Гора трех скелетов - Артур Баневич

– Значит, ты перевязывал Младена, так? – В ответ Недич вяло пожал плечами: ну перевязывал, ну и что? Честно говоря, я пока и сам не знал, зачем спросил об этом. – То есть сначала ты попытался остановить кровь, а потом накрыл его той шинелью? Ты мне не говорил о перевязке.

– Не говорил, потому что не считал нужным. Перевязка-то при чем, господин Шерлок Холмс?… Слушай, капитан, я ведь тут не на скрипке играю. Речь идет об убийстве…

– В том-то и дело. Могут погибнуть сразу два человека: вот эта женщина и ее дочь. Так что давай разберемся… пока есть время.

Недич усмехнулся:

– А у вас есть вопросы, пан детектив?

– Есть. Ты когда-нибудь видел фронтовиков с пустыми карманами?

Сержант недоуменно воззрился на меня.

– Ах не видел, – ответил я самому себе. – Чем дальше от тыла, тем больше мелочей носит при себе фронтовик. Тряхни любого, и он забренчит запалами от гранат, зажигалками, патронами, разменной мелочью, всякой всячиной, сержант. А в шинели ты нашел одно-единственное фото. Да еще, как ты говоришь, на сердце.

– К чему ты клонишь, Малкош? – прищурился полицейский.

– Есть два варианта: либо хозяин шинели вывернул карманы перед тем, как накрыть раненого, либо… Либо это была не его шинель.

– Откуда же тогда он взял ее: снял с прохожего?

– Это вряд ли, – согласился я. – Был снег. Значит, было холодно. «Макмиллан» – штука капризная, застынет смазка – и пшепрашам… А когда часами лежишь на снегу, смазка непременно застынет. Винтовку нужно во что-то завернуть, и шинель для этого самая подходящая вещь, тем более для такой длинноствольной винтовки.

– Ну хорошо, хорошо, согласен. И что из этого?

– А то, что если ты освобождаешь карманы своей шинели от всего ценного и оставляешь в ней фотографию любимой женщины, – это как-то странно, Ватсон. И уж никак ты не положишь такую фотографию в чужую шинель.

Зловещие огоньки в глазах серба несколько поугасли. Да и ствол «макмиллана» был направлен в землю, а не на Йованку.

– Ну допустим, ты убедил меня, – неохотно признался Недич. – Какой же вывод из этого?

– А такой, что Иованка к убийству твоего брата не причастна. Да ты ведь и сам сказал, что убийца был один. Назовем его по имени – Резник. Это Резник оставил на снегу след, когда уходил с перевала на Печинац… А где же его возлюбленная, сержант? Осталась лежать в снегу на горе Глава? Рыцарь ислама помчался накрывать неверного шинелью, бросив на произвол судьбы свою подельницу?

Сержант Недич болезненно поморщился, пропустив очередной удар.

– Я же говорил тебе, – процедил он, – что не пошел по его следам. Я не мог оставить брата. Там везде кусты, скалы… Может, он только сделал вид, что убегает, а сам свернул потом к Главе. Он ведь знаешь какой хитрый? Он как волк, как оборотень!.. Если уж я, Мило Недич, не смог убить его…

– Да, если уж даже ты… А скажи, пожалуйста, у Младена с собой оружия не было?

Сержант взглянул на меня исподлобья своим единственным налитым кровью глазом:

– Никакого оружия у него не было. Мой брат был шалопаем, но идиотом он не был. Младен знал, куда идет. У него с собой был флаг, белый флаг, капитан.

– Белый флаг?

– А что же тут удивительного? Война только-только кончилась. Вот он и взял его с собой на всякий случай…

– Постой! – Меня как озарило. – Когда это случилось, в какое время дня?

Сержант переступил с ноги на ногу.

– Нет-нет… Прежде чем он дошел до перевала, стало уже совсем светло…

– Было раннее утро и шел снег, ведь правда же? – Судя по лицу серба, я попал в точку. – Утренние сумерки, плохая видимость. И флаг у Младена вряд ли развевался, как на первомайской демонстрации. Я вовсе не хочу оправдывать того, кто выстрелил, но не разглядеть, что в руках у Младена, он мог. Тем более что стрелял он из укрытия, издали…

– Так стреляют на войне, а война уже кончилась, – пробормотал Мило.

– Я не защищаю Резника. Я хочу доказать тебе, что она не имеет с этим преступлением ничего общего.

– Когда фотографируются с такими, как Резник…

– А если это не Резник?… Слушай, Мило, дочки бывают похожими на отцов. Но вот чтобы жены были похожи на мужей, такого я не слышал…

– Что ты сказал?

– А то, что они родственники, черт бы тебя побрал! У них разный цвет волос, но все остальное: форма лица, брови, носы, губы… Посмотри повнимательней!

Если б наша полемика происходила в суде, я как адвокат мог бы уже праздновать победу. Мою подзащитную освободили бы под залог. Высокий суд перестал бы слепо верить обвинению, аргументы защиты заставили бы призадуматься присяжных.

Сержант Недич поставил винтовку на подствольную разножку и взял в руки фотографию.

– И никакой Резник не рыцарь, – заявил я. – И шинелью своей он бы не пожертвовал, уж в этом-то я убежден. Шинель была чужая. А взял он ее…

– Думаешь, у приятеля? – Мило не отрывал взгляда от фотографии.

– Взял он шинель у того, кому возвращать ее не было нужды. У пленного. Скорее всего у мертвого пленного.

Недич медленно поднял на меня взгляд:

– Ты думаешь, Резник…

Я думал лишь об одном: чтобы спасти Йованку. Новую атаку мне пришлось начинать издалека и совсем с другого фланга.

– Ты когда-нибудь слышал фамилию – Брканич? Ана Брканич? В девяносто шестом ей был двадцать один год.

Я знал, что рискую, но другого выхода у меня попросту не было. Одно неверное слово – и все могло бы пойти насмарку.

– Ана? А при чем здесь Ана? – удивился Недич.

– Двадцать четвертого марта Йованку и Ану нашел польский патруль. Солдаты отвезли их в свой лагерь. Не знаю зачем, но кое-кто их видел и запомнил. Если поискать, свидетели найдутся.

Потом их обеих отвезли в клинику Стояновича. – Сержант хотел что-то спросить, но я поспешил продолжить: – Йованка осталась в клинике. Ана уехала с поляками и – заметь, Мило, – в тот же день погибла, по официальной версии – подорвалась на мине. Второй раз за день, холера! На самом деле кто-то всадил в нее целый магазин «берилла». У меня есть пуля из ее тела, она вполне пригодна для баллистической экспертизы. Я понимаю, что половина НАТО пользуется патронами такого калибра, но чем черт не шутит… Интересная цепочка, сержант: в польском Кракове нас с Йованкой пытаются подорвать. Поляки заказывают спецсамолет для меня, грешного, ты знаешь, сколько стоит это удовольствие. Вчера кто-то из поляков навел на нас мусульман в Ежиновой Гурке. Кто-то перерезал горло нашему охраннику. Кто, кроме своих, мог это сделать? За нами послали крутых ребят и обстреляли нас из миномета… Я намеренно не давал Недичу возможности вклиниться в мой монолог.

– Не знаю, кому мы с Иованкой мешаем, – продолжил я. – Возможно, кто-то из нашего начальства в сговоре с Султаном. Йованку хотят сдать Мехчичу. Или убить. Ты тоже хочешь пристрелить ее, так, может, и ты…

– Ты что, сдурел?! – взорвался сержант Недич.

– Я думаю, я пытаюсь во всем разобраться, Мило, – тихо сказал я. – Кем была Ана Брканич? Зачем ей нужно было тащить через минное поле раненую Йованку, любовницу Резника, как ты считаешь? – Я поглубже вдохнул и задал самый главный свой вопрос: – И кто она такая, эта девочка с фотографии?

Недич отложил на траву снимок, взялся за винтовку и медленно встал. Не хотел бы я нарваться в потемках на человека с таким мрачным лицом.

– Ладно, твоя взяла, капитан, похоже, они действительно брат и сестра… Только что это меняет? Какая разница, с кем она пошла на охоту, с братом или с любовником?

– Разница есть, – возразил я. – Ты подумай: сестра, которая младше брата на десять лет. Соплюха, неумеха, всегда нуждающаяся в защите пигалица. Родная кровь… Ты бы взял с собой на охоту Младена, потащил бы его с собой в горы, туда, где стреляют, где смертельно опасно? – Дожидаться ответа я не стал. – Допускаю, что муж мог бы спьяну взять с собой жену, но брат сестру…

Потупившийся Недич шевелил стволом кустик черники.

– Не знаю… Я привык верить фактам. – Сержант вынул из куртки записную книжку Резника и бросил ее мне. – Там есть отпечаток пальца. Пальчик явно женский. Я дам тебе линзу. Сравни этот отпечаток с ее указательным и скажи мне, сержанту Недичу, правду. Ты слышишь, правду, Малкош. Я плохо вижу. Я верю тебе.

Сержант протянул мне линзу из оптического прицела американской винтовки, которую не выпускал из рук. Да, глаз у него выглядел неважнецки, но очевидное хороший полицейский Недич все-таки сумел разглядеть.

Указательный палец Йованки я смочил ее же кровью. Никогда прежде мне не приходилось брать отпечатки, но вроде бы получилось. С трудом напрягая зрение во мгле, спорадически освещаемой пожаром, я вглядывался в два отпечатка на страничке в клеточку и молил Бога об одном…

Господь Бог и на этот раз услышал меня. Услышал и даже ответил, только как-то очень уж странно, к тому же подозрительно знакомым голосом и по-польски:

– Мочи их, Антось, пся крев!.. Мочи, курча бляда!