Хрупкое сердце - Бонкимчондро Чоттопаддхай

— Почему бы тебе не передать нас тем людям? Ты получил бы много денег, — сказала Долони.

— Я не могу этого сделать. Если они захватят мою лодку, то убьют меня.

— Я им не позволю!

— Кто станет тебя слушать? — возразил Фостер. — У вас в стране не слушают советов женщины.

От волнения Долони окончательно утратила способность рассуждать здраво, она уже не понимала, что хорошо, а что плохо. Бедная женщина и не подумала о том, что может случиться, если на той лодке окажутся не люди наваба, а кто-нибудь другой. И ее нетерпение послужило причиной больших несчастий.

— Тогда высади нас на берег, а сам плыви дальше один! — попросила она.

Фостер с радостью согласился и приказал пристать к берегу.

— А я из лодки не выйду, — вдруг заявила Кульсам. — Я не знаю, что меня ждет, если я попаду в руки наваба. Лучше я поплыву с сахибом в Калькутту, там у меня хоть знакомые есть.

— Не беспокойся ни о чем, — стала уговаривать ее Долони. — Если я буду жива, с тобой тоже ничего не случится.

— А ты уверена, что будешь жива? — спросила Кульсам и наотрез отказалась сойти на берег.

Долони долго ее упрашивала, но служанка стояла на своем.

— Кто знает, может быть, лодка преследует нас из-за тебя, — попробовал уговорить ее Фостер. — Ты тоже должна сойти на берег.

— Если только ты высадишь меня, я сяду в ту лодку и уговорю их продолжать погоню, — ответила Кульсам.

Испуганный Фостер больше не настаивал. Разлука с Кульсам сильно огорчила Долони, в слезах она сошла на берег.

Близился вечер. Лодка Фостера поплыла дальше и вскоре скрылась вдали, а лодка, в которой, как думал Фостер, плыли люди наваба, приближалась. Долони ждала, что она вот-вот повернет к берегу, чтобы забрать ее, но та продолжала свой путь. Долони решила, что ее не заметили, и принялась размахивать концом сари, но люди в лодке не обращали на нее внимания. Только теперь в голове Долони молнией мелькнула мысль: «Почему я подумала, что это непременно должны быть люди наваба?» — И она стала кричать им вдогонку.

— Мы не можем взять тебя! — ответили ей.

Долони словно поразил удар грома. И хотя Фостера уже не было видно, Долони бросилась бежать вдоль берега. Долго бежала она, но догнать лодку так и не смогла. Сгущались сумерки, и вскоре Гангу окутала тьма. Слышался лишь монотонный шум реки, разлившейся после дождя. Тогда, потеряв всякую надежду, Долони, как вырванное с корнем деревце, рухнула на землю.

Однако вскоре Долони поняла, что предаваться немому отчаянию бесполезно. Она поднялась и медленно пошла прочь от реки. Было так темно, что несколько раз она упала. Выйдя к обрыву, Долони при тусклом свете звезд осмотрелась по сторонам. Вокруг виднелась лишь пустынная равнина и протянувшаяся по ней широкая лента реки. Ничто не говорило о близости человека: ни огонька, ни деревни, ни дороги, ни дерева, ни какого-нибудь живого существа, кроме шакалов да собак. И Долони поняла, что здесь ее ждет погибель.

Она присела отдохнуть. Вокруг нее назойливо пели цикады, где-то неподалеку завыл шакал. Темнота сгущалась все больше и больше. Близилась уже полночь, когда Долони с ужасом увидела, что к ней направляется какой-то высокий человек. Он подошел и молча сел рядом.

Снова он! Это был тот самый человек, который унес Шойболини в горы.

Танцы и песни

В Мунгере в большом дворце жили братья Шорупчонд и Махотабчонд Джоготшетхи. В эту ночь их дом озаряли тысячи светильников, свет которых отражался в многочисленных драгоценностях танцовщиц. Вода стремится к воде, свет — к свету. Огни светильников сияли в каменных колоннах, отражались в золотых и жемчужных инкрустациях кресел, блестели на украшенных алмазами сосудах с благовониями, сверкали в тяжелых жемчужных ожерельях Джоготшетхов и в драгоценностях, украшавших руки, уши, волосы и шеи танцовщиц. Нежная музыка дополняла все это сияние и блеск, образуя восхитительную гармонию нежного очарования.

Это была гармония, подобная той, какую можно наблюдать, когда на темном ночном небе всходит луна, а в синих глазах красавицы, наполненных слезами, словно молния сверкнет вдруг быстрый взгляд, или когда под золотыми лучами утреннего солнца стоят в прозрачной голубизне пруда готовые распуститься лотосы, и солнечные лучи, прыгая по зеркальной глади, зажигают ярким блеском капельки росы на их лепестках, а вокруг слышится веселое щебетание птиц, а потом и нежные лепестки лотосов распускаются. Это была гармония, подобная той, когда солнечный луч играет на браслетах нежной, как цветок, ноги вашей жены; когда в вечерний час солнце уходит за горизонт, а синева неба спешит за его убегающими лучами; когда жена начинает бранить вас, а в ее ушах тихонько звенят серьги; когда на Ганге в свете луны сверкают волны, поднятые порывами ветра; когда искрящееся шампанское сверкает в хрустальном бокале. Эту чудесную гармонию мы ощущаем, когда в лунную ночь поднимается свежий ветерок; когда на тарелке со сладостями и фруктами вдруг появляется серебряная монета; когда кричит весенняя кукушка, радуясь лучам утреннего солнца; когда поет красавица, озаренная ярким светом светильников и сверкающая драгоценностями.

В доме Джоготшетхов царила именно такая гармония — гармония блеска и нежного очарования, но братьям было чуждо подобное очарование. Их поглотил разговор с Гурганом Ханом.

А в Бенгалии тем временем уже разгорелся пожар войны. Иллис-сахиб еще до получения распоряжения из Калькутты совершил налет на крепость наваба в Патне. Ему удалось захватить крепость, однако вскоре армия наваба, посланная из Мунгера, соединилась с мусульманским войском, и крепость снова перешла к Миру Касиму. Сам Иллис-сахиб и другие англичане, оставшиеся в Патне, попали в руки мусульман и были доставлены в Мунгер. Сейчас обе стороны уже открыто готовились к предстоящим сражениям. Обо всем этом и совещался сейчас Гурган Хан с Джоготшетхами. Танцы и песни же устроили лишь для того, чтобы отвлечь внимание присутствующих. Мысли братьев Джоготшетхов занимало совсем другое. Да разве и стали бы они собираться вместе только для того, чтобы послушать музыку?

Гурган Хан втайне преследовал одну цель: он надеялся, что, когда обе стороны ослабеют от войны, ему удастся разгромить и тех и других и подчинить своей власти всю Бенгалию. Но для этого прежде всего следовало заручиться поддержкой армии, что можно было сделать только при помощи денег. Деньги же он мог получить лишь у Джоготшетхов. Вот почему Гурган Хан так нуждался сейчас в их дружбе.

Мир Касим тоже прекрасно отдавал себе отчет в том, что победит в этой войне тот, кто сумеет привлечь на свою сторону этих двух Куверов[118]. Знал он и то, что богатые братья Джоготшетхи настроены к нему враждебно, потому что сам он отнюдь не баловал их своим расположением. Зная неблагонадежность братьев, он насильно удерживал их в Мунгере. Наваб не сомневался, что при первой же возможности Джоготшетхи перейдут на сторону его врагов, поэтому и не выпускал их из крепости. Братья разгадали мысли наваба. Если до сих пор они ничего не предпринимали против Мира Касима, то только из страха перед ним. Однако теперь им ничего другого не оставалось, как объединиться с Гурганом Ханом, который, как и они, жаждал свержения власти наваба.