Джек-Фауст - Майкл Суэнвик

Не этим людям ее судить!

Возможно, она заслужила даже смерть. Но они казнили бы ее по ошибочным мотивам. Они казнили бы ее за ночь наслаждения - одну из великого множества, - во время которой она всего лишь не приняла мер предосторожности. Когда же она обнаружила, что беременна, каждый ее шаг по пути, ведущему в эту каменную камеру, был предопределен.

Было ли это справедливым возмездием? Нет.

Только один человек имел право судить ее. Только одна женщина годилась для того, чтобы объявить приговор.

На следующее утро в ответ на ее призыв явился Дрешлер.

Он вошел в камеру, и она кивнула ему в сторону стула. Он сел, Маргарита осталась стоять. Это нисколько не обеспокоило его. Он смотрел на нее снизу вверх с обычной кривой ухмылкой, его глаза казались сонными. Он ждал.

На ее письменном столе исписанной стороной вниз лежали два листка бумаги.

- Ответьте, Дрешлер, - промолвила она, - как городской совет узнал о моем аборте? Это ведь ваша работа, не так ли?

- Нет, нет, нет! - вскричал он. - Когда известие о вашей… э… несчастной ошибке…

- О моем аборте, - поправила она.

- Совершенно верно. Когда появилось это известие, я поручил службе охраны разыскать источник. Вы едва ли… э… поверите… но я доказал, что вне всяких сомнений, эта работа была проделана с вашего собственного…

- Эта работа была проделана кузеном Вульфом. - Она, пожав плечами, закурила сигарету. - Что ж, я не верю вам, но вряд ли теперь это имеет значение. Взгляните-ка на бумагу, что слева.

Дрешлер перевернул листок и прочитал. По его лицу стало медленно расплываться выражение глубокого удовлетворения. Этот был первый вариант завещания Маргариты, по которому ему не доставалось ничего материального, но недвусмысленно он признавался ее преемником, о чем страстно мечтал. Он открыл было рот, чтобы заговорить, но Маргарита жестом велела ему помолчать.

- А теперь прочитайте второй.

По мере чтения выражение его лица менялось. Этот вариант указывал в качестве ее преемника Вульфа. Он посмотрел на Маргариту, но не проронил ни слова.

- Судебное разбирательство назначено на вторник. Скоро я умру.

Он по-прежнему молчал. Дрешлер был скверный тип, но, несомненно, рассудительный. Можно было размахивать перед его носом сладчайшей приманкой, и он не клюнул бы. Он обладал железной волей. Ей очень хотелось, чтобы нашелся кто-нибудь еще, кому можно доверить ее холдинги. Однако, к несчастью, лучше всего подходил Дрешлер. Она должна сделать все возможное для «Предприятий Рейнхардта», для его акционеров и работников.

Пора переходить к делу.

Она переждала их обоюдное молчание, становившееся все напряженнее. Затем подняла брови:

- Итак?

Дрешлер нервно кашлянул.

- Что вам от меня нужно?

- Совсем немного. Два условия. Я уже сформулировала их.

Его лицо смягчилось, когда он увидел первое условие, затем затвердело, когда он увидел второе. Тем не менее довольно безжалостно, что было еще одной из его «добродетелей», он задал единственный вопрос:

- У вас есть какие-либо особые распоряжения по управлению фабриками?

Кёниг нуждался в дополнительном персонале, если производство пластмассы будет запущено до открытия Выставки. Новый человек из группы исследования бензола доложил, что у них не хватает сырья, что прямо противоречило мнению куратора этого проекта, а это означает, что где-то что-то идет неправильно и в этом надо разобраться. Отчетность так давно уже делается как типовая рутинная работа, что высшее руководство позабыло, какой сумятицей это было до всеобщей встряски. Настало время кого-нибудь наградить и поощрить, пока боевой дух снова не упал. Ее список того, что необходимо сделать, был бесконечен.

- Нет, - сказала она. - Я уверена, что вы сами замечательно во всем разберетесь.

Явился чрезвычайно деловитый Кавароччи.

- Наши люди уже побеседовали с двумя судьями; третий будет утром. Других, наверное, можно шантажировать; в настоящее время частные детективы уже занимаются этим. Так что то, чего вы желаете, вполне вероятно. Если вы поверите мне на слово, что это будет сделано, то сможете уехать уже послезавтра. Если хотите дождаться гарантий…

- Благодарю вас, но я никуда не уйду. Предпочитаю остаться здесь.

Лицо Кавароччи превратилось в ледяную маску.

- Могу я узнать почему?…

- Нет. Пожалуйста… нет… Извините, но у меня на это личные причины.

Он вздохнул.

- Мне очень не хотелось показывать вам это.

Он извлек из «дипломата» газету. И развернул ее перед Маргаритой. «ЕВРЕЙСКАЯ ПОДСТИЛКА!» - вопил заголовок над очень скверной фотографией Маргариты, которую забирали в тюрьму. Конечно, она выглядела изможденной и измученной - ведь всего несколько часов назад она перенесла аборт, - однако почему-то ее лицо казалось виноватым, но без малейшей тени раскаяния.

- Посмотрите теперь на это! - Кавароччи стал подряд шумно выкладывать на стол вторую, третью и четвертую газеты, одну поверх другой, и везде она видела заголовки. «УБИЙЦА». «ПОСТАСКУШКА». «ШЛЮХА!» - И это! И это! Смотрите! Любуйтесь! Ну и как, по-вашему, какие шансы у вас будут на суде? Какие?! Справедливость? Или, думаете, вас помилуют? Не смешите!

Она взяла первую газету, сложила ее так, чтобы не приходилось смотреть на фотографию, и прочитала статью.

- Мой дорогой, сладкий, любимый, заботливый, - прошептала она. - Значит, твоя бабушка была еврейкой? Интересно, ты когда-нибудь знал об этом? - Она возвратила газету. - Как ужасно, что он оказался вовлеченным во все это. Надо полагать, его сошлют?

Кавароччи пожал плечами. Он весь напрягся, чего она не замечала вчера, - но это было опасное напряжение пирата, разбойника с большой дороги, искателя приключений. Она еще раз убедилась, что угадала верно: хамелеон. Эмоции появлялись и исчезали слишком быстро, не оставляя ни следа.

- Выходит, я ничего не смогу для вас сделать?

- Ничего, - ответила Маргарита и добавила: - Нет, подождите! Та женщина, что должна поменяться со мной местами, - вы можете заплатить ей обещанные деньги и передать, что они от друга. Можете взять из моих финансов. Я напишу записку.

Она бросила сигарету на пол и достала авторучку.

Когда он брал записку, она схватила Кавароччи за руку и поцеловала ее.

Он изумленно отпрянул.

- За что?

- Просто выражение моей благодарности. Я, похоже, отказалась от прежних способов - надеюсь, что отказалась, хотя и не уверена. Так легко сокрушаться о чем-то, когда нет другого выбора. Теперь вы убедились в неизменности моего решения, и я знаю, что мое раскаяние - искреннее. Ступайте, и унесите с собой мое благословение.

На следующий день Дрешлер прислал два свертка. В первом находились аккуратно завернутые в бумагу примерно пара дюжин белых таблеток. Второй содержал старый экземпляр «Die Zeitung» . Тот самый номер, где был разоблачительный снимок загрязнения от ее фабрики по производству пленки.

На самом деле она ни разу не разглядывала эти снимки, теперь же изучала их: трясущиеся руки, сгорбленные спины. Лица родителей. На одном старом снимке мать купает сына, ее лицо красноречиво говорит о жизни, полной бесконечного отчаяния. Вот он - ад, говорил снимок, и здесь я обитаю очень долго.

Она попробовала молиться. Она по-прежнему не верила, что ее услышат. Но ведь она так часто ошибалась. Может быть, ей позволено надеяться, что ошибется снова.

Зная, что охранников можно подкупить, она нисколько не сомневалась, что легко договорится о необходимом уединении. Готовясь к разговору, вытащила молитвенник и вложила между его страницами десять новеньких скрипящих банкнот. Получилась значительная сумма. Сколько бы ни платил Кавароччи, здесь было гораздо больше.

Звякнули ключи, затем послышались тяжелые шаги, и дверь медленно отворилась. Ошенфельдер. Он вошел и с привычной серьезностью произнес:

- У меня хорошие новости. Ваше судебное разбирательство отсрочено.

- О! - воскликнула Маргарита. Ее мозг был совершенно пуст. Она не могла придумать, что сказать в ответ.

- Ваш агент - не Дрешлер, а тот итальянец, Кавароччи, - обратился с ходатайством об отсрочке, чтобы доставить двух свидетелей из долины, которые подтвердят, что вас изнасиловали.

- Меня… что?

- Моя дорогая, вам следовало сообщить об этом ужасном обстоятельстве уже с самого начала ваших свидетельских показаний. Это очень сильный довод в пользу снисходительности при вынесении приговора.

- Но таких свидетелей нет. И никто меня никогда не насиловал - никогда! Любой, кто будет утверждать подобное, - клятвопреступник.

- Сударыня, - произнес Ошенфельдер, глядя на нее с состраданием. - Зачем вы так с собой поступаете? Сейчас вы к себе вдвое враждебнее прокурора!