Джек-Фауст - Майкл Суэнвик

- Сударыня, - произнес Ошенфельдер, глядя на нее с состраданием. - Зачем вы так с собой поступаете? Сейчас вы к себе вдвое враждебнее прокурора!

- Это просто-напросто правда. Почему это кто-то?…

Она запнулась. Суд отложили, чтобы Фауст успел добраться вовремя. Конечно же! Вайклиф понимал всю глубину ее чувств. Фауст был для нее своего рода наркотиком; в его присутствии она не могла даже ясно думать. Там, где недостаточно убеждения, считали люди Вайклифа, сработает одно-единственное прикосновение к ней его руки. И были совершенно правы.

От этого ее бросало в дрожь.

- Какая же это гадкая и бессовестная ложь, - прошептала она.

- Юная госпожа! - сказал Ошенфельдер. - Вам следовало бы чураться подобных мыслей и разговоров. Сейчас вы стоите в тени виселицы, и если вашу жизнь нельзя спасти, подумайте о своей бессмертной душе! Я был мягок с вами и, возможно, ошибался. Молитесь! Сейчас же! Опуститесь на колени и просите прощения, и чем скорее…

- Ты! - вскричала она в ярости. - Да кто ты такой, чтобы мне указывать? Почему я должна гнить в тюрьме, а ты - нет? Я сделала свой выбор во тьме и невежестве, но какой выбор сделал ты? Ты, ты совершил предательство…

Она зарыдала. Закрыв глаза рукой, она отвернулась, положила другую руку на стену, и плакала до тех пор, пока все не выплакала.

Ошенфельдер стоял в дальнем углу камеры и молчал. Он всегда старался не приближаться к ней, если мог этого избежать, и никогда не поворачивался спиной. Это чисто рефлексивно, пояснил он ей однажды, выработалось за десятилетия присмотра за преступниками. Когда она спросила, боится ли он, что кто-то из преступников справится с ним, он ответил, что больше всего боится пострадать от глупого честолюбивого побега.

- Извини меня, - сказала Маргарита выплакавшись. - Извини. Я не думала, что была такой…

- Я все понимаю.

- Передай отцам города, что не нужно откладывать ради меня суд. Свидетелей, которые придут, чтобы спасти меня, - не существует. Если понадобится, я поклянусь в этом письменно.

Ошенфельдер с серьезным видом опустил голову.

Маргарита глубоко вздохнула.

- И возьми вот это, - добавила она, протягивая ему молитвенник, - на память обо мне.

Ее тюремщик ушел с печальной улыбкой, снова поклонившись перед уходом. С его стороны это было попыткой склонить ее к чему-то, и он явно был доволен результатом.

Она подождала.

Немного погодя он вернулся в камеру, бледный и испуганный.

- Я… - начал он. Проглотил комок в горле. И продолжил: - Я могу… я могу что-нибудь сделать для вас?

- Да. Мне бы хотелось, чтобы меня оставили в покое и не тревожили остаток ночи. Присмотри, чтобы никто не заглядывал ко мне в камеру до утра.

Он кивнул, развернулся, а потом снова повернулся к ней.

- Простите, мне хотелось бы вам кое-что объяснить, - быстро проговорил он. - Всю жизнь, как мне кажется, я был честным человеком. Но потом моя жена, которую я беззаветно любил, совершила глупейшую ошибку… видите ли… и вложила все свои…

Она остановила его, приподняв руку.

- Прошу, не надо, - промолвила Маргарита. - Я человек не сострадательный. Я слышала за свою жизнь столько прискорбных историй, что вряд ли сумею вынести еще одну.

Однако во всем этом имелась и своя хорошая сторона. Тюрьма подарила ей время и возможность поразмыслить. Она решилась на аборт в панике. Ибо все ее болезненные чувства не позволили ей толком поразмыслить о происшедшем. Оставалось только самоотречение.

Она долго размышляла об отравленных газами шахтерах, о детях, родившихся уродами, о самоубийстве Анны Эммельц и еще о сотнях вещей. Если уж вы принимаете возможность своей вины, то дна у этой пропасти нет.

Она не порицала Джека, хотя решение принадлежало ему; ведь она сама позволила ему все решать за нее. Он нежно зарывался ртом между ее ног и проникал языком так глубоко, что когда она говорила, то из ее рта исходили его слова.

«Я не знаю, что более правильно, - признавалась она себе, - вот только мои руки нечисты».

Последствия всегда были. Даже сейчас. Она подумала о дорогой, любимой, несчастной тетушке Пеннигер, которая приходила к ней каждый день до тех пор, пока ее не хватил удар, и, конечно же - о родителях. Какой страшный удар она нанесла всем им! В самом деле, жуткие вещи откроются после ее смерти. Настолько жуткие, что скандалы последуют один за другим!

Она взяла один из давних снимков Джека. Она любила его так сильно, так глубоко, так неистово! Единственным ее желанием было доказать, что она стоит его внимания и любви. Долгое время она пристально изучала на фотографии черты его лица. Каким напряженным, суровым он выглядел, как был непохож на самого себя!

Она сожалела, что лишилась возможности пожить в Англии. О, как приятно снова лежать рядом с Фаустом, поглаживая щекою его лицо, грудь. Да просто держать его руки! С трудом можно было представить, что никогда больше она не вдохнет аромат весенних цветов и не опустит ноги в прохладный ручей. Больше всего она сожалела о Вильгельме. Дорогое дитя, размышляла она, как страшно отказаться от твоего существования! В этой мысли была такая глубина иронии, что у нее сперло дыхание от обуревающих ее чувств.

Если бы только Джек оказался здесь!

Но она могла пойти обеими дорогами. Если он окажется здесь, она уедет вместе с ним. Она никогда не скажет ему «нет». Но пока предлагаемое утешение стоило слишком дорого; она не могла его принять.

Маргарита положила фотографию лицом вниз. Она не могла ничего делать, когда он наблюдал за ней.

Если цель оправдывает средства, где же эта цель? Когда она будет достигнута? Вчера? В следующем году? Через век? Или она похожа на горизонт, удаляющийся с каждым шагом, находящийся всегда впереди, и никогда - здесь, безграничный и иррациональный?

Нет, цель была вполне определенной. Она всегда становилась все ближе. Всегда была здесь. И каждое мгновение выставляла необходимые условия, чтобы оправдывать.

Что ж, замечательно, подумала Маргарита. Оправдывать саму себя.

Она открыла бумажную упаковку и выложила таблетки тремя аккуратными рядами по восемь штук. Затем наполнила стеклянный стакан водой. Сначала вода была мутно-белой с крошечными пузырьками, но вскоре успокоилась и стала прозрачной. Она поставила стакан рядом с таблетками.

Прием барбитуратов должен быть сделан правильно. Нужно глотать таблетки по одной и каждую запивать небольшим глотком воды. Если глотать их слишком быстро, ее может вырвать. Если слишком медленно, она заснет прежде, чем примет достаточно, чтобы добиться результата. К счастью, Маргарита всегда отличалась методичностью. Она понимала, что с этой задачей отлично справится.

Она поднесла к губам первую таблетку.

Проглотила.

Все закончилось быстрее, нежели она ожидала. Таблетка, глоток воды, затем - следующая порция. Таблетка, глоток воды, следующая порция. Ее пальцы не схватили ничего; она испуганно зашарила обеими руками по пустой столешнице в поисках последней таблетки. Затем, осознав, что уже проглотила ее, откинулась на спинку стула, довольная проделанной работой.

Теперь все кончено.

Вскоре, перед тем как таблетки окончательно подействовали, у Маргариты начались галлюцинации.

Ей казалось, что ей доставили послание, и она знала, какое именно. Ей представилось, что посланник Фауста, с давней-давней проповеди, наконец прибыл, в кожаных перчатках и шлеме. Он сдвинул мотоциклетные очки на лоб и протянул ей пергамент от Владыки, хрустящий квадрат, сложенный вчетверо, с лентами и нетронутой печатью. Выражение его лица было суровым, и все же она осмелилась надеяться, что письмо окажется сострадательным. «Неужели меня простили? - мелькнуло у нее в голове. - Я раскаялась - но достаточно ли моего раскаяния?»

Она развернула и посмотрела на пергамент. На мгновение слова показались ей необычными, написанными на незнакомом языке. Затем они приняли более понятный вид, и Маргарита решила, что сумеет их прочесть, если сосредоточится чуть сильнее.

Буквы непрестанно дергались, но она начала читать.

18. ПОСЛАНИЕ

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

19. ПРАХ

Маргарита умерла.

Оставаться здесь было незачем, как и незачем было двигаться куда-то. Места, куда ему хотелось бы попасть, не существовало; равно как не существовало места, где ему хотелось бы остаться.

Фауст по инерции доехал до Нюрнберга. На центральной площади города он увидел памятник Матису Бехайму - «ИЗОБРЕТАТЕЛЮ РАДИО, ОТЦУ КОНДЕНСАТОРА И СОЗДАТЕЛЮ ВАККУМНОЙ ТРУБКИ», - который трагически погиб при взрыве комплекта кислотных батарей во время попытки создать бесконечную проводимость. Такова мирская слава - печальный и потемневший от времени памятник, поставленный славными горожанами, чтобы не обращать на него внимания, а пьяницам мочиться на него по пути домой из борделя. Вот она - омега человеческого тщеславия.