Книга Легиона - Наль Подольский

— Фантазер, — покачала она головой. — Да и был ли вообще Легион?

13

Книга Легиона

Он родился в год розового свечения. У нас на севере мало кто обращает внимание на эти переменчивые оттенки неба в темное время суток, в конце концов, всего лишь игру атмосферного электричества, но его мать — тогда еще будущую мать — завораживали потоки красноватого, порой даже кровавого цвета, вливавшиеся в ту слякотную петербургскую зиму в привычную лиловую гамму ночной небесной фосфоресценции. Специалисты по магнитным бурям и прочим космическим явлениям могли бы, вероятно, объяснить, какими именно излучениями обусловлен сей оптический феномен, но беременную женщину вполне устраивало подсознательное ощущение присутствия в мире чего-то необычного.

Ребенок родился душной и жаркой августовской ночью, когда трудно вообразить, что обложенное тучами беспросветно черное небо в какое-то другое время года способно светиться. Появление сына на свет она не смогла осмыслить как событие рядовое, равноценное десяткам тысяч других рождений, совершающихся ежедневно, и хотела дать ему имя, вторгшееся в ее сознание во сне — Гелион, в честь солнечного Бога. Но девица, заполнявшая метрику, по рассеянности написала вместо него «Легион» и ухитрилась уверить протестующую мать, что это имя звучит лучше.

В течение всего первого года жизни ребенка ее не покидало смутное чувство присутствия чего-то странного, порядком ее утомившее, отчего она стала невольно относиться к сыну даже чуть настороженно, пока, после отнятия младенца от груди, беспокоящие ее ощущения до поры до времени не исчезли.

Заговорил он поздно, после четырех лет, но отсталым ребенком его никто не считал. При этом он никакими активными действиями не доказывал своего развития, и, тем не менее, все гости единодушно твердили, что мальчик очень умный и, скорее всего, одаренный. Причиной был его отрешенный, но какой-то проникающий взгляд, который он никогда не отводил в сторону первым, и среди взрослых не находилось желающих всматриваться в эти слишком спокойные и слишком внимательные детские глаза. И еще: никто не выказывал обычно столь распространенного стремления потискать ребенка, затеять с ним на полу или на диване возню — не то чтобы он этому специально противился, а просто как-то не получалось.

Игрушками он не интересовался, а когда ему их слишком энергично навязывали, даже проявлял недовольство. Он воспринимал это примерно как попытку засунуть ему в рот что-либо невкусное. И конечно, никто из взрослых не догадывался, что он уже давно, с первых же проблесков сознания, нашел себе игрушки в тысячу раз более интересные, чем нелепые, ярко раскрашенные предметы, приносимые гостями и складываемые у его кроватки в унылую кучу.

Впрочем, сказать, что ему удалось найти свои собственные игрушки, будет неточно: он просто обнаружил увлекательную, приводящую в состояние азарта, заполненность ими окружающего мира. С первым из этих, условно говоря, объектов, он познакомился в двухмесячном возрасте, еще не умея как следует распознавать форму и цвет предметов: каждое появление около его детской кроватки матери, имевшей тогда образ Обладательницы теплого соска с молоком, предварялось плавным приближением некоего приятного сгустка тепла и света, которое он ощущал даже лежа с закрытыми глазами или во сне. С развитием зрительных представлений о мире он стал воспринимать эти объекты как шары золотистого цвета, и однажды ему показалось, что шары двигаются скорее или медленнее в зависимости от его собственного желания. Ему захотелось заставить один из них перемещаться в обратном направлении, однако, шар не подчинился его мысленному приказу и только немного замедлил движение. Это вызвало у него обиду и раздражение, он готов был заплакать, но вдруг увидел, как шар приобрел красноватый цвет и поплыл в сторону матери, вызвав с ее стороны целый поток тревожных зеленых, уже не шаров, а вытянутых каплевидных форм.

На втором году жизни он вполне освоил игру в цветные шары не только с матерью, но и со всеми, кто оказывался в поле его зрения, и на языке этих красочных объектов распознавал широкий спектр человеческих эмоций, большинство из которых его детскому уму были пока непостижимы. Он научился управлять движением шаров, деформировать их по собственной воле, и тем самым в определенных пределах манипулировать душевными состояниями других людей. Чаще всего жертвой неведомых никому способностей ребенка оказывался его дядька со стороны матери, который, приходя, считал своим долгом облобызать племянника мясистыми губами, хотя эта процедура — маленький Легион знал это совершенно точно — доставляла ему почти такое же отвращение, как и самому предмету его внимания. Он подолгу медленно ел и много говорил, вернее, не говорил, а рассуждал и поучал, непрерывно распространяя неприятные приплюснутые шаровидные тела серого цвета. Мальчик научился усилием мысли вытягивать их в жгуты, разрывать на части и в таком виде возвращать говорящему, от чего тому через некоторое время становилось жарко и душно, он сбивался с мысли, недоуменно оглядывался по сторонам, подозрительно посматривал на ребенка и вскоре откланивался.

К концу третьего года жизни Легион пережил событие, означавшее для его сознания сильную встряску. Был дождливый ветреный день: хлюпанье воды за окном и непрерывная дробь капель по стеклам раздражали ребенка — он с утра капризничал. Мать пыталась заинтересовать его игрой в кубики, но он с деловитым упрямством расшвыривал их по сторонам, и, оставив его за этим занятием, она удалилась на кухню. В доме больше никого не было. Раскидав кубики, Легион побрел за матерью и, остановившись в дверях, стал наблюдать, как она режет овощи для салата, — она же его не видела. Его интересовали не сами ее действия, а поток цветных шаров, который они порождали. Помимо скучных коричневатых, означавших озабоченность хозяйственными делами, по воздуху плыли лиловые шары разных размеров и оттенков, и он понимал, что они выражают удовольствие от сочного звука, с которым нож разрезает овощи, от их запаха и от предчувствия, какими вкусными они окажутся на тарелке. Периодически появлялись хорошо знакомые ему золотистые шары когда она думала, что эта еда понравится мальчику и он будет есть с аппетитом. Но было и другое, непонятное: бледные желто-зеленые продолговатые образования, он смутно чувствовал, что за ними крылись обида, тоска и беспокойство, направленные на кого-то, ему не известного. Постояв с минуту у двери и все еще незамеченный матерью, он, движимый любопытством и остатками раздражения, не растраченными на кубики, заставил весь этот размеренно двигавшийся цветной поток остановиться, смешаться и направиться назад, к своему источнику. Мать вздрогнула, и, еще не успев услышать ее негромкого вскрика, он увидел вереницу вздрагивающих оранжевых шаров боли и досады. Но его внимание было тотчас отвлечено от этих шаров явлением, ранее им не виденным и доставившим острые, пугающие и блаженные ощущения. Окружающее пространство и его самого поглотили прозрачные пульсирующие волны бледно-оранжевого цвета, несмотря на свою неяркость, мощью превосходящие — он это чувствовал с предельной ясностью — все действующие в природе силы. Все кругом вдруг стало для него прозрачно и понятно, он словно отделился от своей телесной оболочки, мог проникать взглядом сквозь любые препятствия и познавать внутренний мир любого живого существа: матери, бестолково и суматошно искавшей в шкафу пузырек с йодом, мух на оконном стекле, голубей на карнизе дома напротив, кошек, собак и прохожих на улице. Но самым волнующим и страшным было внезапное обретение абсолютной памяти, появление уводящего в прошлое бездонного тоннеля времени, хранящего все подробности его прежних рождений и смертей, наводящего ужас бесчисленностью людей и событий. И одновременно возникло уверенное ощущение, что это состояние прозрения, безграничного всезнания не исчезнет, останется с ним навсегда.

Детский мозг и хрупкое тельце не выдержали неожиданно обрушившейся лавины информации — маленький Легион потерял сознание и осел на пол. Мать, едва успев обмотать порезанный палец платком, отнесла ребенка в постель и стала смачивать ему виски и лоб холодной водой, пытаясь привести его в чувство, но он только конвульсивно вздрагивал, и губы лепетали что-то, совершенно ей непонятное; несколько раз повторилось странное и неприятное по звучанию слово: «гаахх». Затем все его тело отчаянно напряглось и изогнулось дугой, а на губах выступила пена. Вспомнив то немногое, что ей было известно об эпилепсии, она засунула ему в рот серебряную ложку и вызвала «Скорую помощь».

Когда она подоспела, припадок уже закончился. Мальчик, бледный и обессиленный, спал глухим обморочным сном, дыша размеренно и спокойно. Врачи обнадежили женщину в том смысле, что у маленьких детей эпилепсия случается крайне редко и весьма вероятно, что припадок больше не повторится, а настоящая эпилепсия, которая дается человеку на всю жизнь, может проявиться позднее, в подростковом возрасте. Но все же порекомендовали пройти обследование.