Будденброки - Томас Манн

Консульша сняла очки; не желая ни встать ни сесть, она все еще опиралась рукой о сиденье софы.

– Чем могу служить? – спросила она, наконец, учтиво, но тверди.

Тут незнакомец решительным жестом положил шляпу и трость на крышку фисгармонии, с удовольствием потер освободившиеся руки, благодушно взглянул на консульшу светлыми заплывшими глазками и сказал:

– Прошу прощенья, сударыня… карточка-то не того, да другой под рукою не оказалось… Фамилия моя Перманедер, Алоиз Перманедер из Мюнхена. Может, сударыня, слыхали про меня от вашей уважаемой дочки?..

Все это он проговорил с грубоватыми интонациями, на корявом своем диалекте, в котором одно слово неожиданно сливалось с другим, и при этом доверительно подмигивая консульше глазами-щелками, – что, видимо, означало: «Ну, теперь-то мы друг друга поняли».

Тут консульша уже поднялась совсем, склонила голову набок и, протянув вперед руки, шагнула к нему навстречу.

– Господин Перманедер? Так это вы? Конечно, моя дочь говорила о вас. Я знаю, как много вы содействовали приятности и занимательности ее пребывания в Мюнхене… И теперь судьба вас забросила в наш город?

– То-то и оно! – отвечал г-н Перманедер; он плюхнулся в кресло, на которое изящным движением указала ему хозяйка дома и, нимало не стесняясь, начал обеими руками потирать свои короткие и толстые ляжки…

– Простите, я не расслышала, – деликатно переспросила консульша.

– То-то, говорю, и оно-то! – отвечал г-н Перманедер, оставив, наконец, в покое свои ляжки.

– Очень мило с вашей стороны, – ничего не понимая, проговорила хозяйка и с притворным удовлетворением откинулась на софе. Но г-н Перманедер это заметил; он наклонился, бог весть зачем, описал рукою круг в воздухе и с величайшим усилием выдавил из себя:

– Ну, небось, и удивлены же вы, сударыня!

– О да, да, любезный господин Перманедер, – радостно подтвердила она.

Разговор оборвался. Желая поддержать его, греть протяжно вздохнул:

– Фу ты, окаянство какое!

– Гм… Как вы изволили сказать?

– Окаянство, говорю, какое, – громогласно повторил г-н Перманедер.

– Очень мило, – опять примирительно произнесла ничего не разобравшая консульша.

Таким образом и эта тема была исчерпана.

– Позвольте узнать, – храбро продолжала она, – что заставило вас совершить столь дальнее путешествие, любезный господин Перманедер? От Мюнхена до нас, право, очень не близко…

– Дельце, – отвечал г-н Перманедер и покрутил в воздухе своей толстой рукой. – Маленькое дельце с пивоварней в Валькмюле, сударыня!

– Ах, правда, вы ведь ведете торговлю хмелем, любезный господин Перманедер! «Ноппе и Ко », не так ли? Смею вас уверить, что я не раз слышала от моего сына, консула, самые лестные отзывы о вашей фирме, – учтиво добавила она.

Но г-н Перманедер скромно запротестовал:

– Так-то оно так, да не об этом речь. Главное, мне уж очень хотелось засвидетельствовать вам свое почтенье, сударыня, и еще раз повидать мадам Грюнлих! А коли уж приспичило, так и дальней дороги не побоишься.

– Благодарю вас, – тепло сказала консульша и еще раз протянула ему руку, но уже ладонью вверх. – А теперь надо известить дочь, – добавила она, вставая и направляясь к вышитой сонетке возле двери.

– У-ух ты, вот будет мне радость!.. – воскликнул г-н Перманедер, вместе с креслом повертываясь к двери.

– Попроси мадам Грюнлих вниз, милочка, – обратилась консульша к вошедшей горничной и снова села на софу.

Г-ну Перманедеру пришлось еще раз ворочаться вместе с креслом.

– Вот будет мне радость! – повторил он, с мечтательным видом разглядывая шпалеры, большую севрскую чернильницу на секретере и всю обстановку ландшафтной. Потом он несколько раз повторил: – Фу ты, окаянство какое! И не выдумаешь! – причем усиленно тер себе колени и, совершенно безотносительно к своим словам, испускал тяжелые вздохи. Это заполнило чуть ли не все время до прихода г-жи Грюнлих.

Она заметно принарядилась, надела светлый жакет, взбила волосы. Лицо у нее было свежее и прелестнее, чем когда-либо, а кончик языка время от времени лукаво облизывал уголки рта.

Не успела она показаться в дверях, как г-н Перманедер вскочил и с невероятной резвостью кинулся ей навстречу. Все в нем пришло в движение. Схватив ее за обе руки, он потрясал ими, восклицая:

– Вот она сама, госпожа Грюнлих! Здравствуйте, здравствуйте! Ну, как вы тут жили, а? Что поделывали на севере? У-ух ты, и рад же я, как дурак!.. Не забыли еще городишко Мюнхен и наши горы, а? Ну, и погуляли мы с вами, есть что вспомнить!.. У-ух, черт! И опять вот свиделись! Да кто бы подумал!..

Тони, в свою очередь, очень живо приветствовала г-на Перманедера, придвинула стул к его креслу и начала вспоминать Мюнхен. Теперь беседа потекла уже без всяких заминок, и консульша, улыбаясь, поощрительно кивала головой г-ну Перманедеру и мысленно переводила на литературный язык то один, то другой его оборот, и когда это ей удавалось, с удовлетворением откидывалась на спинку софы.

Господину Перманедеру пришлось еще раз, теперь уже г-же Антонии, объяснить причину своего появления в городе, но «дельцу» с пивоварней он явно придавал столь малое значение, что трудно было в него поверить. Зато он с живейшим интересом расспрашивал о младшей дочери, а также о сыновьях консульши и громогласно сетовал на отсутствие Клары и Христиана, так как ему «очень уж в охоту было познакомиться со всем семейством».

На вопрос о продолжительности его пребывания здесь он ответил крайне туманно, но когда консульша сказала: «Я с минуты на минуту жду к завтраку сына. Не доставите ли вы нам удовольствие откушать с нами?» – он выразил свое согласие еще раньше, чем она успела договорить, и с такой готовностью, словно только и ждал приглашения.

Консул пришел из конторы. Найдя маленькую столовую пустой, он взбежал наверх и в рабочем костюме, уже немного утомленный и озабоченный, заглянул в ландшафтную, чтобы поторопить своих с завтраком… Но, едва завидев тирольскую шапочку на фисгармонии и гостя в грубошерстном сюртуке, всего обвешанного брелоками, насторожился, и, как только было произнесено имя, часто слышанное им из уст г-жи Антонии, бросил быстрый взгляд на сестру и приветствовал его с самой располагающей любезностью, на которую был способен. Он даже не успел сесть. Все тотчас же спустились вниз, где мамзель Юнгман уже накрыла стол, на котором шумел самовар – настоящий самовар, подарок пастора Тибуртиуса и его супруги.

– Ну, господи благослови! – возгласил г-н Перманедер, опускаясь на стул и окидывая взором стол, уставленный холодными закусками.

– Это, конечно, не мюнхенское пиво, господин Перманедер, но все же нечто более приемлемое, чем наше здешнее варево, – и консул налил ему коричневого пенящегося портера, который сам обычно пил за завтраком.

– Благодарствуйте, хозяин, – усердно прожевывая бутерброд, отвечал г-н Перманедер, не замечая исполненного ужасом взора мамзель Юнгман. Но портер он потреблял столь умеренно, что консульша велела принести бутылку красного вина, после чего гость заметно повеселел и снова пустился в оживленный разговор с мадам Грюнлих. Живот не позволял ему близко придвинуться к столу, и он сидел широко расставив ноги, свесив жирную белую руку со спинки стула и слегка склонив набок свою круглую голову с тюленьими усами; преданно поблескивая щелками глаз, он с выражением свирепым и умильным внимал болтовне Антонии.

Изящными и ловкими движениями очищая ему салаку, которой г-н Перманедер никогда в жизни не видывал, она не преминула высказать ряд житейских наблюдений.

– О господи, как это грустно, господин Перманедер, что все хорошее и отрадное в жизни так быстро проходит, – заметила она, намекая на свое пребывание в Мюнхене, и, на минуту отложив нож и вилку, мечтательно возвела взор к потолку. Время от времени г-жа Антония делала столь же милые, сколь и безуспешные попытки говорить на баварском диалекте.

Когда все еще сидели за столом, раздался стук в дверь: мальчик-ученик принес из конторы телеграмму. Консул прочитал ее, медленно пропуская сквозь пальцы кончики усов, и хотя было очевидно, что содержание депеши заставило его мысль напряженно работать, спросил самым непринужденным тоном:

– Ну, как идут дела, господин Перманедер? Ответа не будет, – обратился он к мальчику, который сразу же исчез.

– Ох, хозяин, – отвечал господин Перманедер, с трудом поворачивая свою короткую и толстую шею к консулу и кладя теперь на спинку стула правую руку. – Что уж тут говорить, горе да и только! Мюнхен, – он выговаривал это слово так, что можно было только догадываться, какой именно город он имеет в виду, – Мюнхен город не деловой, там каждый норовит устроиться поскромней да поспокойней!.. И депеш у нас за столом не читают – это уж дудки! Тут у вас, на севере, все по-другому, черт подери!.. Благодарствуйте, что ж можно и еще стаканчик! Невредное винцо! Мой компаньон Ноппе день и ночь мечтает перебраться в Нюрнберг: там, говорит, и биржа, и народ оборотистый… Ну, а я из Мюнхена ни ногой… черта с два! Конечно, у нас конкуренция, можно сказать, дьявольская, а уж экспорт – об нем и говорить нечего!.. Теперь и в России сами собираются хмель разводить… – Но тут он вдруг кинул неожиданно быстрый взгляд на консула и сказал: – А в общем жаловаться не приходится, хозяин! Дельце у нас неплохое. Мы немалые денежки зашибаем на акционерной пивоварне, где директором Нидерпаур. Слыхали, верно? Поначалу у них предприятие было маленькое, да мы им дали кредит из четырех процентов под закладную – пускай себе расширяются! Ну, а теперь это дело солидное. Да и у нас оборот дай бог – можно жить – не тужить! – заключил г-н Перманедер, поблагодарил консула за предложенные на выбор папиросы и сигары, попросил разрешения закурить увесистую трубку, которую он извлек из кармана, и, получив таковое, весь окутанный клубами дыма, вступил с консулом в деловую беседу, быстро перекинувшуюся на политику. Они обсудили взаимоотношения Баварии и Пруссии, поговорили о короле Максимилиане[85] и императоре Наполеоне, причем г-н Перманедер уснащал свою речь никому не понятными оборотами, а паузы, без всякой видимой связи с предыдущим, заполнял восклицаниями, вроде: «Ну и ну!», или: «Вот это да!»