Прощённые долги - Инна Тронина

Филипп на несколько мгновений закрыл глаза, чтобы отдохнуть, а потом снова принялся за снимки.

Далее шло фото бородатого старика в шляпе с широкими полями и старухи в чёрной шали – вероятно, родителей Семёна Ильича. Здесь же у Уссера хранились фотографии его четырёх жён, которые каждый раз на какое-то время одалживали ему свою фамилию. Затем следовал развод, находилась другая пассия, и Семён Ильич снова менял паспорт на совершенно законных основаниях. Он, наверное, уже позабыл свою первородную фамилию – Гольдман, из-за которой некоторые его издевательски называли Золотарём. Во всяком случае, Филипп узнал её не от Семёна, а от Веталя Холодаева.

Ни от одной из жён Ювелиру не удалось заиметь ребёнка. Поэтому, поставив на себе крест, он полностью погрузился в свои лихие дела и заботу о единственной племяннице Элеоноре. А когда Альберт Келль оформил развод, поселил её у себя вместе с маленьким сыном.

Обер с досадой отбрасывал глянцевые снимки Норы с грудным Оскарчиком, Семёна Ильича и его последней жены в Италии и на Мальте. Там чета блаженствовала среди пальм и нездешних, живописных скал, плескалась в лазурных водах и путешествовала на яхте. Трогательные свидетельства любви Семёна Ильича к родственникам нисколько не интересовали Готтхильфа. Он решил разобраться с бумагами у себя в Песочном, а потом уже систематизировать их для Грачёва.

Филипп уже хотел встать с колен и отдышаться, но тут из самого верхнего ящичка выпала небольшая тёмно-зелёная коробка. Крышка отскочила, и по ковру разлетелись слайды в рамках. Филипп посмотрел один из них на свет и замер – это была фотография парня, убитого Тимом у дверей. Внизу, прямо на плёнке, различалась нацарапанная надпись: «Игорь Воронин, 27 лет». Дальше шёл номер телефона. Обер схватил следующий кусочек плёнки, заправленный в рамку. Там был изображён незнакомый ферт с чёрными усиками и ласкающе-бесстыдными карими глазами. Под ним тоже имелось имя «Николай Алтынов, 31 год»; и дальше – семь цифр телефона. Карандашом, очень слабо, на рамке Воронина было написано «Дарья Г., 16 лет».

Морщась от запаха горелого пороха, Филипп сорвал платок с лица; вытер им не только лоб и щёки, но и шею. Эта коробочка со слайдами оказалась едва ли не самой ценной вещью в сейфе Ювелира. Как и обещал, Филипп узнал имя агента, подосланного к Севкиной сестре. Игорь Воронин… Зараза, действительно, неотразимый кавалер. Немудрено, что молодая девчонка по нему сошла с ума.

Это же потрясающе ценная находка! Теперь всех уссеровских «мальчиков» можно зарегистрировать в милиции, прежде пересняв слайды для себя. Что же касается карты области, она непременно должна отыскаться в раздобытом сегодня хламе. Сейф оставался пустым. Единственным его содержимым теперь были две ампулы с цианистым калием и «кольт» в замшевой подмышечной кобуре.

– Всё, пошли. Только осторожно! – Филипп взглянул на часы.

Только половина одиннадцатого утра, а сколько уже сделано! Из-за низких туч, моросящего дождика и естественной мрачности двора-колодца казалось, что едва светает. От сковывающей всё тело усталости Обер не мог избавиться, несмотря на постоянные перекуры. Он, снова завесив лицо, на цыпочках подошёл к той самой двери, за которой находились Оскар с нянькой.

Держа наготове «браунинг» с оставшимися патронами, Филипп приоткрыл дверь. Нежная блондинка сидела в постели. На скрип двери она повернулась и обомлела при виде человека с завязанным лицом и пистолетом в руке. Зрачки её расширились от ужаса, и женщина уже не могла видеть свою смерть. Пеньюар сполз с плеча, и на нём под тонкой прозрачной кожей проступили вены.

Блондинка дёрнулась, подняв руку, словно защищаясь, и пеньюар соскользнул совсем, оголив маленькую грудь с розовым соском. Из-за нянькиной руки Филипп увидел только круглые карие глазёнки под длинными ресницами, взмокшие кудряшки на лбу и разрисованную экзотическими животными пижаму. Рядом, на полу, валялась раскрытая книжка, и Филипп прочёл на её обложке «Волшебник Изумрудного города».

Готтхильф усмехнулся под платком, поняв, что эти двое в шоке, особенно нянька. Она, сражу видно, человек в таких делах грамотный, поэтому никому не скажет ни слова. Изобразит, что спала и ничего не слышала. В противном случае баба рискует получить пулю в глотку, да ещё навлечь то же самое на бедного мальчика. Надо же, судьба-индейка! Только что у Оскарчика была богатейшая, могущественная семья, а менее чем за сутки, не осталось никого. Придётся отцу забирать бедолагу. Ребёнок действительно ни в чём не виноват…

Филипп захлопнул дверь, махнув Тиму – мол, всё в порядке. Они, перешагнув через тело Воронина, который напоминал поваленную на пол классическую статую, снова вышли на лестницу. Там стояла звенящая тишина, нарушаемая шумом Невского и скандалами в очереди, жаждущей попасть к очередному завозу товара в «Север».

Когда-то белая, а теперь чёрная «Волга», изуродованная грязными разводами ещё в Белоострове, так и стояла во дворе. Они с Тимом уселись в машину и выехали на Невский мимо волнующегося людского моря. Конечно, это – не свидетели. Все их мысли крутятся вокруг тортов и пирожных, и до мафиозных разборок им нет никакого дела. В них в самих стреляй – не уйдут. Но на всякий случай, конечно, поберечься стоит. Кожаный мешок с бумагами Филипп забросил, как и раньше, в багажник. Первая порция перекочевала в чемодан, который Захар Горбовский по такому случаю лично стащил с антресолей. Теперь к той добыче прибавится новая, и это очень отрадно. Скорее всего, на Невском их сегодня больше никто не заметил – слишком уж неожиданным, фантастическим был этот спонтанный налёт.

Тим опять дремал сзади, а Филипп гнал «Волгу» по Садовой… В дороге он разрешил последнюю загадку сегодняшнего беспокойного утра и обозвал себя ослом. Ещё четыре года назад, когда Семён Ильич только что завладел этой квартирой, он откидывал ковёр и показывал Филиппу дверь, ведущую через винтовую лестницу на чердак. Говорил, что этот никому не ведомый ход, быть может, когда-нибудь его и спасёт. Огибая памятник Суворову-Рымникскому при въезде на Кировский мост, Готтхильф с удовлетворением подумал, что на этот раз Ювелир ошибся…

Глава 8

Всеволод Грачёв стоял посередине большой прихожей квартиры на Кировском проспекте и собирался навсегда покинуть её. Он уже переоделся в темно-серый костюм и белую рубашку с галстуком; снял с вешалки то самое кожаное пальто, в котором впервые съездил к Готтхильфу. Около ног Всеволода стоял клетчатый чёрно-синий чемодан, куда незадолго до этого отъезжающий сложил самые необходимые вещи.

Сейчас, расстегнув на чемодане «молнию», Грачёв сунул туда японский зонтик-автомат. Потом подумал немного, припоминая, не забыл ли чего-нибудь ещё. По дороге на Литейный ему нужно было завернуть в «Кировский дом», встать в очередь и получить от мужчины в спортивном костюме «Адидас» карту-четырёхвёрстку с обозначением интересующего их места. Там, в подземных ходах и дотах, оставшихся со времён финской войны, расположился тот самый «Лазарет Келль», где и производились эксперименты на людях.

Ходы и землянки полвека назад построили на совесть, отлично укрепили их и замаскировали. Сейчас они круглосуточно охранялись; кроме того, в нескольких местах были заминированы. На карте те места, где стояли мины, были обозначены красными крестиками. Обер сказал по телефону, что подойти к объекту, не напоровшись на мину, невозможно – ни с какой стороны. Но до сих пор таких попыток не было. О существовании кошмарной тюрьмы никто, кроме особо доверенных лиц, даже не подозревал.

Всеволод думал сейчас о том, как получит схему и предоставит её Горбовскому с Петренко. Последнему придётся чуть-чуть дольше вникать, так как о ночных приключениях своего подчинённого он ничего не знает. Захар, когда уезжал в Управление, обещал, что к трём часам дня он затребует данные о пропавших без вести людях и пригласит на экстренное совещание всех сотрудников, занимающихся подобными случаями. Обязательно будут присутствовать Турчин, Алдоничев, следователь из городской прокуратуры Чиряев.

Если бы не стопроцентная уверенность в смерти сына профессора Аверина, Грачёв предположил бы, что Антон тоже может быть там. Но Лобанов клялся и божился, что закопал именно его. Наталья упоминала о синей куртке из мятой кожи и белых кроссовках с надписью фиолетовыми чернилами «АНТОН А». Всё это было на трупе, похороненном Матвеем и, следовательно, факт гибели мальчишки оспаривать было уже нельзя.

Всеволод очнулся от раздумий и услышал всхлипывания в ванной. Лариса рыдала, крепко вдавливая мокрый платок в лоб и в щёки. Руки её дрожали, а слёзы ручьями лились прямо за ворот строгой блузки в тонкую чёрную полоску.

– Такого не может быть, Всеволод! Ты лжёшь. – Мачеха орала, как драная кошка, позабыв всё своё воспитание. – Ты оговариваешь сестру, поверив сомнительной информации. Какой-то подлец наболтал, оклеветал порядочную девушку! А ты и рад стараться… Как можно вот так, без разбору, слушать всех? Родного человека проклинать, даже не разобравшись ни в чём! Отрекаться от сестры, которая тебя так любит, так уважает! Возможно, ты всю жизнь ревновал, и сейчас нашёл подходящий повод…