Повести. Дневник - Александр Васильевич Дружинин

A cette lecture les objets de tendresse,

A mon esprit viendront se presenter,

Et je reverrai le temps de ma jeunesse

Le temps d'amour, le temps de liberie.[177]

16 juillet 1846.

Marengo

Jeune, faible, sur son courcier a la blanche criniere

Tout pale, — Il se penchait,

Et son regard brulant; abaisse vers la terre

[La semblait attache]

Y restait attache.

Au loin, de cent canons eclatait rugissait le tonnerre,

Et dans le rouge lointain

[Defilait devant lui]

S'avancait a la charge la Garde Consulaire,

Ses vieux republicans...[178]

17 июля, ночью.

Жаркие ночи, бессонные ночи!

Как тягостны стали оне,

С тех пор как игривые детские очи

Не грезятся более мне.

[Но помню мечты я, которыми]

А помню, с какою отрадою прежде,

Бессонницу я вызывал,

И, не смыкая усталые вежды,

Я и заснуть не желал!

<1847 г.>

<Весна.>[179]

Псих<ологические> заметки.

Рассматривая и тщательно анализируя прошлое время, я должен согласиться, что в жизни моей была одна эпоха, в высшей степени для меня благотворная. Она продолжалась с год, случилась не внезапно, а вытекла из обстоятельств, из круга мыслей, которые ее подготовили, — и со всем тем, действие ее отразилось и в настоящем времени и, по всей вероятности, нескоро во мне истребится. Теперь моя работа должна состоять в том, чтоб или снова пойти по старому, благословенному пути или всеми мерами стараться поддержать в себе все то, что два года тому подобрал я на пути этом.

Пора эта была не порою страстей и неопределенных порывов, а временем спокойствия и наслаждения. Если б она протянулась до сих пор, я б сделался величайшим эгоистом, a force d'etre heureux[180]. Впрочем, что прошло, о том жалеть нечего.

Мое эпикурейское, бессовестное, насмешливое равнодушие к внешним обстоятельствам моей жизни укоренилось в душе до такой степени, что истребить его нет возможности, если б я даже и захотел этого. Не испытавши себя, я воображал, что самолюбие может быть великим двигателем моей натуры. Теперь я убедился в противном: леность, беспечность, которые одолели меня тотчас же после неожиданного, незаслуженного почти успеха, ясно говорят, что страшное это самолюбие имеет весьма ограниченные размеры.

Ознакомившись поближе с главным двигателем, кажется, можно смело увериться, что великие деяния, страстные порывы и наслаждения душ избранных вовсе мне не по плечу. И сознание это мне не противно: я не имел никогда глупости ставить себя выше всех людей, я только любил ставить себя выше того кружка, где я ворочался, и в этом случае не ошибался. Если были исключения, они не оскорбляли меня.

Природа дала мне, как всем людям слабого сложения, способность страдать более при малых несчастиях и способность извлекать из каждого события жизни возможно большую массу наслаждений. Моя жизнь кой-что переменила в этих способностях; страдать я совершенно разучился: высшую степень страдания называю я скукою, да и та является только при начале весны и в середине осени. Наслаждаться я не могу, как бы я хотел, ни средства мои, ни образ жизни того не допускают, и я иногда с завистью смотрю, как для других открыты источники наслаждений, из которых я не могу черпать.

Но организм человека способнее к наслаждению, чем к страданию, здравый смысл подтверждает эту аксиому: мы смеемся над человеком, который сам создает себе горести, сочувствуем тому, который борется с обстоятельствами, находит отраду в этой борьбе, при несчастии нравственном хватается за материальные наслаждения, при болезни и слабости развлекает себя усиленною умственною работою. Диоген в бочке был бы очень хорош, если б был не так скандалезен, Гераклита можно сносить только потому, что он плакал не о себе, а об роде человеческом.

Жизнь есть наслаждение (не надо понимать этого слова в возвышенном, идеальном смысле): со всеми физическими жизненными проявлениями, со всеми нравственными явлениями природа сочетала удовольствие. В высшей степени развитый человек не должен знать страданий, разумеется, если положение общества не ведет к этому.

Есть люди, которых воспитание шло так ловко и удачно, события в жизни которых устраивались так складно, что результатом всего этого вышло правильное развитие всех их способностей. Если б мы имели средство узнавать такого человека в толпе, тогда к нему могли бы быть и взыскательнее, но дело в том, что таких людей мало. Большая часть из нас живет только одною стороною своего существа, и делать с этим нечего: надо стараться и из этого состояния извлекать всю возможную пользу. Строить реформы в самом себе хорошо в том только случае, когда у нас станет способности на реформу, без этого что толку обрекать себя на терзание и бессильные усилия к достижению недосягаемого идеала?

Я читаю мало и без охоты, последняя книга, которую я пробежал, были «Письма путешественника» Жоржа Санда[181]. Результат идей этого сочинения противоречил недавно изложенным мною мыслям, из этих страниц, наполненных длиннотами, но проникнутых горячим, страдальческим чувством, я видел ясно, что чем выше, сложнее нравственный организм человека, тем большую дань платит он горести и страданиям.

Причину этого легко понять: такому человеку суждено болезненно сталкиваться с порочным, неправильно развитым обществом. В настоящее время можно почти угадывать степень развития души человеческой, видя, как человек этот уживается с обществом.

Я беру в пример себя: я уживаюсь с обществом, хотя и не совсем дружелюбно. Я могу всякое утро видеть людей, из которых одни пошлы, другие заносчивы и избалованы жизнью. Одни подличают и хитрят, другие важничают и от души воображают о себе, что они значительные люди. Видя все это, я возмущаюсь на несколько мгновений, а затем какая-нибудь насмешка, какой-нибудь кукиш, показанный из кармана, мигом меня утешают и направляют мои мысли далеко от этих господ. Я могу холодно смотреть на уморительные занятия нашей администрации, без отвращения сознавать, что ни одна благородная идея, ни одно энергическое дело не прорывается в груде всей этой вялой чепухи. Уходя из этого места пошлости и душевного онанизма, я совершенно забываю, что я делал, что я видел поутру — дурные впечатления только скользнули по моей душе и исчезли окончательно.

Вот один пример, до крайности сжатый, но весьма ко мне близкий. Взглянем, как