Неправильное воспитание Кэмерон Пост - Эмили М. Дэнфорт

пол что-то соскользнуло. Тонкий, сложенный гармошкой буклет, который я не заметила, стоя на другом конце комнаты; теперь я увидела логотип «Обетования Господня». Те самые буклеты, которые преподобный Рик оставил на столе, а Коули просматривала украдкой и даже положила одну из них в свою сумочку.

Я так долго чувствовала себя неуязвимой, думала, что мне сойдет с рук любая проделка и в самый последний момент я все равно выпорхну на свободу, словно Индиана Джонс, которому всегда удается проскочить под падающими на землю тяжелыми воротами, увернуться от стальных шипов, спастись от гигантского каменного шара, готового раздавить его в лепешку, но всегда пролетающего мимо, хотя и в нескольких дюймах, и вот теперь я попалась. Меня точно лишили возможности дышать, поймали с поличным, загнали в угол, и мне было стыдно от того, что я попалась.

– Я верю, что ты понимаешь, как нам всем сейчас тяжело, – сказал преподобный Кроуфорд. – И мы знаем, что и тебе придется нелегко. – Он протянул руку, точно собирался опять обнять меня за плечи, но потом передумал и вместо этого указал мне на кресло.

Я лихорадочно соображала, что все это значит. Должно быть, все дело в Линдси, в ее посылках и письмах, возможно, связано с теми фотографиями в раздевалке, и все это свидетельствует против меня. Почему я сосредоточилась именно на Линдси, исключая другие вероятности? Как-то само получилось. Сидя в этом мягком кресле, с подтянутыми к груди коленями и обращенным к ковру взглядом, я ни капли не сомневалась, что эта наша беседа может иметь отношение только к ней и нашей переписке.

Я начала было соображать, как бы свалить это все, ее влияние, на порочность большого города, но тут преподобный Кроуфорд сказал:

– Коули Тейлор и ее мать пришли ко мне домой прошлой ночью.

Я едва не подскочила от этих слов, словно кто-то ударил в литавры у меня над самым ухом. Рут прильнула к груди Рэя, орошая его синюю рабочую рубашку потоком слез, что было удобнее, чем рыдать в кулак.

С этого момента мне стало трудно следить за ходом его повествования. Я то включалась, то отключалась, словно мне выдали наушники с поврежденным проводом. Я сидела прямо перед ним, он говорил со мной, но постыдная, запутанная история, которую он рассказывал, была словно о ком-то другом. Он поведал мне о том, как Тай и пьяные ковбои вытрясли из Коули всю «правду», когда я уехала от нее два дня назад, и «правда» заключалась в том, что я была преследователем, а Коули – невинной жертвой. Тай был в ярости и заставил ее пойти к миссис Тейлор на следующее утро, и Коули рассказала Терри о том, что Линдси испортила меня, а я пыталась испортить ее саму, о моем болезненном увлечении, о том, что ей очень меня жаль и мне нужна помощь, Божья помощь. Затем пастор Кроуфорд описал свои последующие действия: он заехал к Рут сегодня утром, до того как она отправилась по делам «Салли-Кью» в Бродус на своем эмбриомобиле. И пока я обучала третью группу плавать на спине, они с Рут сидели на диване и перебирали все мое отвратительное, греховное грязное белье, все мои чудовищные проступки. Когда Рут сумела взять себя в руки (что заняло несколько часов), они вдвоем обыскали мою комнату и нашли всё: письма, которые я ошибочно считала корнем всех бед, лишь подтвердили обвинения Коули, а ведь были еще фильмы, записка от Джейми, фотографии, сборники песен, гребаная стопка билетов в кино, которые я связала вместе и хранила, чтобы использовать их для кукольного домика, сам кукольный домик, наконец. Кто стал бы разбираться?

Пастор Кроуфорд говорил о том, что для меня еще не все потеряно, о способности Христа избавлять от нечистых мыслей, которые порождают поступки, избавлять от греховных импульсов. Голос у него был твердый, ровный, совершенно спокойный. А я слышала лишь одно: «Коули все рассказала, Коули все рассказала, Коули все рассказала, – а потом, – они всё знают, они всё знают, они всё знают». Эти невысказанные слова барабанной дробью стучали у меня в голове. Я не испытывала гнева, не чувствовал себя преданной. Я очень, очень устала. Попалась в западню и не могла сопротивляться. И еще я готова была принять наказание, каким бы оно ни было.

Преподобный Кроуфорд несколько раз останавливался, думал, что я захочу добавить что-то или спросить, но я этого не сделала.

Наконец он сказал:

– Я думаю, выскажу общее мнение: Майлс-сити – не лучшее место для тебя. И с точки зрения твоего душевного состояния, и со всех остальных.

Тут уж я не смогла сдержаться.

– При чем тут Майлс-сити? – спросила я, уставившись в пол.

– Здесь для тебя слишком много искушений, – ответил он. – Мы все считаем, что смена обстановки на некоторое время пойдет тебе на пользу.

– Кто – все? – Я наконец-то подняла глаза.

– Все мы, – ответила Рут, перехватывая мой взгляд. Веки у нее опухли, тушь расплылась. Здравствуй, грустный клоун тетя Рут, давно не виделись.

– А как же бабуля?

Лицо Рут сморщилось, и она опять едва не зарыдала, но преподобный Кроуфорд подоспел ей на помощь:

– Твоя бабушка хочет для тебя самого лучшего, как и все мы. Дело не в наказании, Кэмерон. Я надеюсь, ты понимаешь, насколько это серьезно.

– Я хочу поговорить с бабулей, – быстро сказала я и встала, собираясь спуститься вниз.

Рут тоже встала и резким громким голосом выкрикнула мне прямо в лицо:

– Она не желает говорить об этом! Ей просто дурно от этого всего, дурно! Как и нам всем!

Если бы она влепила мне затрещину, эффект был бы тем же. Во всяком случае, Рэй и Кроуфорд оба разинули рты, будто она так и сделала. Я вернулась на место, и мы продолжили беседу. Все решилось в течение часа. Рут отвезет меня в школу христианской молодежи «Обетование Господне» в следующую пятницу. Я проведу там как минимум один учебный год, то есть два семестра с перерывами на рождественские и пасхальные каникулы. А дальше – посмотрим.

Перед тем как уйти, пастор Кроуфорд прочел длинную молитву, в которой просил Бога исцелить меня, затем он обнял нас всех, даже меня. И я не стала сопротивляться. После этого он вручил мне большой конверт из желтой бумаги со всякими бланками и правилами приема, которые преподобный Рик переслал ему по факсу. Мое содержание в «Обетовании», девять тысяч шестьсот пятьдесят долларов в год, будет оплачено из тех денег, которые остались от родителей, а также специального образовательного