Око силы. Четвертая трилогия (СИ) - Андрей Валентинов

– Разрешите?

– Милости просим! – ответил знакомый голос.

Первое, что успел заметить Виктор – это горящий экран. Памятный стальной сундучок удобно пристроился на столе рядом с большим черным телефоном и дымящимся медным чайником. Возле стола, с кружкой в руке, стоял Егор Егорович, но не в знакомом кожаном пальто, а в темно-зеленом английском френче и широких брюках-галифе. Товарищ Ким, при сером пиджаке, светлом галстуке и неизменной «шкиперской» бородке, сидел на стуле перед экраном и дымил знакомой черной трубкой.

– Заходите, товарищ Вырыпаев! – улыбнулся он. – И ты, Лариса Михайловна, тоже на пороге не стой… Егор, у меня большой соблазн – арестовать их обоих прямо сейчас. Виктора Ильича просто запереть денька на три, а с нашей боевой подругой как следует разобраться.

Егор Егович согласно кивнул:

– Пожалуй, стоило бы. Гондла, ты что не знаешь, кого сюда можно приводить?

– Выбора не было, – женщина поморщилась, присела на ближайший стул. – С ним что-то не так, я это чувствую. Если бы я пристрелила товарища Вырыпаева прямо на кладбище, это бы вам понравилось больше?

– Что сделано, то сделано, – товарищ Ким повернулся к экрану, положил трубку на стол. – Подходите ближе, Виктор Ильич. Кажется, нам собираются объявить войну.

Глава 11. Мертвые и живые

1

– Я вас провожу, – предложил Пантёлкин. – Хотя бы до трамвая. Сявок вокруг полно, а вы даже без оружия.

Ольга хотела отказаться, но, взглянув на недовольную физиономию Блюмкина, передумала.

– Гуляйте, голубки, гуляйте, – хмыкнул Яков. – Ты, Зотова, на Лёньку не слишком западай. Обрати внимание: сявок назвал, а про деловых придержал, не стал своих поминать.

С тем и сгинул. Была черная кожанка – нету, одна угольная пыль на тротуаре.

– Это он про вас гадость сказал, – определила кавалерист-девица. – Только я не поняла, какую.

Леонид развел руками, и они не спеша двинулись в обратный путь, к шумной Тверской. Говорить было не о чем, Леонид, лишившийся зажигалки, лишь попросил огоньку. Курили все так же молча.

– А вот мне интересно, – не выдержала, наконец, Зотова. – У вас, гражданин Пантёлкин, с Блюмкиным заранее роли расписаны? Он – злой, вы – добрый, он на куски рвать грозится, а вы провожать беретесь?

Леонид слегка обиделся на «гражданина», но ответил честно.

– Когда в паре работаешь, всегда так. Поскольку операция его, он и ведет, а я на подхвате. Нас так товарищ наш старший учил, распределение ролей называется.

Ольга нащупал в кармане скомканную телеграмму и еле заметно улыбнулась. А Наташка-то – дочь Деникина, значит? Вот удумали!

– Вы, гражданин Пантёлкин, о своей работенке больно хорошего мнения. «Распределение ролей», будто в театре каком. Вы с Яковом просто разбойники, если без красивостей сказать.

На этот раз бывший старший оперуполномоченный обижаться не стал, улыбнулся только.

– Вот вы, гражданка Зотова, на фронте были, войну прошли и домой вернулись. А у нас война – тайная, и не будет ей конца, разве что при полной Коммуне. Говорят, она без всяких правил, но это неправда. Правила есть, только очень непростые, не для каждого писаны. Зато жизнь настоящая, интересная, такую даже за деньги не купишь. Я только что в камере смертной был, потом в поднебесье летал, теперь с вами гуляю. На что такое променяешь?

«Да хоть на мой «ремингтон» – чуть было не сорвалось с губ. Девушка невольно вздохнула. На службе в Техгруппе она тоже не только чай заваривала, но «роль», ей предписанная, казалась слишком уж простой. По поднебесью летать еще не приходилось.

Зато она была в Шушморе!

– А вы, гражданин Пантёлкин, Бога видели?

Леонид вначале решил, что ослышался, а после даже слегка растерялся:

– Н-нет, пожалуй, не приходилось. А вы, извините…

Девушка весело рассмеялась.

* * *

Переполненный трамвай, отчаянно звеня, тронулся с места. Пантёлкин махнул рукой вслед, повернулся и неспешно направился обратно, в самую гущу маленьких улочек и кривых переулков. С Блюмкиным они устроились в служебном общежитии на Пресне, но Леонид не торопился возвращаться. Яшка все равно придет поздно, да и говорить с ним, считай, не о чем. Центр остался позади, близкая ночь прогнала народ с улиц, и старший оперуполномоченный привычно сунул руку в карман, где прятался револьвер-«бульдог». Патроны в нем были правильные, «сырые».

Поздний вечер, пустые улицы, весна…

Свобода.

До утра можно ни о чем не беспокоиться. Что задумали, сделали, все кончилось хорошо… Леонид невесело усмехнулся. Лучше не бывает! А как же незадачливый гэпэушник Синцов, отправленный в вечный отпуск? Не повезло служивому, иголки купил, план допроса разработал…

«Кукушка лесовая, нам годы говорит, а пуля роковая…»

– Леонид Семенович!

Сглазил!..

Впереди – пустая улица, черный силуэт давно погасшего фонаря, глухие заборы справа и слева…

– Оружие вы уже достали, но не торопитесь стрелять. Вас могли прикончить в Петрограде, расстрелять в подвале, убить при побеге, а вы все-таки живы. Не без моей помощи, между прочим. Не горячитесь, я вам уже говорил, что в следующий раз патроны будут боевыми.

Леонид опустил револьвер. Рисковать и вправду не стоило. «Если передумаете, дайте знать». Черная Тень из расстрельного подвала пришла за ответом.

– Можете повернуться. Предпочитаю говорить лицом к лицу.

Пантёлкин подчинился. «Бульдог» сунул обратно в карман. Понял – не поможет.

…Та же пустая улица, забор, тихие дома. И Черная Тень – совсем близко, в пяти шагах.

– Я скажу, а вы послушайте, Леонид Семенович. Не удивляйтесь, просто запомните и попытайтесь понять. Сегодня вас спросили, видели ли вы Бога. Я спрошу иначе: знаете ли, каким Он видит вас? Я не про грехи, не про воздаяние, это не по моей части. Я о жизни, о вашей судьбе. У некоторых она уже определена, как железнодорожное расписание. Ваш друг Яков Блюмкин будет расстрелян через шесть лет за то, что впервые в жизни попытается поступить по закону чести. Девушка, с которой вы сейчас говорили, если ей, конечно, очень повезет, умрет очень нескоро на другой планете, где даже время течет иначе, чем на Земле. А ваш тюремный знакомец Артоболевский… Вы с ним еще встретитесь, но не здесь, а очень далеко… Надеюсь, вы догадываетесь, что это не шутка.

– Допустим, – кивнул Леонид, почему-то не особо удивленный. – А я-то причем? Если уже все расписано, зачем вообще волноваться?

– Ваш случай – очень редкий. Вы должны были умереть уже несколько раз, но все-таки живы вопреки всякой исторической и прочей логике. Вы – не просто везучий, вы еще очень упрямый. Такие люди мне нужны, Леонид Семенович. В этом мире вам все равно не протянуть долго, но есть иные миры и другие времена. Мне требуется помощник. А насчет того, что все расписано… Кое-кто стремится изменить Историю, причем самым решительным образом. Получится или нет, не знаю, но в любом случае крови будет предостаточно.

«Это вам к товарищу Дзержинскому» – чуть было не посоветовал Леонид, но вовремя прикусил язык. Ведомство Первочекиста само не прочь переписать железнодорожное расписание.

– Насчет миров и этих… планет, не шутите? – поинтересовался он просто ради того, чтобы потянуть время. Задержать неизвестного не удастся, но, может, получится разговорить?

Темнота негромко рассмеялась:

– Заинтересовались? Не шучу. Одна из планет называется Тускула, и как раз туда вы сможете попасть довольно скоро. Кстати, представлюсь. Моя партийная кличка – Агасфер, но сейчас меня чаще называют Ивановым. Ударение на первом слоге, по-офицерски. Я не шпион и не марсианин, работаю в Совете народных комиссаров. Ну, как, договорились?

Пантёлкин на миг задумался. Отказаться, принципиальность проявить? А зачем? Не в террористы в конце концов вербуют.

– Отвечу чуток попозже, товарищ Иванов. Неожиданно оно как-то. А скажите…

Вопрос завис в сыром весеннем воздухе – Черная Тень исчезла. Леонид немного постоял, затем достал папиросы, вспомнил, что остался без зажигалки.

– Блюмочке рассказать надо, – проговорил он вслух. – А то ведь шлепнут парня.

Но старший оперуполномоченный уже знал, что никому ни о чем не расскажет.

«Кукушка лесовая, нам годы говорит, а пуля роковая нам годы коротит…»

2

Семену Петровичу Тулаку этим вечером тоже довелось постоять возле окошка «До востребования», но не на телеграфе, а на Главном почтамте. Он заходил туда каждую неделю, хотя и в разные дни, письма же получал не чаще раза в месяц, причем с одного и того же адреса. Читал прямо в зале, очень внимательно, потом рвал исписанную бумагу на мелкие клочья и бросал в ближайшую урну. Конверт, на котором была написана его фамилия, уносил с собой, чтобы сжечь в более спокойной обстановке.