Джек-Фауст - Майкл Суэнвик

Он вглядывался в унылые ландшафты будущего, пока Натан наполнял следующий стакан, а потом - следующий и следующий.

Теперь он видел все очень отчетливо, без обмана и без надежды. Это был хрустально прозрачный мрак души.

Когда он пробудился, евреи уже ушли. Они взяли то, что смогли унести в руках, и спешно скрылись в ночи.

Он чувствовал себя ужасно, но лучше, чем ожидал. «Выпей воды, и тебе станет лучше, - подумал он, - ведь ты проспал двадцать восемь часов». Впрочем, это говорил в нем Мефистофель. Теперь он без труда отличал мысли демона от своих. От этого он ощутил боль. До чего же он был наивен.

По указке Мефистофеля он выпил воды, вымыл лицо, привел в порядок одежду и отправился к аптекарю. Там он угрозами заставил владельца составить из различных лекарств и витаминов эликсир, чтобы моментально возвратить телу храбрость и силу. Только дух все еще запаздывал.

После прогулки в голове несколько прояснилось.

- Что ж, хорошо.

Фауст послушно добрался на трамвае до окраины города. Оттуда он отправился по дороге далее, в сельскую местность. Мостовую сменил проселок. Через несколько миль от дороги ответвлялась тропа, по которой он через фермерские угодья и рощу черных дубов вышел на луга.

Сверчки приветствовали его стрекотом. Маленькая бело-желтая чешуекрылая бабочка выискивала среди колючек и острых стручков мертвой растительности все еще благоухающие, но уже принявшие осенние оттенки цветы. Жужжали пчелы. Небо было голубым, с умеренным, как сказал бы джентльмен-фермер, количеством плывущих по нему облаков. И при этом не по сезону тепло.

«Надо отдохнуть, - решил он. - Сяду-ка я и расслаблюсь».

Фауст опустился на ароматную зеленую травку, от которой шел запах арабских пряностей и сладкий душок гниения. Вокруг него торчали какие-то коричневые палочки. Он подождал, хотя чего - сказать не мог. Он был совершенно лишен амбиций. Он мог сидеть здесь вечность.

Проклятая Гретхен! Чертова грязная сука! В ад ее навеки! Он отказался от всего - всего! - ради нее. И все же, движимая какой-то порочной и нездоровой философией, она добровольно покончила с жизнью, когда ее уже были готовы освободить. Омерзительно! Такова уж гадкая извращенность женщин - им дается возможность, а они неизбежно выбирают смерть вместо жизни.

И что толку? Сделанного не воротишь, и следует выбросить это из воспоминаний. Вся усталось мира свалилась на Фауста. Он лег на спину, заложив руки за голову. Здесь, на этом простирающемся куда-то вдаль луге, где тростники превратились в тонкие копья, а листья засыхали и сворачивались в коконы, он слышал целый хор щебетания, потрескивания и стрекотание насекомых. Это криками и всевозможными феромональными трелями изощренные в своей жестокости соперничающие стороны обманывали друг друга, заманивая в ловушку, ради убийства или ради секса.

Вся природа вокруг него вела одну и ту же бесконечную неспешную войну. Полевки отрывали закопавшихся личинок. Пауки растягивали сети между торчащими тростниками. Ястреб, выглядя как точка, описывал круги среди облаков, охотясь за кем-то покрытым шерстью и с дрожащим от страха сердечком. Год, приносящий изобилие и пищу, завершался. Пищи для пчел и ос уже не было. Муравьи ползали по земле, подбирая последние в этом сезоне крупицы еды. Хищники расширяли свои зоны поиска. Все умирало.

Все умирало, и все же смерь не наступала. У жизни находились скрытые ресурсы. Тысячами разных способов удавалось сосредоточить силы, накопить энергию - в семенах, куколках или нектаре, - чтобы воин вернулся из изгнания, которое будет отменено, когда зима потерпит поражение. Весна, безусловно, наступит.

В лесу раздался треск.

Фауст сел.

Из рощи выбежала молодая женщина и помчалась через луг.

Увидев Фауста, она остановилась, внезапно, как испуганная зайчиха. По выражению ее лица стало ясно, что она очень удивлена его присутствием. Ее одежда - чистая, хорошо сшитая, впрочем уже не по моде и довольно скромная - подсказала ему, что она из хорошей семьи.

Фауст едва начал подниматься из травы, когда, зардевшись, она подняла руку к плечу и отвязала одну лямку у платья. Платье соскользнуло наземь. Неловкими движениями она расстегнула три пуговицы на блузке, а потом раздвинула ее, обнажая грудь.

У нее была совершенная плоть: пышная, белая и без единого изъяна. Утонченные переходы оттенков, от кремового до персикового, окрашивали ее кожу более изысканно, нежели мог нарисовать любой акварелист. Сосок, окруженный ореолом нежно-розового цвета, был изящным, коричневым и очень четко выраженным, как ягодка.

Опустившись на колени, девушка поднесла грудь к губам Фауста.

Он с серьезным видом раздвинул губы. Всего несколько секунд этот девственный сосок находился у него во рту, нежный, теплый, чуть-чуть солоноватый… а потом пропал.

В одно кратчайшее мгновение девушка отступила назад, застегнула блузку, повернулась и убежала прочь, обратно в лес; дикарка с развевающимися косами.

Зеленые тени поглотили ее, воцарилась тишина.

Фауст с удивлением смотрел вслед этой убежавшей непостижимой нимфе. Она казалась олицетворением всего, что оставалось свежим и неиспачканным, искоркой расцветающей молодости в этом потасканном и разлагающемся мире.

«Ты удивлен, Фауст?»

- Я изумлен. Я… Я… чувствую себя как девственница, вступившая в соперничество со шлюхой. Мне вдруг открылись великие перспективы. Казалось, есть так много возможностей, так много… могло бы случиться.

«Пошли. Настало время возвращаться в город».

Фауст встал. Вместе со своим особым проводником он вернулся на тропу, прошел через лес, миновал ухоженные, обработанные пестицидами поля, вышел на дорогу и двинулся вниз вдоль обрывистого берега Пегница. В реке он увидел несколько потерпевших аварию машин, кирпичи, пластмассовые бутылки, уже ставшие коричневыми. Яркие завитки из стоков «Предприятий Рейнхардта» уносило на восток течением реки. Деревья вдоль берега чахли. Дымы и искры вырывались в небо из пастей грохочущих литейных мастерских.

Фауст покачал головой.

- Я по-прежнему не могу… этот случай с юной девушкой. Это было так… многозначительно. У меня даже гудит в голове.

«Есть простое и полное объяснение случившегося».

- Не рассказывай, - грубо произнес Фауст. - Я ничего не хочу знать .

«Да мой ли это маленький Джек Фауст? Тот ученый, что прежде был покорным рабом истины? Ученый, который мог бы за знания продать душу, если подобная вещь была бы возможна? Философ, который клялся, что любой факт, то, что действительно было , будь это справедливым и честным или вызывающим отвращение, во сто крат важнее самых красивых воображаемых вещей? Неужели истина для тебя больше ничего не значит?»

- Истина, - сказал Фауст с горечью. - Что есть истина?

«Истина - это все что угодно, для утверждения чего нашлось достаточно силы, мудрости и желания».

- О чем ты говоришь?

«Политика, Фауст. Тебе никогда не приходило в голову, что Германии нужен лидер?»

- У нас есть император.

«Да, хилый старикашка, который своим существованием раздробляет Германию на части, на области, и к тому же слабый. Не занимай этот старый дурак трона, некоторые сильные люди или железный герцог непременно восстали бы, чтобы предать забвению саму королевскую власть, и таким образом подчинили бы и объединили разрозненные народы, находящиеся в бесконечной ссоре, в один мощный, непреодолимый колосс, который поднялся бы, расставив ноги, над миром, топча соперников, навязывая свою тиранию всем низшим по положению землям и народам Земли».

- В том, что ты говоришь, что-то есть, - тихо согласился Фауст. - Однако… нет. Я не политический деятель, не вождь и не завоеватель. Я даже не знаю, с чего начать.

«Ты начнешь с моего совета. Позволь показать тебе».

Он возвращался в Нюрнберг по воздуху, летя много выше соборов и замков слоистых кучевых облаков.

- Пристегните ремень, - сказал с широкой улыбкой пилот, и он увидел узкие улицы и оранжевые крыши, проплывающие под ними, как искусно изготовленная диорама для детей.

- Глядите! - заметил пилот. Вдоль Пегница тащилась узкая колонна людей. Там, где дороги сливались, к ней присоединялись другие людские ручейки. Их становилось все больше. И больше. Колонна росла, разбухала, многократно увеличивалась, и так без конца, пока реки человеческих тел не запрудили все дороги. Люди выглядели с высоты как копошащиеся муравьи.

- Все они направляются на встречу с вами!

Нюрнберг был не настолько велик, чтобы вместить подобное количество людей. Поэтому организаторы отвели для встречи место за пределами города, называемое в народе из-за размеров и ровности Цепелинное поле. Возвели трибуны, установили ларьки с провизией, туалеты и демонстрационные стенды. Поставили матерчатые плакаты гаргантюанских размеров, дороги залили асфальтом, высадили для антуража деревья - целую сосновую рощу. При подготовке этого воскресного парада была проделана такая работа, что можно было бы построить небольшой городок.