Тринадцатая сказка - Диана Сеттерфилд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Маргарет!
Это был Аврелиус.
— Видела бы ты себя! Вся посинела от холода! — Идем скорее.
Он взял меня за руку и быстро куда-то повел. Едва поспевая за ним, я спотыкалась о неровности почвы и несколько раз чуть не упала. Но вот мы вышли на дорогу, и я увидела автомобиль. Он впихнул меня в кабину; послышались хлопки дверей, зарокотал двигатель, и мои застывшие ноги накрыла волна тепла. Аврелиус достал термос и налил в крышку густо-оранжевый чай.
— Пей!
И я пила чай, горячий и сладкий.
— Ешь!
И я ела сандвич с курицей, который он мне всучил.
Но и сейчас — в теплом салоне машины, за чаем и сандвичем — мне было холодно, даже холоднее, чем прежде. Мои зубы выбивали дробь, руки неудержимо тряслись.
— Боже ты мой! — тихо восклицал Аврелиус, подавая мне очередной сандвич. — Ну и ну!
Поев, я почувствовала себя немного лучше.
— Что вы здесь делаете, Аврелиус?
— Я привез тебе вот это.
Он обернулся, достал с заднего сиденья коробку, положил ее мне на колени и с торжествующей улыбкой снял крышку.
Внутри оказался торт. Настоящий домашний торт. А на торте витиеватыми глазурными буквами было написано: «С днем рождения, Маргарет!»
Я слишком замерзла, чтобы плакать. Вместо этого я неожиданно разговорилась. Слова хлынули из меня, как поток с тающего ледника: ночное пение, сад, близнецы, младенец, ложка…
— Она знала ваш дом, — бубнила я, в то время как Аврелиус высушивал мои волосы с помощью бумажного полотенца, — то есть дом миссис Лав. Она как-то раз тайком заглянула в окно и решила, что миссис Лав похожа на добрую сказочную бабушку… Вы понимаете, к чему я это говорю?
Аврелиус покачал головой:
— Но мне она рассказывала…
— Она вас обманула, Аврелиус! Когда вы заявились к ней с расспросами в своем нелепом коричневом костюме, она вам наврала. Она мне в этом призналась.
— Постой-постой! — вскричал Аврелиус. — Откуда ты узнала про коричневый костюм? Я тогда и впрямь прикинулся журналистом… — Все мною сказанное не сразу доходило до его сознания. — Говоришь, ложка точь-в-точь как у меня? И она бывала в нашем доме?
— Она ваша родная тетя, Аврелиус. А Эммелина — ваша мать.
Аврелиус перестал сушить мои волосы и уставился через ветровое стекло в направлении дома мисс Винтер.
— Моя мать, — пробормотал он, — там.
Я кивнула.
Еще какое-то время он молча смотрел в ту сторону, а затем повернулся ко мне:
— Отведи меня к ней, Маргарет.
Я вздрогнула и только теперь более-менее пришла в себя.
— Дело в том, Аврелиус… С ней не все ладно.
— Она больна? Тогда ты обязана отвести меня к ней! Сейчас же!
— Не то чтобы больна. — Я замялась: как ему объяснить? — Она пострадала во время пожара. И не только лицо. Ее рассудок пострадал тоже.
Он впитал эту информацию, добавив ее к богатой коллекции своих потерь и разочарований. Когда он заговорил вновь, голос его звучал твердо:
— Отведи меня к ней.
Что продиктовало мне ответ: мое болезненное состояние? Тот факт, что это был мой день рождения? То, что я сама была фактически лишена матери? Все это могло повлиять на мое решение, но определяющим стало выражение его лица, когда он ожидал ответа. Я имела сотню причин для отказа, но все они рассеялись как дым перед этой яростной мольбой.
И я согласилась.
ВОССОЕДИНЕНИЕ
Горячая ванна лишь отчасти разморозила мое тело и совсем не смягчила тупую боль внутри. Я отказалась от мысли провести остаток дня за работой и забралась в постель, навалив на себя все имевшиеся одеяла и покрывала. Но и под ними меня продолжала бить дрожь. Полудрема порождала странные видения. В них присутствовали Эстер и мой отец, сестры-близнецы и моя мать; при этом все люди в них носили чужие лица и каждый был кем-то еще, помимо себя самого; даже мое собственное лицо меня пугало, все время изменяясь: иногда это была я, а в следующий момент уже не я. Потом в моем сне появилось ярко освещенное лицо Аврелиуса, и он был самим собой — все время только самим собой и никем другим. Он улыбнулся мне, и призраки растаяли; тьма сомкнулась надо мной, как воды омута, и я погрузилась в глубокий сон.
Я проснулась с болью в голове, спине, конечностях и суставах. Усталость, никак не связанная с физическим напряжением или недостатком сна, сковывала мое тело и мысли. За окном было темно. Неужели я проспала встречу с Аврелиусом? Но даже эта тревожная мысль заставила меня приподняться и взглянуть на часы лишь через несколько очень долгих минут. За время сна у меня возникло чувство, которое я сначала затруднялась определить, — беспокойство? возбуждение? ностальгия? — но постепенно поняла, что это была надежда. Мое прошлое возвращалось! Моя сестра была уже близко. Сомнений не оставалось. Я не могла ее увидеть, я не могла ее ощутить обычными органами чувств, но какой-то особый орган внутри меня, всегда настроенный на нее и только на нее, безошибочно уловил ее присутствие, наполнив все мое существо темной радостью ожидания.
Впрочем, это еще не значило, что я должна была ждать ее, не сходя с места, забыв об Аврелиусе и нашем уговоре. Моя сестра легко отыщет меня, где бы я ни находилась. Как же иначе — или мы с ней не близнецы? У меня оставалось еще полчаса до встречи с Аврелиусом у садовой калитки. Я кое-как выбралась из постели и, слишком замерзшая и уставшая, чтобы снимать пижаму, натянула шерстяную юбку и свитер поверх нее. В конечном счете укутанная, как ребенок перед походом на рождественский фейерверк, я спустилась в кухню. Джудит оставила для меня холодное мясо, но я к нему не притронулась: есть мне не хотелось. Минут десять я просидела за кухонным столом, стараясь не закрывать глаза из страха, что за этим последует погружение в сон или потеря сознания, тогда как моя голова все время норовила войти в контакт со столешницей.
За пять минут до назначенного срока я вышла через кухонную дверь в сад.
Не светились ни окна дома, ни звезды в небе. Я брела в непроглядной тьме, то и дело сбиваясь с тропы, о чем тотчас предупреждали мягкий грунт под ногами и цеплявшие за одежду ветви кустов и деревьев. Одна ветка больно хлестнула меня по лицу, и я продолжила путь, прикрывая ладонью глаза. В голове у меня пульсировали странные, болезненно-ликующие звуки. Я поняла: это была ее песнь. Сестра приближалась ко мне.
Наконец я достигла места встречи. Темнота впереди пошевелилась: это был он. Я вытянула вперед руку, которая неловко ткнулась в Аврелиуса и через мгновение оказалась в его руке.
— Ты в порядке?
Я слышала его вопрос, но он доходил до меня откуда-то издалека.
— Мне кажется, у тебя жар.
Слова его были понятны, но для меня они ничего не значили.
Я хотела рассказать ему о ликующей песне в моей голове и о близости моей сестры, которая будет со мной с минуты на минуту. На это указывало и нарастающее жжение в правом боку. Я хотела все это сказать, но поющие звуки внутри меня усилились, встали преградой, не позволили мне заговорить.
Аврелиус отпустил мою руку, чтобы снять перчатку, после чего я ощутила на своем лбу его ладонь, неожиданно прохладную для столь жаркой ночи.
— Тебе нужно быть в постели, — сказал он.
Я потянула его за рукав; это движение вышло слабым, но он послушался и последовал за мной через сад — легко и плавно, как перевозимая на роликах статуя.
Я не помню, чтобы я брала ключи Джудит, но, должно быть, я это сделала. Я также не помню, как мы шли по длинным коридорам туда, где находились комнаты Эммелины. Правда, я помню дверь комнаты, но в моем воспоминании эта дверь медленно открывается сама собой при нашем приближении, что, разумеется, было невозможно. Вероятно, я все же воспользовалась ключом, чтобы ее отпереть, но этот момент выпал из моей памяти, где осталась только картина распахивающейся перед нами двери.
Так же фрагментарны и мои воспоминания о том, что происходило в комнате Эммелины. Отдельные временные отрезки вообще не оставили следа в памяти, тогда как некоторые эпизоды прокручиваются в полном беспорядке и с умопомрачительной скоростью. Лица пугающе разрастаются, а затем где-то на дальнем плане возникают Эммелина и Аврелиус, напоминающие пару кукольных фигурок. Сама же я неподвижно стою среди всего этого, безучастная к происходящему, поглощенная одной лишь собственной заботой: моей сестрой.
Позднее я попыталась расставить в логической последовательности те образы и сценки, которые воспроизводились памятью вперемешку, как в дурном сне.
Мы с Аврелиусом добрались до той части дома, где жила Эммелина. Звук наших шагов гасили толстые ковры. Мы прошли через одну комнату, затем через другую и оказались в помещении с дверью в его противоположном конце, выходящей непосредственно в сад. Эта дверь была открыта, и в ее проеме спиной к нам стояла седоволосая женщина. Она напевала — или, скорее, мычала — однообразный мотив. Ла-ла-ла-ла-ла. Те самые пять нот, что преследовали меня со времени моего первого появления в этом доме. Вот и теперь они достигли моих ушей, просочившись сквозь высокий пульсирующий звук — напев моей сестры. Стоявший рядом со мной Аврелиус, видимо, ждал, что я объявлю Эммелине о нашем приходе. Однако я не могла говорить. Вселенная свелась к невыносимому давлению звука внутри моего черепа; время растянулось в одну бесконечно долгую секунду; я была поражена немотой. Я закрыла ладонями уши в тщетной попытке приглушить эту какофонию. При виде моего жеста Аврелиус воскликнул: «Маргарет!»