Они появляются в полночь - Питер Хэйнинг

И снова замолк. Только глазами и обшаривает тебя, одними только глазами. И сидит как истукан, разве только стакан свой поднесет к губам, отхлебнет и снова сидит, молчит.

Где-то за стенкой тикали негромко часы.

— Расскажите мне о себе, мистер Лэнтри.

— Да и рассказывать-то особенно не о чем.

— Ну-ну, не скромничайте, прошу вас.

— Я и не скромничаю. Про прошлое вы знаете. А я вот абсолютно ничего не знаю о будущем или, правильнее будет сказать, о «настоящем» и позавчерашней ночи. Лежа в гробу, знаете ли, мало чего нового узнаешь.

Маклюэр ничего на это не ответил. Только вдруг выпрямился на стуле и обратно откинулся на спинку, покачивая головой.

Они меня ни за что не заподозрят, думал Лэнтри. Они же никакие не суеверные типы, они же никогда не додумаются до того, чтобы покойник вдруг встал себе и пошел. Следовательно, я в безопасности. Буду пока изо всех сил оттягивать момент, когда они примутся за свои физические тесты да химические анализы. Вон они какие вежливые и воспитанные. Эти не станут силком заставлять подвергаться нежелательной процедуре. А я тем временем обмозгую свои планы и приготовлюсь дать деру на Марс. А там меня ждут надгробия и могилы, все в свое время, не торопясь, там я приступлю к осуществлению своего плана. Боже ты мой, до чего все просто. И какие они наивные стали — даже не верится!

Маклюэр уже добрые пять минут сидел напротив него и молчал. Он застыл на стуле будто ледяное изваяние. От лица его медленно отливала кровь, становясь из жизнерадостно-розового бледным. Похоже, как, бывает, нажмешь на резиновую часть пипетки, и цвет лекарства вдруг пропадает в стеклянной трубочке как по волшебству. Нет, вот наклонился вперед, предлагает Лэнтри еще одну сигарету.

Лэнтри поблагодарил и взял. Маклюэр, похоже, удобно там расположился на своем мягком стуле, явно наслаждается собой и ситуацией, ишь, ногу на ногу закинул. На Лэнтри впрямую вроде и не пялится, а все ж таки смотрит. Опять возвратилось давешнее ощущение, когда взвешиваешь и уравниваешь на чашах весов себя, противника и все-все. И Маклюэр этот тоже как бы прислушивается к никому неведомым звукам — ни дать ни взять, вожак своры гончих собак на охоте, тощий, поджарый, настороженно следящий за всем происходящим вокруг него. Раньше еще были ма-аленькие серебряные свисточки: дунешь, бывало, в такой — только собаки и услышат звук свистка. Этот Маклюэр и точно, как гончая, прислушивается, готовый сорваться с места в любой момент, к невидимому свистку. Слушает всем своим существом: и ушами, и глазами, и пересохшим полураскрытым ртом, и нетерпеливо раздуваемыми ноздрями.

Лэнтри все сосал сигарету, мусолил и сосал, всасывал дым внутрь мертвых легких и выдыхал дым, выдыхал, выпускал изо рта клубы табачного дыма, как от сигары — затягиваться он не мог. Маклюэр, точно рыжая с подпалинами поджарая гончая, все прислушивался к какому-то сигналу, скосив на сторону прищуренные глаза, с такой микроскопической точностью определяя малейшее движение руки охотника, что прямо-таки видишь этот незримый свисток, чуешь его нутром, подсознанием, а не глазом, не ухом, не нюхом. Маклюэр чертов, не человек, а антенна какая-то, лакмусовая бумажка в химическом опыте.

В комнате царила такая тишина, что, кажется, можно было слышать, как кольца табачного дымка поднимаются к потолку. И еще этот Маклюэр, термометр несчастный, справочная таблица, обратившаяся в слух гончая, лакмусовая бумажка, идиотская антенна, и все это, вместе взятое. Лэнтри сидел, не шелохнувшись. Может быть, это ощущение все-таки пройдет. Ведь проходило же раньше.

Маклюэр после продолжительной паузы молча же сделал приглашающий жест в сторону сосуда с шерри, Лэнтри так же молча отказался. Вот так и сидели, не глядя друг на друга, сидели и молчали, будто соревновались, кто кого пересидит и перемолчит.

Маклюэр начал выходить из оцепенения, на его впалых щеках медленно разливалась синеватая бледность, он весь напрягся, побелели костяшки пальцев, сжимавших стакан с шерри, глаза властно засверкали, притягивая как магнит взгляд Лэнтри, не позволяя ему отвернуться в сторону, встать и уйти.

Лэнтри сидел неподвижно, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Взгляд сидевшего напротив человека настолько сковал его волю, загипнотизировал и околдовал, что единственное, чего он желал, было узнать, увидеть собственными глазами и слышать своими ушами, что же последует дальше. Начиная с этого момента это уже было шоу Маклюэра.

Маклюэр нарушил молчание:

— Сначала я было подумал, что имею дело с самым изощренным видом психопатии. Это я о вас. Я думал: да нет же, это он себя убедил так, этот Лэнтри просто шизанулся, у него крыша совсем съехала, он себя там уговорил, убедил в возможности подобных вещей.

Маклюэр говорил спокойным, ровным голосом, словно во сне, все говорил и говорил. Речь его лилась безостановочно, свободным, ровным потоком.

— Я себе тогда сказал: да он же специально не дышит через ноздри. Я наблюдал за вашими ноздрями, Лэнтри. За прошедший час крохотные волоски в ваших ноздрях ни разу не затрепетали. Но из одних этих волосков шубы не сошьешь. Я только заметил про себя этот фактик и подшил его к вашему досье. Я себе сказал: ну ладно, не носом дышит, значит, ртом. Нарочно ртом дышит. И тогда я предложил вам сигарету. А вы его, этот дым, вдыхали и выдыхали, втягивали и выпускали. А из ноздрей дым не шел. Ну, я сказал себе: все в порядке, он просто не затягивается. Что, не нравится? Какая ужасная подозрительность с моей стороны! Все — через рот, только через рот. А потом я стал приглядываться к вашей груди. Я следил очень внимательно, ничего не пропуская. А и пропускать-то было нечего: ничего ведь не происходило, грудь ваша не поднималась и не опускалась при дыхании. Нет, это он себя так настроил на этот лад, говорю я Себе, это он перевоплотился мысленно в покойника, потому и дышит тихо-тихо, практически незаметно для глаза окружающих. И то только тогда, когда вы не смотрите. Вот так я себе говорил.

Слова срывались с губ седого и падали в тихий воздух комнаты. Он не делал между фразами остановок, все выговаривал на одном дыхании, как сомнамбула.

— А потом я предложил вам выпить, и вы отказались. Ну что же, не пьет человек, не принимает спиртного ни капли — и ладно. Что в этой привычке может быть такого уж страшного? А я все следил за вами, следил внимательно все это время. Значит, что мы имеем? Лэнтри незаметно сдерживает дыхание, обманывает сам себя. Однако нет, я знаю, в чем разгадка, теперь я все понимаю. И знаете как, откуда? Я не слышу звука вашего дыхания. И притаиваюсь и слушаю дальше: ничего. Ни биения сердца, ни вдоха легких — ничего. А в комнате очень тихо, правда? Абсурд, чушь какая! — сказал бы кто-нибудь на моем месте. Но я знаю. Я уже там, на месте взрыва крематория уже все знал. Понимаете, тут есть большая разница. Вот вы входите в комнату, где на постели Лежит человек, и вы сразу же точно знаете, поднимет ли он голову и заговорит ли с вами, или, наоборот, не поднимет и не заговорит. Можете смеяться надо мной, если хотите, только это так. Это существует на уровне подсознательного. Это как свисток, который слышит собака, а вы не слышите, и ни один человек на свете не может различить его звук. Это как тиканье часов, которые тикают уже так долго, что перестаешь их слышать, забываешь о них. Когда человек, живой человек, находится в комнате, там есть и кое-что еще, а когда мертвое тело находится в комнате, там больше ничего уже нет.