Следопыт (худ. В. Клименко) - Купер Джеймс Фенимор

— Похожую на меня? Девушка моего возраста, столь неблагоразумная, вряд ли годится в жены самому храброму разведчику, самому меткому стрелку на всей границе!

— Ах, Мэйбл, сдается мне, что при натуре бледнолицего я и впрямь так развил в себе наклонности краснокожего, что мне теперь впору жениться только на девушке из индейского селения, — Но, Следопыт, я надеюсь, вы не собираетесь жениться на такой тщеславной, легкомысленной девушке, как я? — У Мэйбл чуть не вырвалось «и такой молодой», но врожденное чувство деликатности заставило ее сдержаться.

— А почему бы и нет, Мэйбл? Пусть вы незнакомы с нашими обычаями на границе, зато вы лучше всех нас знаете городские нравы и так хорошо о них рассказываете! Вы говорите, будто вы легкомысленны, но я просто не знаю, что вы под этим разумеете. Ах, если легкомыслие означает красоту, то тем лучше! Боюсь, что это не порок в моих глазах. И, уж во всяком случае, вы не тщеславная: с каким милым вниманием вы всегда слушаете мои нехитрые рассказы об охоте и о лесных странствованиях! Ну, а опытность придет с годами. Кроме того, я опасаюсь, Мэйбл, что мужчины, выбирая жену, мало думают обо всем этом; так мне кажется…

— Следопыт… ваши слова… ваш взгляд, все это, конечно, не серьезно? Вы просто шутите.

— Для меня радость побыть с вами, Мэйбл, и я спал бы эту ночь спокойнее, чем всю прошедшую неделю, если бы мог надеяться, что вам наша беседа так же приятна, как мне.

Мы не станем утверждать, будто Мэйбл Дунхем не замечала, что она нравится проводнику. Тонкая женская наблюдательность уже давно подсказала ей это; быть может, она иногда даже задумывалась о том, что к его заботливости и дружбе отчасти примешивается мужская нежность, которая даже у самого грубого мужчины порой прорывается по отношению к женщине; но мысль, что он может возыметь серьезное намерение жениться на ней, до сих пор не приходила в голову чистой и чуждой лукавства девушке. Однако теперь в ее сознании мелькнул проблеск истины, пожалуй, не столько под влиянием его слов, сколько его тона. Мэйбл внимательно посмотрела на суровое, открытое лицо охотника, и ее собственные черты приобрели выражение сосредоточенности и задумчивости. Когда она снова заговорила, ему больше хотелось верить мягким интонациям ее голоса, нежели словам, означавшим отказ.

— Следопыт, нам надо объясниться, — начала она искренне и задушевно. — Ни одно облачко не должно омрачать нашу дружбу. Вы так прямодушны и откровенны со мной, что я должна платить вам такой же честностью и откровенностью. Ведь правда же, правда, все это шутка? Разумеется, вы просто хотите сказать, что питаете ко мне только чувство дружеской привязанности, естественной со стороны человека с вашей мудростью и опытом к такой девушке, как я.

— Да, да, Мэйбл, все это вполне естественно. Сержант уверял, что у него с вашей матушкой все начиналось совершенно так же, да и сам я наблюдал подобные чувства у молодых людей, которым иногда служил проводником в лесной чащобе. Да, да, конечно, это чувство очень естественно, — вот почему оно так легко возникло и так радостно у меня на душе.

— Меня пугают ваши слова. Следопыт! Говорите ясней, или, еще лучше, вовсе оставим этот разговор. Ведь не хотите же вы… не можете вы думать… ведь не хотите же вы сказать…

Даже Мэйбл, всегда такая находчивая, совсем растерялась, стыдливость помешала ей продолжать и высказать Следопыту то, что она думает. Наконец, собравшись с духом и решившись как можно скорей выяснить правду до конца, она продолжала после минутного колебания:

— Не правда ли, Следопыт, вы не хотите сказать, что собираетесь на мне жениться?

— То-то и есть, Мэйбл, что собираюсь! Но только вы это выразили гораздо проще и яснее, чем я своим неповоротливым языком лесного жителя. Мы с сержантом так и порешили, только было бы на то ваше согласие. И ведь он уверял меня, что вы непременно согласитесь, хоть я и сомневался, что могу понравиться девице, достойной самого лучшего мужа во всей Америке.

На лице Мэйбл отразились сперва растерянность, потом изумление, сменившееся глубокой печалью.

— Отец! — воскликнула она горестно. — Мой дорогой отец думает, что я буду вашей женой, Следопыт?

— Да, да, Мэйбл, он так думает! Он даже говорил, что вы будете довольны, и почти заставил меня поверить, что это возможно.

— Но вы… вы, конечно, не придаете большого значения тому, сбудутся ли эти странные надежды?

— Что-то не пойму…

— Я хочу сказать, Следопыт, что вы вели эти разговоры с батюшкой скорее из желания сделать ему приятное, чем с какой-нибудь иной целью. И я надеюсь, что ваше отношение ко мне не изменится, какой бы ни был мой ответ?

Разведчик пристально смотрел на прелестное лицо Мэйбл, которое разгорелось ярким румянцем от этих новых и удивительных для нее переживаний. Нельзя было ошибиться при виде Следопыта: в каждой черточке его открытого лица выражалось безграничное восхищение.

— Я часто чувствовал себя счастливым, когда, полный сил и здоровья, бродил по лесу после удачной охоты, вдыхая чистый воздух гор, но теперь я понимаю, что все это вздор и пустяки; если бы я узнал, что вы обо мне лучшего мнения, чем о других, — вот было бы настоящее счастье!

— О вас? Конечно, я лучшего мнения о вас, чем о многих других. Следопыт. Я даже уверена, что никого так не ценю, как вас. Вряд ли найдется на всем свете человек, равный вам по честности, прямоте, скромности, справедливости и отваге.

— Ах, Мэйбл, как ободряют меня ваши ласковые слова! Пожалуй, сержант не так уж ошибался, как я полагал.

— Следопыт! Во имя всего святого, прошу вас, поймите меня наконец! В таком важном вопросе между нами не должно быть никаких недомолвок… Как я ни ценю, как ни уважаю вас… да, я почитаю вас чуть ли не как родного отца, но женой вашей я не буду никогда. Я…

Лицо ее спутника изменилось столь внезапно и столь разительно, впечатление от ее слов так мгновенно отразилось в чертах Следопыта, что Мэйбл потеряла дар речи, несмотря на сильное желание довести объяснение до конца. Боязнь причинить ему страдание заставила ее смолкнуть. Некоторое время никто из них не произносил ни слова. Суровое лицо охотника обличало такое разочарование, оно исказилось такой жестокой мукой, что Мэйбл испугалась. Удар, поразивший Следопыта, был слишком силен, он даже схватился рукой за горло, словно желая облегчить невыносимую физическую боль. При виде того, как судорожно сжались его пальцы, взволнованную Мэйбл охватил ужас.

— Следопыт, — горячо заговорила она, немного овладев собой, — я, быть может, сказала больше, чем хотела, все на свете возможно — недаром говорят, что женщины сами не знают, чего хотят. Вы должны понять только одно: мы оба, вы и я, вряд ли когда-нибудь будем питать друг к другу чувства, которые должны питать друг к другу муж и жена…

— Я не буду… я никогда больше не буду так думать о вас, Мэйбл, — с трудом проговорил Следопыт, выжимая слова, будто стараясь освободиться от душившей его тяжести. — Нет-нет… Никогда больше я не буду так думать ни о вас, ни о какой другой женщине…

— Следопыт, дорогой Следопыт, не поймите меня превратно… не ищите в моих словах больше того, что я хотела сказать… но… союз между нами был бы неблагоразумным, может быть, даже неестественным…

— Да, он был бы неестественным, да, неестественным… я то же самое говорил сержанту, да ведь он-то твердит свое…

— Ах, Следопыт, это тяжелее, чем я себе представляла!.. Дайте мне руку, мой милый друг Следопыт, докажите, что вы не возненавидели меня. Умоляю вас, ради бога, улыбнитесь хоть разок!

— Мне вас ненавидеть, Мэйбл? Улыбнуться вам?

— Нет, дайте мне вашу руку, вашу восхитительную, преданную, мужественную руку, — обе, обе дайте. Следопыт. Я не найду покоя, пока не уверюсь, что мы опять, постарому, друзья и что все это было только недоразумением.

— Мэйбл, — сказал проводник, с грустью глядя на благородную, пылкую девушку, схватившую его загрубелые, коричневатые от загара руки своими тонкими, нежными пальчиками, и засмеялся своим особенным беззвучным смехом, в то время как на лице его, не способном скрыть обуревавшие его противоречивые чувства, читалась вся глубина его страданий, — Мэйбл, значит, сержант ошибся.