В тусклом стекле - Джозеф Шеридан Ле Фаню

Том пребывал в самом приятном и игривом расположении духа, но изъяснялся не очень разборчиво, при этом вздергивая брови, кривовато улыбаясь и рассеянно обмахиваясь маскою.

Впрочем, вскоре, к моему облегчению, он умолк и довольствовался ролью слушателя. Мы с месье Карманьяком продолжали разговор вдвоем, Том же, усевшись весьма осторожно, бочком, на скамью рядом с нами, похоже, поставил своею единственной целью держать глаза открытыми.

– Так вы поселились в «Летящем драконе»? – уточнил француз. – Я знаю, это в полулье отсюда. Года четыре назад, когда я служил еще в другом полицейском департаменте, в этой гостинице произошли два престранных случая. Первый – с одним состоятельным émigré[29], которому импе… которому Наполеон позволил вернуться во Францию. Человек этот попросту исчез. Другой случай, не менее странный, – с богатым русским дворянином, он тоже пропал самым таинственным образом.

– Мой слуга, – сказал я, – дал мне довольно путаный отчет о каких-то происшествиях в доме; их герои, насколько мне помнится, были те же самые, то есть возвратившийся на родину француз-аристократ и богатый русский. Однако его рассказ показался мне составленным из одних чудес – в сверхъестественном смысле, – и, признаться, я не поверил ни единому слову.

– Ничего сверхъестественного там не было, – возразил француз, – но были обстоятельства совершенно необъяснимые. Можно, конечно, строить какие угодно догадки, но по-настоящему случаи эти не только не раскрыты, а даже не прояснились за все время.

– Пожалуйста, расскажите, – попросил я. – Любопытство мое не праздно, коль скоро я остановился в этом доме. Не подозревают ли кого из прислуги или хозяев гостиницы?

– И прислуга, и хозяева с тех пор сменились. Интересно, что роковые случаи происходят в одной и той же определенной комнате.

– Вы могли бы ее описать?

– О да. Просторная, обшитая дубом спальня на втором этаже, крайняя в правом крыле, окно выходит в парк.

– Вот так так! Это же моя комната! – воскликнул я с большим интересом, к которому примешивалась разве что капля смутного беспокойства. – И что же? Эти господа умерли или впрямь сквозь землю провалились?

– Нет, не умерли – они просто странным образом исчезли. Могу вам рассказать все очень подробно; я как раз знаю оба дела в точности, поскольку в первом случае выезжал на место происшествия снимать показания, а во второй раз, хотя сам я туда не ездил, через меня шли все бумаги; я также диктовал официальные письма к родственникам пропавших – они обратились к правительству с просьбою расследовать обстоятельства дела. От тех же родственников пришли к нам письма два с лишним года спустя. Они сообщили, что пропавшие так и не появились. – Он взял понюшку табаку и взглянул на меня серьезно и задумчиво. – Да, не появились. Я изложу вам обстоятельства, насколько они нам известны. Шевалье Шато Блассемар, французский аристократ и художник-любитель, в отличие от большинства emigres, вовремя смекнул, что грядут перемены, и успел продать значительную часть своего имущества, прежде чем революция исключила саму возможность подобных сделок. Он выручил при этом немалую сумму. По возвращении привез с собою около полумиллиона франков; кое-что вложил в государственные бумаги, основное же состояние оставалось у него вложенным в земли и недвижимость в Австрии. Из сказанного понятно, что господин этот был богат и нет, стало быть, никаких оснований полагать, что он разорился или испытывал денежные затруднения, верно?

Я кивнул.

– Привычки этого человека, в сравнении с его средствами, были более чем скромны. В Париже он поселился в хорошей гостинице и какое-то время был поглощен обществом, театрами и иными приличными развлечениями; не играл. Он был средних лет, но молодился; страдал, пожалуй, некоторым избыточным тщеславием, но это вполне обычное дело для такого рода людей; будучи человеком учтивым и благовоспитанным, он никого не беспокоил и, согласитесь, менее всего мог возбуждать чувство вражды и неприязни.

– Да, пожалуй.

– В начале лета тысяча восемьсот одиннадцатого года он получил разрешение на снятие копии с какой-то картины в одном из здешних salons и с этой целью прибыл сюда, в Версаль. Работа его продвигалась медленно. Спустя некоторое время он выехал из местной гостиницы и переселился для разнообразия в «Летящий дракон». Там он сам выбрал для себя спальню, в которой, по случайному совпадению, проживаете теперь вы. С этого дня он, по всей видимости, работал мало и редко бывал в своих апартаментах в Париже. Однажды вечером он сообщил хозяину «Летящего дракона», что собирается в Париж для разрешения одного вопроса и намерен задержаться там на несколько дней, что слуга его также едет с ним, однако комнату в «Летящем драконе» он сохраняет за собою и скоро в нее вернется. В комнате он оставил кое-какую одежду, взял лишь самое необходимое – дорожную сумку, несессер, – сел в карету и со слугою на запятках укатил в Париж. Вы следите, месье?

– Внимательнейшим образом, – уверил я.

– И вот, месье, они уже подъезжали к его парижским апартаментам, когда он внезапно остановил карету и объявил слуге, что передумал и будет ночевать сегодня в другом месте, что его ждет очень важное дело на севере Франции, неподалеку от Руана, и он двинется в путь до света; его не будет недели две. Он подозвал фиакр и забрал с собою небольшую кожаную сумку, в которую, как рассказал нам потом слуга, могли бы войти разве что пара сорочек да сюртук, вот только была она уж очень тяжела; последнее слуге было доподлинно известно, так как он держал сумку в руке, покуда хозяин отсчитывал из своего кошелька тридцать шесть наполеондоров, за которые по его возвращении слуга должен был отчитаться. Итак, с этой самой сумкою он сел в фиакр. До сих пор, как видите, все довольно ясно.