Джозеф Антон - Салман Рушди

Ему прислали экземпляр американского журнала NPQ, где он с удовольствием увидел статью специалиста по исламу, утверждавшего, что «Шайтанские аяты» вписываются в давнюю мусульманскую традицию сомнений, выражаемых в искусстве, поэзии и философии. Это был одинокий тихий голос душевного здоровья на фоне кошачьего визга мальчишек, жаждущих крови.

Он опять встретился с коммандером Хаули — на сей раз на Торнхилл-креснт в Излингтоне, в дружеском доме озорной австралийки Кэти Летт, автора комических романов, и ее мужа Джеффри Робертсона, королевского адвоката, юридическими услугами которого он пользовался. Хаули напоминал ему щипцы в виде мужской головы и рук, которыми его отец колол грецкие орехи. Надо было положить орех щелкунчику в рот, резко соединить его руки — и орех раскалывался с приятным щелчком. У щипцов был устрашающий подбородок, которому позавидовал бы сам Дик Трейси[89], а рот, если его закрыть, отличался мужественной складкой тонких губ. Таков был коммандер Хаули: при виде его любому ореху впору было затрястись в своей скорлупе. Суровый, серьезный человек. В данном случае, однако, он явился как вестник некоей надежды. Ясное дело, неразумно, согласился он, требовать от человека, чтобы он без конца скитался, снимая временное жилье или пользуясь гостеприимством знакомых. Поэтому принято решение (полицейские — большие любители страдательного залога), что ему позволено (вот оно опять, это странное позволено) начать поиски постоянного жилья, чтобы вселиться туда «в середине следующего года или около того». До середины следующего года оставался еще целый год, что не радовало, но мысль, что у него опять будет свой дом и его будут там охранять так же, как всех прочих «клиентов», внушала оптимизм и возвращала самоуважение. Насколько же это будет более достойная жизнь, чем нынешнее нервное, боязливое существование! Он поблагодарил коммандера Хаули и выразил надежду, что от него не потребуют похоронить себя где-нибудь в глубинке, вдали от родственников и друзей. Нет, сказал Хаули. Всем будет легче, если дом будет расположен внутри «зоны ответственности ГЗД». ГЗД — это Группа защиты дипломатов, подразделение полицейских сил быстрого реагирования. В доме будет укрепленная комната и система «тревожных кнопок», но с этим можно было примириться. Да, сказал он, конечно, я согласен. «Что ж, очень хорошо, — сказал Хаули. — Будем к этому стремиться». И рот щелкунчика захлопнулся.

Этой новостью он не мог поделиться ни с кем, даже с теми, кто оказал ему в тот день гостеприимство. С Кэти Летт он познакомился пять лет назад в Сиднее, когда прогуливался около пляжа Бондай-Бич с Робин Дэвидсон. Из одной квартиры на пятом этаже доносились звуки вечеринки, и, подняв глаза, они увидели женщину, сидящую на перилах балкона спиной к морю. «Эту задницу я могла бы узнать где угодно», — сказала Робин. С этого и началась его дружба с Кэти — она двигалась, так сказать, снизу вверх. Робин исчезла из его жизни, но Кэти осталась. Она переехала в Англию, влюбившись в Джеффри, который ради нее расстался с Найджелой Лоусон[90] (от этого решения всем, кого оно касалось, включая Найджелу, стало лучше). В доме на Торнхилл-креснт, после того как полицейские ушли, Джефф рассуждал о юридических атаках на «Шайтанские аяты» и доказывал, что они провалятся. Его убежденность, его эмоциональный напор действовали подбадривающе. Это был ценный союзник.

Мэриан, вернувшись к нему после вылазки в Лондон сказала, что встретила на платформе метро Ричарда Эйра, директора Национального театра. Увидев ее, Эйр расплакался.

Очень много всего говорилось, и говорилось очень многими, но полиция просила его не подливать своими заявлениями масла в огонь — просила, имея в виду, что масла в огонь подлило бы любое его заявление, каким бы оно ни было. И в голове у него стали во множестве возникать неотосланные письма — они летели в пустоту, как письма Герцога в романе Беллоу, полусумасшедшие, маниакальные отповеди миру, которых он не мог отправлять по адресам.

Уважаемая «Санди телеграф»!

Ваш план, касающийся меня, состоит в том, чтобы я нашел безопасное тайное убежище, скажем в Канаде или в отдаленной части Шотландии, где местные жители, всегда приглядывающиеся к чужакам, смогли бы вовремя заметить злоумышленников; и чтобы я, обосновавшись там, держал язык за зубами до конца своих дней. Соображение, что я не совершил ничего предосудительного и потому имею право жить как считаю нужным, явно было вами рассмотрено и отброшено как неподходящая основа для возможного решения. Тем не менее я, как ни странно, не собираюсь отказываться от этой нелепой идеи. Взрослый человек, выросший в городе, я, помимо всего прочего, никогда особенно не любил сельскую местность (редкие красивые виды не в счет), да и холодный климат совершенно не по мне, что исключает и Шотландию, и Канаду. Держать язык за зубами я тоже плохо приучен. Если кто-то пытается заткнуть писателю рот, может быть, вы, господа, сами будучи людьми пишущими, согласитесь, что лучший его ответ — не дать этого с собой сделать? Говорить, если уж на то пошло, еще громче и смелее, чем прежде? Петь (если вы, в отличие от меня, умеете петь) еще красивей, еще отважней? Заявлять о себе, если уж на то пошло, еще чаще? Если вы с этим не согласны, заранее прошу у вас прощения. Ибо мой план именно таков.

Уважаемый Брайан Кларк!

Чья это жизнь, в конце концов?

Уважаемый верховный раввин Иммануил Якобовиц!

Мне довелось побывать по крайней мере в одном учебном заведении, где молодых евреев строго и здраво обучали принципами навыкам здравого и строгого мышления. Эти молодые умы были в числе самых впечатляющих и отточенных, с какими я сталкивался, и я уверен: эти юноши поняли бы, что проводить ложные моральные параллели — занятие опасное и неподобающее. Очень жаль, что человек, в котором они могут видеть своего руководителя, пренебрег правилами разумного мышления. «И мистер Рушди, и аятолла злоупотребили свободой слова», — заявили вы. Таким образом, роман, который кому-то нравится, кому-то нет, но в любом случае, по мнению как минимум ряда критиков и обозревателей, представляет собой серьезный литературный труд, поставлен на одну доску с неприкрытым призывом к убийству. Это заявление, нелепость которого очевидна, следовало бы осудить, но вместо этого, уважаемый верховный раввин, Ваши коллеги — архиепископ Кентерберийский и Папа Римский, — по существу, его повторили. Совместно вы призвали к запрету на оскорбление чувств приверженцев всех религий. Однако у постороннего человека, не принадлежащего ни к одной из них, создается впечатление, что притязания иудаизма, католицизма и Англиканской церкви на верховенство и истинность противоречат как друг другу, так и притязаниям, провозглашаемым исламом и от имени ислама. Если католицизм истинен, то принципы, на которых основана Англиканская церковь, должны быть ложны, и поскольку многие — в том числе короли и папы — думали именно так, велись войны. Ислам недвусмысленно отрицает, что Иисус Христос — сын Божий, и многие мусульманские духовные лица и политики открыто проповедуют антисемитизм. Как в таком случае объяснить это странное единодушие между непримиримыми, казалось бы, силами? Подумайте, уважаемый верховный раввин, о Риме эпохи цезарей. Великие мировые религии можно, пожалуй, уподобить этому великому клану. Какое бы отвращение вы ни питали друг к другу, как бы ни старались спихнуть друг друга на обочину, вы все — члены одной семьи, обитатели единого Божьего Дома. Когда вы чувствуете, что Дому как таковому угрожают какие-то посторонние, будь то дьявольские армии безбожников или даже один-единственный писатель, вы сплачиваете ряды, проявляя впечатляющее рвение и энтузиазм. Римские солдаты, идя в бой сомкнутым строем, образовывали testudo — «черепаху»: солдаты по периметру воздвигали стены из щитов, те же, что находились посередине, поднимали их над головой, создавая крышу. Вы и Ваши коллеги, уважаемый верховный раввин Якобовиц, образовали такую же «черепаху» веры. Вам дела нет до того, как глупо Вы выглядите. Для Вас важна только крепость черепашьего панциря.