Дитя Феникса. Часть 2 - Барбара Эрскин

Так. Значит, это случается по ночам. Скорее всего, он каким-то образом пробирается под носом у всех в комнату к Элейн. Привычка Элейн спать одной в отсутствие мужа была на руку любовникам, тем более что служанки по укоренившемуся обычаю удалялись на ночь из ее покоев. Никто не мог ни помешать ей, ни подкараулить ее; никакой стражи в замке не было, кроме стражника у главного входа в Большую башню.

Следовательно, этот человек должен был после ужина в большом зале еще с вечера спрятаться в башне, не дожидаясь, когда закроют и запрут на засовы ворота. Вездесущие глаза Ронвен рыскали по всем уголкам замка. Она следила и ждала.

Новая молоденькая служанка Элейн, Мэг, испытывала перед старой няней своей хозяйки благоговейный страх. Еще бы: орлиный нос, сверкающие глаза, повелительный голос с не свойственными ее родному языку интонациями – все это внушало ей страх перед этой женщиной. К тому, же среди простых слуг она слыла ведьмой. И хотя старуха всегда была добра и ласкова с ней и Мэг знала, что дети хозяйки ее обожали, девушка не могла не побаиваться ее. Поэтому, когда Ронвен потребовала, чтобы та разрешила ей остаться в комнате Элейн, спрятавшись за тяжелыми занавесями в оконной нише, она согласилась без слов.

– Мы с твоей госпожой должны поговорить кое о чем наедине, – по секрету сказала ей Ронвен. – Но я не хочу, чтобы другие болтали об этом, пытаясь отгадать, о чем мы будем говорить. Так что никому ни звука, что я здесь, понятно?

Если Элейн обнаружит ее здесь, она скажет, что получила после долгих лет молчания весточку от леди Линкольн и пришла, чтобы передать ее, но, испугавшись того, что ее могут застать в комнате у Элейн в ее отсутствие, от растерянности взяла и спряталась. Оправдание было слабое и неправдоподобное, но сойдет и такое, думала Ронвен.

Она взяла с собой теплую шаль и подушку, чтобы не сидеть на холодном каменном подоконнике, и, когда Мэг задвигала за ней тяжелые занавеси, улыбнулась ей, чтобы та не беспокоилась. В нише окна было страшно холодно, несмотря на то что оно было застеклено; ветер, пропитанный запахом дыма из труб, остывших лесов и болот и далекого моря, проникал сквозь расшатанные свинцовые переплеты.

Было уже поздно, когда Элейн поднялась к себе в комнату. Она долго сидела в большом зале, слушая, как играет на арфе ее придворный музыкант, славный мастер Илайес. Молодой человек был слепым от рождения, но музыка, которую умели извлекать из струн его пальцы, была подобна ангельскому пению. Он был лучшим арфистом из всех, кого ей приходилось слушать, – таково было убеждение Элейн, хотя она, как истинная патриотка Уэльса, славившегося своими арфистами, ни за что не высказала бы открыто это мнение своему мужу. Малкольм в это время был в Данфермлайне или в Роксбурге, а возможно, и в Эдинбурге, – она не знала, ей было все равно. Наверняка он находился при короле. Главное, что его не было в Фолкленде, и она была довольна.

Откинувшись в кресле и закрыв глаза, Элейн сидела с бокалом в руке и наслаждалась музыкой. Давно прошел час отходить на покой. Время текло, и, наконец, она обнаружила, что Илайес играет для нее одной. Большинство мужчин и дам ее двора давным-давно разошлись по своим комнатам спать, а остальные улеглись, завернувшись в плащи, прямо в зале, из которого уже были вынесены столы и скамейки. Элейн поднялась и подошла к молодому человеку, нежно поглаживающему рукой струны, словно ему не хотелось, чтобы они замолкли на всю ночь. Она часто просила музыкантов поиграть для нее и ее дам у нее в комнате перед сном. Там было так спокойно. Можно было посидеть в кресле у огня с закрытыми глазами и послушать тихую мелодию, пока служанки готовили комнату и постель на ночь.

– Вы не подниметесь ко мне, чтобы поиграть для меня?

– Я всегда готов играть для вас, миледи.

Она улыбнулась:

– Скажите вашему мальчику-слуге, чтобы он отнес арфу ко мне в комнату.

Илайес был красивым молодым человеком невысокого роста и худощавым; у него были сильные руки и тонкие, гибкие пальцы, с подушечками, затвердевшими от постоянного соприкосновения с певучими струнами инструмента. Когда арфист поднялся, оказалось, что Элейн на голову выше него.

– Моя музыка глубоко волнует ваше сердце, миледи? – произнес музыкант, глядя ей в лицо, словно он был зрячий и хорошо ее видел.

Она кивнула, как будто он мог видеть ее жест, но он понял ее ответ. Илайес последовал за ней, нащупывая палочкой дорогу, а за ним пошел его слуга с драгоценной арфой в руках.

После жары от растопленных в большом зале очагов холод, стоявший в других помещениях, был особенно ощутим. Элейн быстрыми шагами пересекла двор, опустив голову навстречу ветру. За нею поспешали две ее дамы, а следом – Илайес со слугой. Лестница, ведущая в Большую башню, была широкая и крутая. Она освещалась зажженными фонарями, прикрепленными к стене на площадке каждого яруса. Толстый факел в фонаре у спальни Элейн догорал, треща и забрызгивая смолой пол.

В комнате у Элейн, в ее кресле, спала Мэг. Тут горела только одна свеча. Увидев миледи, девушка, испуганно вскрикнув, вскочила и невольно глянула на занавеси над окном.

– Миледи! Простите меня!

– Ничего страшного, девочка. Прости, что я так задержалась. Иди спать. Аннабель и Хильда, вы тоже идите. Оставьте меня наедине с любимой музыкой.

Элейн села и указала мальчику, куда должен сесть музыкант. Слуга с большой осторожностью поставил на пол арфу и подвел своего господина к стулу, а затем удалился в уголок. Илайес тихонько настраивал струны, готовясь играть для Элейн дальше.

Притаившись за занавесями, Ронвен не выдержала и заснула. Услышав, как в покои вошла Элейн, она вздрогнула и проснулась. Старая няня чуть не вскрикнула от испуга спросонья, но сдержалась, сразу вспомнив, где она сидит и зачем. Из-за плотной ткани она слышала неясные голоса; затем дверь закрылась. Ронвен затаила дыхание. Элейн была одна или с ней кто-то был? Ей в первый раз пришло в голову, что единственным местом, где можно было спрятаться в комнате Элейн, была оконная ниша, где она устроила засаду. Так что если кто-то и захотел бы спрятаться, то только здесь, в складках занавесей, вместе с ней.

Она задрожала, ожидая, что сейчас занавеси разойдутся и кто-нибудь появится прямо рядом с ней. Но ничего такого не случилось. Она долго ждала, сидя в темноте и стараясь не дышать. Но вот послышались первые аккорды арфы. Голоса затихли, прозвучало несколько первых нот, – арфист в тишине настраивал инструмент. Затем ноты слились в мелодию. Музыка была нежной, медленной, усыпляющей, – она пробуждала чувственность. Ронвен поближе подвинулась к краю занавеси и слегка отвела его от стены, чтобы образовалась щель, в которую можно было бы одним глазом подсматривать, что происходит в комнате. Там горела только одна свеча, и немного света исходило от растопленного очага. Элейн неподвижно сидела на стуле, опираясь локтями о стол. Дрожащее пламя свечи освещало ее лицо. Арфист играл, повернувшись к ней вполоборота, и из-под его ласкающих струн пальцев текла музыка. Похоже, они были совсем одни. Ни Аннабель, ни Хильды нигде не было видно. Ронвен поежилась и устроилась поудобнее, чувствуя, как холод проникает в ее конечности, которые ужасно ныли: она продрогла и окоченела, скрючившись в засаде. Позади нее в оконную щель со свистом задувал ветер; звук был жалостным, тоскливым. Так, значит, любовником Элейн был этот арфист и это он вернул румянец ее щекам? Ронвен подалась чуть вперед, пытаясь разглядеть его лицо, хотя знала, что это был Илайес. Кто, кроме него, мог так играть? Прислушиваясь к звукам музыки, она размышляла. Затем помотала в темноте головой: нет, ее любовник не Илайес.