Ослиная Шура - Александр Холин

– А ты ищешь свободные уши, – ухмыльнулся Шака. – Вполне понятно. Только интересно ли будет мне с тобой?

– Всё ништяк, братан, – весело заулыбался подозвавший Роберта парень. – Всё в ёлочку. Садись, я угощаю.

Шака кивнул и уселся напротив одиноко уничтожающего водку посетителя. Похоже, тому действительно хотелось с кем-то пообщаться, а кому, как не первому встречному исповедаются на вокзалах и в вагонах поездов? Попутчик – он только сейчас здесь, а завтра – ищи ветра в поле. Но исповедь иногда просится наружу здесь и сейчас. А то, что многие совсем не к месту откровенничают, изливают душу, – тоже можно понять.

– Давай-ка, сначала за тебя вздрогнем, – предложил парень. – Ты давно откинулся?

Шака был привычен к выкрутасам судьбы, но так его ещё никто не удивлял. Закашлявшись, он внимательно посмотрел на улыбающегося парня, разливающего по рюмкам водку.

– Ты пока закажешь, пока принесут, а мы уже пару раз принять успеем, – продолжал парень. – Так что, за тебя что ли?

– Послушай, – голос у Шаки явно охрип, будто на каком-то сквозняке. – С чего ты взял, что я сидел?

– Э-э-э, братан, – мотнул головой парень. – Срок у тебя на морде нарисован. И потом, рыбак рыбака видит издалека, неужели не ясно?

– Так ты тоже сидел? – облегчённо вздохнул Роберт. – А я чуть на измену не подсел!

– Напрасно! – хохотнул парень. – Ну, давай сначала вмажем, а то на пустое брюхо не хватит духа, а до Одессы путь неблизкий.

Выпили, закусили каперсами и помидорчиками под майонезом. Водка принесла Роберту чувство облегчения от удачно сделанного дела, а осознание, что на кармане кроме «рыжья»[84] есть ещё и внушительная пачка денег, сулило заманчивый разворот событий в нужном направлении. И только с некоторым опозданием до сознания начало доходить, что его застольный коллега знает, куда едет Роберт!

Шака даже чуть не подавился проглоченным каперсом и, не мигая, уставился на соседа по столу. Тот невозмутимо продолжал закусывать, чем Бог послал, с хитрецой поглядывая на собутыльника. Потом сжалился-таки над ним и многозначительно произнёс:

– Вот так рождается в нашем мире мистика. Я слышал в железнодорожной кассе, куда ты билет берёшь. Остальное вычислить – дело техники. Кстати, меня Латыш зовут.

– А меня Роберт, то есть Шака.

Новое погоняло нравилось Робику, тем более, Латыш не знал, откуда и как сорвался на свободу его собутыльник. К тому же новый знакомый был неплохим психологом и мог отмечать, казалось бы, совсем не нужные детали происходящего вокруг. А это умеет далеко не каждый.

– Ты родом из Латвии? – поинтересовался Робик.

– Нет, – отмахнулся Латыш. – Это погоняло у меня со школы, потому что детская фамилия Литвинцев.

– А у тебя есть ещё и взрослая? – озадаченно спросил Роберт.

– Конечно! – засмеялся Латыш. – Сегодня я уже Щербаков, а какая дальше будет – никакому паспортному столу неведомо. Эх ты, мошенник, азы лохотрона в зоне надо было изучать! Кстати, тебе тоже не мешало бы сменить фамилию, тем более, что на одесском «Привозе» любую фамилию купить можно и даже национальность изменить. А для тебя это наиболее важно, потому что пятую графу ещё никто не отменял.

Шаку опять удивило мистическое чутьё Латыша, поскольку он определил еврейское происхождение Робика, даже не спрашивая об этом. А известная «Пятая графа» в Правовом кодексе РФ с двадцать третьего года усматривала явное обесчеловечивание еврейской национальности по всей территории Государства Российского. То есть холокост.

Вероятно, это произошло с лёгкой руки Иосифа Виссарионовича, потому что для борьбы с фактическим вождём Советской России Лейбой Бронштейном были все средства хороши. Правда, Ульянов-Бланк тоже принадлежал к национальному большинству, но против Троцкого боялись выступать даже самые крупные вожди тоталитаризма.

– Знаешь, – начал размышлять вслух Шака. – Если ты так хорошо владеешь профессиональными навыками и приёмами, то не хочешь ли взять меня в команду? Признаюсь, люди, моментально соображающие в сложных житейских проблемах, меня всегда поражали, но, думаю, мы смогли бы найти общий язык. Ты как на это смотришь?

– Взять тебя в команду, из которой я сам собираюсь слинять? – ухмыльнулся Латыш. – Мы сейчас бомбим товарняки дальнего следования. Но это дело хлопотное и всегда под угрозой «пятнашки».[85] Я против получения адреналина в организм таким способом. Лучше стать, например, писателем, получить при умении устраивать дела, доступ к государственной кормушке и жить, раздавая улыбки, автографы и желание ковать души человеческие.

– Ты разве писатель? – удивился Роберт. – Для этого, как минимум, талант нужен, а к таланту – умение подать текст так, чтобы текст хотя бы читабелен был. С протокольным суконным языком ты каши на гнилом писательском болоте не сваришь.

– С чего ты взял, что у меня язык суконный? – заносчиво прищурился Латыш. – В России среди непризнанных поэтов и графоманов всегда можно найти голодных. Накорми страдающего несварением писарчука, угости его хорошим обедом, и он такого тебе напишет! Только успевай издавать под своим именем. А в России писатели всегда были и будут кузнецами человеческих душ.

– Ты это умеешь?

– Не проблема…

Эта необычная встреча на Московском вокзале навсегда запомнилась Роберту. Он и фамилию Костаки купил, вспоминая советы Латыша, но в писатели податься не решился, потому что эта кухня была ему совсем незнакома.

Шака стал охотиться за редкими картинами, иконами, антикварными безделушками и очень даже преуспел в этом. На счету одного из Швейцарских банков у него уже покоилась крупная сумма, и с делами можно было завязать. Но вся беда была в том, что Роберт вошёл во вкус, и зарабатывание таким путём крупных и мелких денежных сумм приносило его душе умиротворение.

Вот только разделить благодать было не с кем. Были у Роберта девочки и на содержании, и по вызову, но ни одной среди опробованных не мог он найти для своей неуёмной души, где пламя онгона[86] делало свою погоду. Этим пожаром могла управлять только одна Шура, подарившая ему икону хозяина, но она давно уже скрылась от Роберта в неизвестном направлении.

Тем более, сейчас в очереди претенденток была Катюха. По характеру – такая же, как Женька. Собственно несколько жаль её – клёвая баба. Вернее, обоих. Всех их немного жаль! Только вот Катерина здорово привыкла с ранних лет к самостоятельности. Такое нормальной женщине ни к чему. От самостоятельности можно и нужно срочным порядком отучать. Тогда появится неограниченное доверие к нему-любимому, а не захочет слушаться – Бог с ней. Если, конечно, где-то есть этот Бог.

Данный вопрос интересовал Шаку уже давно, но он никак не мог убедиться в существовании неестественного образа, или сгустка энергии, который человеческим умом понять было невозможно. Ничто в этом мире не возникает само собой и не исчезает бесследно. Но, если этот Бог, эта энергия существует, то почему не показывается?

Похоже, всё-таки где-то что-то существует, а существует ли? Тогда зачем существующий Бог позволяет царствовать в этом мире проклятому ангелу? Глупо. Глупо… а, может, и нет? Может быть, Бог пробует огнём золото, золотом женщину, а женщиной мужчину? Просто Божий ангел в роли соблазнителя выступает. А если не соблазнишься, ты святой что ли? Да куда ты денешься: не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасёшься.

И всё же в детстве судьба Роберта лицом к Богу ставила. После крещения повезла его крестная мать в путешествие по любимому Кавказу. С ними в компании ещё два огольца были. Приехали к высокогорному монастырю, где прямо к скале, словно ласточкины гнёзда, были прилеплены монастырские кельи. Сели пообедать прямо на природе. Дело было на Пасхальную Красную неделю и следовало есть яйца. Крёстная распаковала припасённую еду и вдруг обнаружила, что едоков-то четверо, а яиц всего три. Что тут делать? И вдруг из кустов, прямо как птица вешняя, вспорхнула перепёлка. Птица унеслась в горы, но на месте, где она сидела, оказалось снесённое ею яичко. Как тут не благодарить Господа за заботу?

– Божье яичко потеряла птичка, – стал вдруг приплясывать мальчик. – Богу мы не отдадим, всё равно его съедим!

Крёстная даже шлёпнуть его за словоблудие не успела – тут же одна из старых келий, прилепленная к скале, рухнула, как будто сметена порывом ветра. Пацаны прижались к крёстной, пытаясь за юбкой отыскать спасение, и таращились на скалу, как на диковинное явление.

Два чуда, исполненные чуть ли не в одно мгновение, не поразили пацанов своей необычностью и, скорее всего, были бы почти сразу забыты, если бы крёстная не удумала отхлестать своих чад попавшейся под руку крапивой. И только затем, чтоб запомнили.

Шака часто вспоминал это детское приключение, но никому не рассказывал. Да и кому? Все окружающие его, были достойны разве что лёгкого презренья. Быдло. Сплошное быдло. Надо же, Господь послал прожигать жизнь среди этих… этих… как их назвать?