Антиглянец - Наталия Осс

«А-КлиникА» скрывала нашу Железную Маску уже больше двух недель.

Вот удивительно устроено человеческое лицо – стоит слегка нарушить баланс, немного поковыряться внутри, и на выходе получается абсолютный киношный монстр. Мои визиты к Ведерниковой были лучшей профилактикой идеи когда-нибудь что-нибудь себе отрезать.

После операции Настя отказалась ехать домой. Швы заживали плохо, появились отеки. В своей трехкомнатной палате она болела с комфортом. Зеркало ей Ольховский не давал. Когда я приехала к Ведерниковой через пару дней после операции, она нашла в моей косметичке пудреницу и устроила истерику. Потом истерику устроил Ольховский – мне.

– Ты, лапочка, обалдела? У нее же хроническая фрустрация, я вообще к ней психиатра приставил. Спички дурам не игрушка! Еще раз найду у тебя зеркало, убью! Ага?

Теперь я оставляла косметичку в машине.

Андрей Андреич, которого все тут называли доктор А, давно бы выдворил Настю восвояси, в объятия большой кинематографической семьи. Одним из условий было строгое соблюдение анонимности, и Ольховский боялся, что рано или поздно кто-нибудь откроет личико.

Канал Glam TV, где работала Настя, пока успешно отбрехивался от вопросов «как да почему программа After-party идет в повторах?». По версии их пресс-службы, «программа Анастасии Ведерниковой находится в очередном отпуске. Как известно, в январе светская жизнь Москвы затихает и перемещается на знаменитые европейские курорты…». И далее по тексту. Про европейские курорты – это они зря. Слишком горячо. Слишком близко к истине, которая всегда где-то рядом.

Она звонила теперь каждый день, моя новая подруга Настя. Вместо того чтобы скинуть с поезда этого сомнительного пассажира, я зачем-то тащила на себе весь ее сомнительный багаж.

Почему? Потому что дура – первое, что я говорила себе. Второе – потому что я сдуру же пообещала Канторовичу. Правда, мои полномочия заканчивались в момент сдачи ее на руки хирургу. Третье – могучий в своей беспомощности манипулятор Ведерникова, надавив на жалость еще тогда, в геликоптере, летевшем над ночной Ниццей, связала меня накрепко. Я, как Маргарита на балу у Воланда, имела неосторожность дать этой дуре надежду, что ей перестанут подавать платок. Теперь я подавала платок Ведерниковой и утирала ее кровавые сопли.

Но даже не это главное. Сильнее всего меня вязало по рукам мое лжесвидетельствование в пользу Насти. Как будто, прикрывая ее, я взяла на себя ответственность за нее же. Вот этот феномен порядочности был удивителен. Может, и не порядочности вовсе. Но единожды солгавши, я, по сути, изменила ее судьбу. Вмешавшись в чужое собачье дело, испортила замысел небесной канцелярии, баланс между преступлением-наказанием. Ах так? – сказали ангелы, ну ты тогда давай сама-сама. Некому мне теперь жаловаться. У белой женщины черный ребенок. У меня теперь на руках глупый избалованный ребенок с располосованной рожей.

Было и еще кое-что, в чем мне было стыдно сознаваться даже самой себе. Находясь рядом с Настей, я, конечно, хотела контролировать ее. Держать руку на пульсе их отношений. Каждый раз, открывая дверь больничных апартаментов, я замирала – вдруг Настя говорит с ним по телефону, и я сейчас уткнусь мордой в суровую правду чужой половой жизни. Услышу что-нибудь вроде «И я тоже тебя люблю, Сашенька». Тьфу! Тьфу-тьфу-тьфу!

Общие на двоих ниццианские (почти ницшеанские) подробности мы с Настей не обсуждали. Мы кружили на безопасном санитарно-профилактическом расстоянии от травматичной темы. Приезжая к ней в больницу, я видела компьютер, открытый на тех же страницах в поисковиках, на которых рылась я. И видела, что она читает – «Коммерсантъ», «Ведомости», «Бизнес-Daily» и жуткий набор ярко-желтых газет «Скандалы», «Сенсации», «Расследования» (программа-максимум даже для поклонника бульварного жанра). Мой профессиональный глаз выхватывал броские заголовки: «Жаркая зима-2007. На чем погорели олигархи», «Русские (олигархи) сидят! Марсель—Лион—Чита», «Девочки в Куршевеле. Мальчики в „Бентли“. Веселые каникулы миллиардеров?»

Я делала вид, будто ничего не замечаю, Настя вела себя так, будто ничего не происходит.

В этом круге, очерченном по взаимной молчаливой договоренности, мы обсуждали только вопросы пластики и будни глянца. Ей было скучно, и она расспрашивала меня про работу, когда тема ее операции иссякала после обсуждения очередной перевязки:

– Какие медсестры у Ольховского грубые! И руки у них ужасно холодные. Как думаешь, они могут рассказать, что я у них здесь, если их разозлить?

– Тебя Марина зовет, зайди, пожалуйста, когда освободишься, – мурлыкнула мне в ухо Островская. После того как я вернулась из Франции, Лия демонстрировала чудеса любезности.

Я не злопамятная и никаких условий капитуляции не выставляла. Сразу обнулила все старые долги и перешла к конструктивному диалогу. Почти дружескому. Что-то многовато у меня новых подруг. А может, это награда за темницу сырую, пережитые ужасы заключения?

– Спасибо, Лиечка. Только Феррагамо твоего дочитаю. Текст отличный, кстати.

Островская расплылась.

– Он мой любимый. Это же фантастическая итальянская традиция. Абсолютный мастер! Тебе тоже надо сумку ферра­гамовскую купить. Абсолютно элитарная вещь, фешинистская. А качество какое – фантастика! Вот мы в Милан поедем, там выберем тебе сумку для главного редактора.

Я еще какое-то время ковырялась на столе, заболоченном бумажками.

– Алена Валерьевна, вас Марина Павловна уже час ждет! – наехала на меня телефонная трубка.

– Иду, иду! – я подхватила ежедневник и понеслась в кабинет Затуловской.

Марина сидела, обложившись со всех сторон своими лучшими друзьями – счетами-фактурами, платежками, гарантийками – и упоенно сводила концы с концами.

– Как дела в редакции? Номер сдается вовремя?

– Да, все нормально. Успеваем.

– Я вам говорила, что конкурса с Лондоном не будет?

– Нет. А что случилось? Почему?

Мы уже опубликовали объявление «Твой билет в высший свет. Gloss объявляет конкурс на звание самого гламурного журналиста. 10 лучших авторов поедут в Лондон на Российский экономический форум». Это был гениальный полозовский проект, призванный убить нескольких зайцев. Читательницы, мечтавшие переквалифицироваться в писательниц (и думающие, что это легко), заваливали журнал статьями. Мы получали лояльность аудитории и попутно, может быть, пару-тройку вменяемых авторов, готовых писать почти за бесплатно (в московский-то глянцевый журнал!). Полозова получала билет в высший олигархический свет, по которому тосковала со времен работы в газете. Ирка планировала прибыть в Лондон не просто как третьеразрядный участник Форума, а явиться с темой дискуссии «Glossy-идеология как универсальная модель общественных отношений. Социальная ответственность индустрии гламура».

Полозовская концепция гламура, которую Ирка собиралась обсудить в Лондоне, была отчасти гуманистической. Идея заключалась в том, что гламур примиряет на своих страницах богатых и бедных. Если опустить обильную теоретическую часть, суть сводилась к следующему.

Богатые, идеальные модели гламура, передовики общества потребления, имеют то, что бедные хотят. Гламур показывает, как это получить. (В журнале Glamour, кажется, была рубрика «Хочу—могу». Хочу – сапоги Yves Saint Laurent, могу – полусапожки TJ Collection, дико похожие на YSL).

Бедные, одержимые стремлением получить то, что богатые имеют, перестают быть бедными: зарабатывают больше денег (не всегда), учатся выглядеть не как бедные (почти всегда), становятся носителями идеологии грамотного потребления (как правило). В итоге – полная гармония и единение всех слоев населения. Гламур обеспечивает общество дымовой завесой иллюзий – кто теперь скажет, что у вас нет денег, если на первый взгляд ваши сапоги не отличить от сапог Ксении Собчак? Ну Ксения Собчак, положим, отличит, но не для нее же вы старались! А мужчины в большинстве своем близоруки.

Но это теория. А на практике Ирка собиралась протыриться на поле, где безраздельно царила Алена Долецкая. При всех издержках лондонского проекта я, не собираясь и не имея возможности конкурировать с царствующей Аленой-Vogue, не могла не оценить всех плюсов нашего участия в Форуме. И теперь была готова биться за Лондон как за собственную идею. Тем более что с Волковой и Затуловской все давно согласовано. Что могло случиться сейчас?

– Финансирования нет. Министерство нас не поддержало, – сообщила Марина.

Я вспомнила, как билась над канцелярскими совдеповскими строчками, призванными растопить ледяное сердце большого начальника. Неужели плохо написала?

– Спонсора не можем найти. А двенадцать человек в Лондон вывезти – вы понимаете, какая это сумма? Сейчас журнал, учитывая обстоятельства, не может позволить себе такие траты. Когда Аня, когда Анна Андреевна… Ну, вам понятно…