет, — сказал он.

— Найдутся.

— Не порти нам дело, — пригрозил Эммануель.

— Да я только поднимаю цену, — успокоил его весело охотник.

— Пятьсот десять, — пробормотал торговец.

— Плюс две, — сказал Филлип.

— Три лошади, — крикнул Бартолин.

— Три лошади за пятьсот две монеты серебром! — громко выкликнул Эммануель.

— Шестьсот! — завопил охотник.

— Заткнись, — испугался Эммануель, — не тебе покупать коня.

— Разве?

— И что тебе только надо?

— Деньги на налоги и платежи, чего же еще.

— И что бы ты стал делать с конем, если бы купил его?

— Содрал бы с него шкуру.

У Силаса перехватило дыхание.

— Содрать шкуру? — спросил крестьянин, думая, что ослышался.

— Больно хороша у него шкура, — сказал охотник так, будто вполне резонно было заколоть такое животное ради шкуры.

— В своем ли ты уме? А как же мы?

— Ничего, до сих пор как-то обходились, хотя вечно ноете, — утешил его охотник.

— Шестьсот пятьдесят, — выдавил торговец с такой натугой, словно ему пришлось оторвать лошадь от земли.

— Семьсот, — выпалил охотник.

— Восемьсот, — поторопился выкрикнуть Филлип.

— Вот видишь, это помогает, — торжествовал Арон, обращаясь к Эммануелю.

Торговец прямо-таки корчился от напряжения.

— Восемьсот двадцать пять, — пробормотал он еле слышно.

Охотник опять повысил цену и резко повернулся, показав пальцем на Бартолина:

— А что скажешь ты? Что же ты молчишь?

— Так ведь это мой конь, — застонал этот здоровенный человек.

— Понятно. Этого одра ты упустить ни за что не хочешь. Сколько лошадей из своей конюшни ты готов отдать за него?

— Я уже говорил — три.

— Так ведь цена коня поднялась.

— Ну я тебе это припомню, дьявольское отродье, — прошипел Бартолин.

— Четыре? — невозмутимо спросил Арон, подняв одну бровь.

— Три, я сказал.

— Стало быть, ты сам не знаешь, сколько стоит твоя лошадь. Покажи ее настоящую цену.

— Восемьсот пятьдесят, — проревел Бартолин с такой болью, словно отрывал собственную руку.

Охотник рванул себя за волосы, изображая полное отчаяние:

— Вот видишь, чего стоит твой конь? — взвыл он. — Ну, а ты что скажешь?

Он повернулся к торговцу.

— Что же ты мешкаешь? А я-то, человек бедный, думал, увидев этого коня, что вы двое всерьез можете оценить его…

— Девятьсот, — сухо сказал Филлип.

— Наконец-то я слышу что-то разумное. Так конь продан?

— Нет! — вырвалось из глотки торговца.

Охотник вопросительно поглядел на него.

— Тысяча.

Арон бросил на Бартолина насмешливый взгляд:

— Неужто ты уступишь свою лучшую лошадь за такую жалкую цену?

Барышник переводил взгляд налитых кровью глаз с Арона на торговца и потрясал кулаками.

— Сколько ты дашь, чтобы торговец отступился? — спросил охотник предательски ласково.

— Тысячу десять, — хрипло сказал Бартолин.

— Вы слышите, — воскликнул Арон, указывая на барышника, — этот человек согласен отдать тысячу десять крон серебром за лошадь, которую он однажды уже купил. Стыдно вам не предложить за нее вдвое больше.

— Тысяча двадцать пять, — сказал Филлип.

— Это просто насмешка над конем! — сердито рявкнул охотник.

— Тысяча тридцать, — сказал торговец.

— А что скажешь ты? — обратился Арон к Бартолину.

— Я не могу опустошить свою конюшню, чтобы потрафить тебе, — отрезал Бартолин.

— Можешь, помяни мое слово.

— Заткнись, — проревел барышник. — Все это жульничество, отдайте, моего коня.

— Теперь это конь торговца или еще нет?

Бартолин молчал. А охотник внимательно оглядел собравшихся.

— Что ты дашь мне за то, что я больше не буду повышать цену? — спросил он Эммануеля.

Крестьянин возмущенно вцепился крепче в уздечку.

— Видать, ты не в своем уме, у тебя и денег-то нет, ничего у тебя нет.

— Ну и что из того?

— Стало быть, ты не можешь…

— А вот могу…

— Так ведь…

— Что ты дашь мне за это?

— А сколько ты хочешь? Сам-то ты сколько просишь?

— Те тридцать, что сверх тысячи, — ответил без колебания охотник.

— А не жирно ли будет?

— Я бы мог получить и сотню, которую первым предложил, — задумчиво сказал охотник.

— Ну ладно, получишь тридцать.

— Меньше уж никак нельзя, — подтвердил Арон.

Эммануель глубоко вздохнул.

— Я покуда подержу коня, а вы с торговцем ударьте по рукам да получи свои деньги, — услужливо предложил охотник и бесцеремонно протиснулся между жеребцом и Эммануелем. Тот с неохотой отошел к стене, чтобы закончить сделку, но ясно было видно, как ему не хотелось расставаться с вороным.

— Теперь я. не отдам его, покуда не получу свою долю, — с насмешкой крикнул охотник вслед Эммануелю, но тот не обернулся.

Сидевший на дереве Силас обрадовался его словам. Охотник похлопал вороного по шее и попросил стоявших рядом посторониться.

— Мне думается, надо отвести его в тень, — сказал он и отвел коня под дерево.

Силас почувствовал, как мышцы у него под кожей напряглись, он изловчился и занял удобное положение почти на конце толстой ветки. Из слов охотника он понял, что наступил решающий момент.

— Только сначала я получу свои деньги, — сказал Арон, ласково поглаживая морду коня.

Силас и Хромой Годик поглядели друг на друга, пастух снял кожаную флягу с нароста на дереве и взвесил ее на руке. Она была тяжелая, точно деревянная, еще не совсем пустая.

Эммануель отошел от стены назад к лошади, держа в высоко поднятой руке серо-коричневый кожаный мешочек, чтобы все его видели.

— Теперь лошадь моя, — сказал торговец и потянулся, чтобы взять уздечку.

— Погоди-ка немного, пока я получу свое, — возразил охотник, отодвигая его локтем, и подставил Эммануелю ладонь, большую и глубокую, как блюдце.

Крестьянин сунул руку в мешочек и стал, торопливо отсчитывая монеты с жадным и подозрительным видом, выкладывать их на руку охотника. Звук ударявшихся друг о друга монет взволновал любопытных зрителей, они стали толкаться и протискиваться вперед, особенно напирали задние, кому совсем ничего не было видно.

— Считай вслух, — потребовал охотник, — чтобы после никто не говорил, что я взял лишнее.

— И чтобы ты не говорил, что тебе недодали, — согласился Эммануель и стал считать вслух так, чтобы все слышали, — … семнадцать, восемнадцать, девятнадцать…

Вплотную рядом с крестьянином, почти наклонившись над его плечом, стоял Бартолин, лоб у него буквально распухал с каждой монетой, ложившейся на ладонь охотника. Силасу было хорошо видно, как вздувались жилы под топорщившимися, почти стоявшими дыбом волосами барышника. Точно такой вид был у него, когда Силас скакал по кругу на его диком жеребце, без сомнения, в этом человеке клокотал справедливый гнев. В душе он был совершенно уверен, что конь принадлежал ему, ему одному.

«Но это вовсе не так, — думал Силас. — Бартолин проиграл спор, хотя и не хочет это признать. Все равно конь мой, я его выиграл».