Ночной молочник - Андрей Курков

Замер так Егор, глядя перед собой в ночную равнину левобережья. Замер, но перед этим воротник своего кожаного пальто поднял. Коснулся его ушей немного колючий стриженый мех воротника. Ветер тише стал.

А внизу, за Днепром, огни, словно волшебные, мерцают. И какой-то далекий тонкий звук оттуда доносится. Тонкий-тонкий, как струна скрипочки, по которой смычок, едва касаясь, двигается.

Удивился Егор, уловив слухом этот звук. Может, ветер себе свистульку в проводах или в другом месте нашел? Оглянулся опять, но звук, словно в прятки решив поиграть, исчез. Обычное гудение ветра. Забыл о нем Егор. Время до смены теперь быстро пройдет. А потом, в восемь утра, сдаст он свою рацию и сначала к маме в Кодру, а потом – в Липовку поедет, к Ирине. Если маме неплохо, то как раз можно Александру-батьковну, маму Иры, к его маме отвезти. Пусть порассказывает о себе да о дочке. Мама ведь все слышит и понимает, а иногда и сказать слово-другое может!

Время к пяти двигалось. Бодриться Егору все труднее было. Теперь, чтобы не поддаться усталости, повернулся он к ветру лицом. Глаза закрыл. Постоял так недолго и пошел к улице, ветру навстречу. Напротив центрального входа в Парламент остановился. Послышался ему треск какой-то. Подошел он к железному заборчику, к которому, казалось, уже навечно картонки да фанерки от транспарантов с антинатовскими лозунгами прикручены были. Рядом, за заборчиком, палатка одноместная, закрытая. Внутри – никого. Это утром сюда старушка с термосом придет, а за ней следом и старички-коммунисты подтянутся. Будут свою твердую позицию выражать. Дальше уже деревья да кусты. Деревья не старые, просматривается все хорошо. И не видно никого.

Снова отправился Егор по аллее в сторону бокового арочного входа. Дошел до кованой арки, развернулся и назад зашагал. И увидел, как по площадке перед Парламентом фигура человеческая пробежала. Пробежала неслышно, гудение ветра все другие звуки заглушает.

Ускорил Егор шаг. Выскочил на площадку. Никого. И только снова звук этот тонкий, как от скрипичной струны. Вышел Егор на Грушевского – ни машин, ни людей. Все пугает своей непредсказуемой неподвижностью.

«Если б кто-то бежал, шаги бы услышал, – подумал озадаченный Егор. – Значит, где-то прячется…»

– Четвертый, четвертый, – проговорил он в рацию. – Только что кто-то пробежал. Кажется, ушел в твою сторону.

– Понял, – ответил четвертый. – Иду смотреть.

Вернулся Егор на площадку и услышал снова уже знакомый тонкий звук. Только теперь был он выразительнее. Осмотрелся вокруг и остановил взгляд на ступеньках перед входом. Показались они Егору неровными, словно поверх одной ступеньки что-то сверху положили.

Подошел и обомлел. На пороге под самой дверью лежал сверток из одеяла. Лежал и плакал.

Наклонился Егор. Поднял сверток на руки, приоткрыл кончик одеяльного конверта и увидел маленькое младенческое личико покрасневшее и ротик открытый и плачущий, только плачущий как-то негромко, словно понимает ребеночек, что плачет зря, что никто его не услышит.

– Четвертый, – проговорил Егор в рацию отстраненным голосом. – Не ищи!

– Не понял?! – сказал четвертый.

– Не ищи, – повторил Егор. – Опять младенца подбросили…

– Что, крутим по инструкции? – спросил четвертый.

Егор медлил с ответом. Он всмотрелся в крошечное личико, выражающее каждым миллиметром кожи свое несчастье. Не вязалось тут как-то сухое и холодное слово «инструкция» с этим подброшенным малышом.

– Нет, – наконец проговорил Егор в рацию. – Я знаю, куда его…

– Пятый, не глупи!

– Я серьезно.

– Тогда ты мне ничего не сообщал и я ничего не знаю.

– Понял, – сказал Егор.

После этого отнес он малыша к своей машине. Двигатель завел, печку включил. Завернутого в одеяльце мышиного цвета малыша на соседнее с водительским сиденье положил. И понял, что не плачет больше малыш. Молчит.

Поднес Егор к ротику малыша ладонь и тут же кожей теплое дыхание почувствовал.

– Поспи еще часок, – прошептал, – я к тебе сюда еще наведаюсь, а потом домой поедем!

Закрыл машину и, то и дело оглядываясь, в который уже за ночь раз пошел по аллее в сторону Парламента. Ветер уже стихал и не мог заглушить урчание мотора красной «мазды». Только когда прошел Егор пол-аллеи, ветер победил. Но был это уже не ветер, а ветерок.

80

Киев. Улица Рейтарская. Квартира номер 10

К вечеру Вероника успокоилась и даже подзабыла о своем нервном утреннем срыве. Ей было немного одиноко в квартире. То и дело поглядывала на часы, ожидая мужа. У нее даже возникло желание как-то помягче с ним этим вечером поговорить. Ведь и он наверняка переживал по поводу утреннего разговора, который вполне можно было бы назвать и скандалом. Да что там скрывать! Даже сосед из квартиры напротив Игорь, когда она открывала свою дверь, вернувшись от Дарьи Ивановны, выглянул на лестничную площадку и участливо спросил: «У вас утром неприятности были?»

Она ему не ответила. Только улыбнулась напряженно, а потом захлопнула за собой дверь так, что в воздухе коридора зазвенело.

Так весь день и просидела дома. Даже телевизор не включала. Несколько раз садилась в кресло и листала глянцевые журналы, те, что покупала раз в три месяца, но сразу по десять разных названий, словно хотела наверстать в своей воображаемой светской жизни, которою она на самом деле никогда не жила. Несколько раз пила то чай, то кофе. Несколько раз вспоминала совет подруги: заглянуть в бумажник мужа. Совет этот сейчас ей казался весьма дельным. Как она сама до этого не додумалась? И не в смысле наличия или отсутствия фотографии дочки, а вообще. Ведь бумажник – это как паспорт с инструкцией к телевизору или холодильнику. По нему можно многое понять. Но, видимо, ей не так уж и хотелось понимать своего Сеню, иначе бы она уже давно научилась просматривать содержимое его бумажника. Или нет?

Вероника задумалась. Она вдруг поняла, что не считает и не считала мужа своей собственностью. Ну такой, какой может быть неодушевленная вещь типа фена. Она даже не могла припомнить ни цвета, ни размера его бумажника, словно и не видела она его никогда. А может, и действительно не видела?!

Около шести вечера Вероника наконец расслабилась и переоделась в махровый халат. Глубокие сумерки за окном тоже действовали на нее успокаивающе. Но ей хотелось, чтобы рядом был Семен. И желание это ее радовало.

Но Семен пришел только к половине девятого. Он был чем-то озабочен. Вероника испугалась, что он еще переживает из-за утреннего разговора. Поцеловала его в коридоре в колючую щеку. Обняла. Он тоже ее обнял, но лицо его при этом не выразило ни одного чувства. Лицо вроде бы и не было каменным, но Веронике сразу понятно стало, что думает он в ее объятиях о чем-то своем. Или же вообще ни о чем не думает, а просто пребывает в состоянии тоски или усталости.

Он потом так и сказал: «Я устал!» И отказался от ужина, который Вероника была готова сделать.

Ей все-таки удалось его немного разговорить, спросив, где бы он хотел отдохнуть летом. Вопрос казался уместным, ведь весна с каждым днем становилась все заметнее.

– А где ты хочешь? – спросил он ее и выразил лицом готовность исполнить любое разумное желание жены.

Вероника улыбнулась.

– Может, поищем какой-нибудь уголок под Одессой? – спросила.

– Хорошо, я узнаю, что там есть хорошего для отдыха! – пообещал он.

Потом он вдруг стал что-то искать и забыл о Веронике. Как оказалось, он искал старый мобильник. Нашел его в шкафу в кармане пиджака от серого костюма, который уже год, как не надевал. Вставил в мобильник новую сим-карту и поставил его на зарядку. А потом, ни слова не говоря Веронике, разделся и лег спать. И что удивительно – сразу заснул.

И тут Вероника вспомнила о бумажнике. Она вышла в коридор и провела ладонью по подкладке кожаной куртки. Сразу наткнулась на объемную книжицу бумажника. Вытащила и зашла на кухню. Долго смотрела на это неэлегантное творение иностранной, наверно, турецкой, кожгалантереи. Раскрыла его, но никаких фотографий в специальных окошечках не увидела. Стала опустошать карманчики бумажника, вытаскивая все содержимое на столешницу. И вдруг остановилась. Из согнутой вдвое бумажки выпала фотография какой-то блондинки средних лет. Вероника взяла фотографию в руки. Ее удивило, что женщина не позировала, а смотрела куда-то в сторону, словно и не замечала, что ее в этот момент фотографируют. На обороте никакой надписи.

Вероника развернула документ, из которого выпала фотография. Слово «справка» вверху настроило ее на медицинский лад. Но то, что было написано в этой справке, ее просто подняло на ноги. И табуретка ударилась своей сидушкой о дверцу духового шкафа кухонной плиты.

– «Не несет ответственности за свои поступки», – прочитала она вслух. – Как это «не несет?»