Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

Саймону повезло только в одном: он сошелся со Стенхельмом — единственным из человеческих обломков, работающих в литейной, сохранившим остатки порядочности. Стенхельм показал новому пленнику места, где воздух был немного более прохладным, кого из подчиненных Инча следует избегать особенно тщательно и, что самое главное, как не выделяться из общей массы. Стенхельм не знал, что у Саймона есть особая причина горячо желать, чтобы его не заметили, но справедливо полагал, что никому не следует привлекать внимание Инча, так что он научил нового пленника, чего ждут от рабочих, по большей части забитых и раболепных; Саймон научился держать глаза опущенными и работать быстро и усердно, как только Инч оказывался рядом. Кроме того, он завязал тряпкой палец, чтобы скрыть золотое кольцо. Он не хотел выпускать из рук такую ценную вещь, но понимал, что было бы непростительной ошибкой показать ее другим литейщикам.

Стенхельм должен был сортировать куски металлического лома для тиглей. Он устроил так, чтобы Саймон присоединился к нему, и научил нового помощника отличать медь от бронзы и олово от свинца, постукивая металлом о камень или царапая его поверхность заостренным железным прутом.

Самые невероятные вещи проходили через их руки на пути в переплавку: цепи, горшки, тележные ободья и обручи от бочек, мешки погнутых гвоздей, утюги и дверные петли. Один раз Саймон поднял искусно сработанную подставку для бутылок и узнал в ней ту, что когда-то висела на стене комнаты доктора Моргенса. Но когда он смотрел на нее, оглушенный приливом воспоминаний о счастливом прошлом, Стенхельм толкнул его, предупреждая о приближении Инча. Саймон поспешно бросил подставку обратно в кучу.

Разобранный металлический лом относили к ряду тиглей, висевших в огне литейной над пламенем высотой с дом, питающимся нескончаемым запасом угля и раздуваемым кузнечными мехами, в свою очередь приводимыми в действие массивным водяным колесом, в три раза выше человеческого роста, работавшим безостановочно день и ночь. Огонь литейной горел с невероятной силой, и Саймону казалось чудом, что до сих пор не расплавились сами камни пещеры. Тигли, каждый из которых содержал свой металл, действовали при помощи целой системы цепей и блоков, которые также были соединены с колесом. Другая система цепей, еще больших, чем те, что приводили в движение тигли, казалось, была сделана для того, чтобы сковывать великанов; эти цепи тянулись от ступицы колеса наверх, где исчезали в темной щели в потолке литейной. Даже Стенхельм не хотел говорить о том, куда они ведут, но Саймон думал, что это как-то связано с Прейратсом.

В редкие украденные мгновения относительной свободы Стенхельм показывал Саймону весь процесс: как лом превращается в раскаленную алую жидкость и формуется в чушки, цилиндрические куски необработанного металла. После того, как они остывали, обливающиеся потом люди оттаскивали чушки в другую часть огромного помещения, где они должны были превратиться в то, чем Инч снабжал своего короля. Доспехи и оружие, решил Саймон, поскольку в огромном количестве лома, прошедшего через его руки, он не видел никакой амуниции, кроме разве что пришедшей в полную негодность. Понятно было, почему Элиас собирается превратить каждый ненужный кусок металла в наконечник стрелы или копья.

Дни шли, и Саймону становилось все более и более ясно, что бежать отсюда почти невозможно. Стенхельм сказал ему, что всего нескольким удалось уйти за последний год, и всех, кроме одного, быстро притащили назад. Ни один из пойманных не прожил долго после возвращения.

И единственным спасшимся был Джеремия, подумал Саймон. Ему это удалось только потому, что Инч был так глуп, что послал его наверх с поручением. Сомневаюсь, что у меня будет такая возможность.

Ощущение, что он попал в ловушку, так давило на него, а желание убежать было таким сильным, что временами Саймон с трудом мог это выносить. Его преследовала навязчивая идея, что он мог бы попасть наверх, ухватившись за цепи водяного колеса, в какое бы мрачное место это его ни привело. Он мечтал о том, чтобы найти туннель, ведущий в подземный лабиринт, как это было во время его первого бегства из Хейхолта, но теперь все проходы были заделаны или вели в другие части литейной. Сообщение с внешним миром осуществлялось при помощи тритингских наемников, вооруженных копьями и топорами, и за прибытием чего бы то ни было всегда наблюдал Инч или один из его надсмотрщиков. Все ключи гремели на широком поясе Инча.

Все меньше времени оставалось у его друзей и Джошуа, а Саймон был бессилен.

И Прейратс тоже не покидает замка, так что в любой момент он может вернуться сюда. Что, если в следующий раз он не будет так торопиться? Что, если он узнает меня?

Как только ему казалось, что за ним никто не наблюдает, Саймон искал хоть что-нибудь, что могло бы помочь ему бежать, но немногое вселяло в него надежду. Он сунул в карман полоску железа и начал потихоньку точить ее о камень, когда все кругом спали. Если Прейратс все-таки обнаружит его, Саймон напоследок сможет хотя бы ранить священника.

Саймон и Стенхельм стояли у кучи лома, пытаясь отдышаться. Старший порезался о неровный край какой-то железяки, и рука его сильно кровоточила.

— Держись. — Саймон оторвал кусок от своих драных штанов и начал оборачивать полоску ткани вокруг поврежденной руки Стенхельма. Несчастный в изнеможении раскачивался из стороны в сторону, как корабль при сильном ветре. — Эйдон на древе, — огорченно выругался Саймон, — да она глубокая.

— Больше не могу, — пробормотал Стенхельм. Его глаза над маской теперь были безжизненными, как и у остальных рабочих литейной. — Не могу.

— Постой здесь, — сказал Саймон, потуже затягивая узел, — отдохни.

Стенхельм безнадежно покачал головой:

— Не могу.

— Тогда не стой, сядь. Пойду найду водоноса, принесу тебе немного воды.

Что-то большое и темное заслонило свет пламени, подобно горе, скрывающей поднимающееся солнце.

— Отдохнуть? — Инч наклонил голову, поглядев сперва на Стенхельма, потом на Саймона. — Вы не работаете.

— Он п-поранил руку, — избегая прямого взгляда надсмотрщика, Саймон смотрел на широкие ботинки Инча, с удивлением заметив, что из дырок торчат корявые пальцы. — Кровь идет.

— У людишек всегда кровь идет, — сказал Инч, как о чем-то само собой разумеющемся. — Время отдыхать позже. Сейчас работать.

Стенхельм слегка покачнулся, потом внезапно осел на пол. Инч посмотрел на него, потом подошел ближе.

— Вставай. Время работать.

Стенхельм только тихо стонал, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Вставай. — Голос Инча гремел, как гром. — Сейчас!

Сидящий человек не поднимал глаз. Инч нагнулся и ударил Стенхельма в висок так сильно, что его голова качнулась в сторону. Несчастный заплакал.

— Вставай!

Когда и этот призыв не возымел действия, Инч поднял огромный кулак и снова ударил Стенхельма. На этот раз рабочий распростерся на полу, раскинув руки.

Несколько других рабочих остановились поглазеть, наблюдая за происходящим с сокрушительным спокойствием стада овец, которые видят, что одну из них схватил волк, и понимают, что по крайней мере на это мгновение они в безопасности.

Стенхельм лежал молча, едва дыша.

Инч занес сапог над его головой.

— Вставай, ты.

Сердце Саймона стучало, как молот. Казалось, что все происходит слишком быстро. Он знал, что будет дураком, если вмешается: Стенхельм явно достиг предела и был все равно что мертвый. Зачем ему рисковать?

Глупо думать о других, бранил он себя.

— Стой. — Он знал, что это его собственный голос, но он звучал как будто из другого мира. — Оставь его в покое.

Широкое изуродованное лицо Инча медленно повернулось. Его единственный здоровый глаз моргнул.

— Ты не говори, — прорычал он и лягнул Стенхельма.

— Я сказал… оставь его в покое!

Инч отвернулся от своей жертвы, и Саймон сделал шаг назад, надеясь убежать. Но отступать было некуда. Ужас и долго сдерживаемая ярость боролись в нем. Он мечтал о канукском ноже, который отобрали норны.