Царь Живых - Виктор Точинов

– К Царю нам нельзя, – твердо сказала Адель. – Сейчас нельзя. Ты не можешь пустить оружие Стражей в ход немедленно. Точнее – можешь, но эффект будет странен. Ты погибнешь. Просто исчезнешь. Погибнут и исчезнут все, кто при этом окажется рядом. Исчезнет и Царь – но он единственный вернется. Очень скоро. Через несколько лет… С новыми силами.

Адель не лжет. Ни единым словом. Иван не отключает дар – но не из недоверия. Он верит ей. Он боится, что Адель может допустить ошибку…

Но Адель права.

Во всем.

Иван не понимает. Тогда – зачем все?

– Это сделано мудрыми руками, – терпеливо объясняет Адель. – Страж может стать ренегатом. Или – ему может изменить разум. Редко, но случается. Если такой Страж доберется до этого… Может случиться беда. У оружия Стражей присутствует нечто вроде сознания – на самом примитивном, эмпатическом уровне. Должно пройти не меньше нескольких часов – чтобы вы настроились друг на друга. И чтобы оружие убедилось – твои мысли чисты. Иначе – все будет как я говорила…

Все – чистая правда. Иван думает, что подобную защитную цепь стоит встраивать в любое оружие. Начиная со складного ножа. Не помешает, совсем не помешает…

– И как провести эти несколько часов?

– Побудь один. Бодрствуй. Уйди в лес и постарайся не думать ни о чем…

–А ты?

– Я попробую пока заняться Царем Живых… Чтобы за Эти часы не случилось непоправимого…

– Но как? Ты же сама говорила… Что должен я, что никто из живых не властен над Царем…

– Все так. Живые над ним не властны. Я найду мертвого. Он тоже не сможет многого, но… Но с его помощью нам будет легче.

Иван морщится. Мало приятного – прибегать к помощи мертвых.

– Хорошо, – говорит он. – Тогда я пошел. Раньше начнем – раньше Закончим. Адель кивает.

И улыбается. Улыбка ее горька. Дорогую цену заплатила Адель за свое знание об оружии Стражей. О Мече Господнем.

Страшную цену.

Гедонье. Семьдесят лет назад.

Расстреляли их тщательно – но все равно казалось, что кроваво-горелое месиво на дне лощины дышит, шевелится – словно кто-то никак не желает умереть и готовится восстать и вновь сразиться со своими убийцами.

На седьмой день так и случилось. Но сражаться было уже не с кем – каратели уплыли. Восставший со дна лощины был похож на труп, на любой труп из той груды, что неохотно выпустила его из-под себя, – рваные пулевые отверстия на груди и в боку, правая половина головы разбита пулей, глаз вытек…

Но Гедеон был жив. Оружие, видимое лишь Стражам, поблескивало на изуродованной, лишившейся двух пальцев ладони. Второй Меч Господень лежал в надежном тайнике, хранившем Книгу Гедеона, и был укрыт в самой Книге, запечатанной семью печатями. Старец проверил – каратели тайник не нашли. Потом он поискал уцелевших – их не было. Ни одного…

Не хотелось жить и Гедеону – но он стал жить.

Сладил сруб из тонких стволинок здешних елочек – мороз старца не донимал, он давно научился не чувствовать жары или холода. Еды хватало: Гедеонов Колодезь был настоящей крепостью – неприкосновенные, на случай долгой осады, запасы в глубоко уходящих в мерзлоту погребах могли прокормить одного человека в течение долгих десятилетий. И прокормили – в течение этих десятилетий, потому что старец никуда уходить не собирался. Пост бросать было нельзя.

Он ждал Прорыва – в одиночку. Бесконечная полярная зима сменялась раз за разом коротким полярным летом – он ждал. Раны зажили, и шрамы бесследно исчезли, глаз и пальцы восстановились – он ждал. Сорок долгих лет промелькнули одним коротким днем – он ждал.

Первый и последний Страж ждал Прорыва.

И дождался.

Парма.

Хибара – такие здесь зовут балками.

Балок как балок, только грязный – снаружи и изнутри. Вонь. На грязных стенах – плакаты с голыми женщинами, тоже грязные. На грязном столе лежат деньги – много.

Мужчина, сидящий у стола, улыбается. Неприятно – многих зубов не хватает, оставшиеся черны. Глаза бегают: с денег на Адель, с Адель – на деньги. Потом – короткий взгляд на дверь.

Мужчина давно мертв, но не знает этого.

– Ты все понял? – Адель говорит стоя.

– Ну дак, за такие башли и кайтух прорюхает… Тока вот… еще бы аванес махонький…

Он крадучись встает, делает шаг к ней. Адель не реагирует. Пестрящая наколками рука ползет по платью. Адель молчит, синие глаза давят, толкают, отшвыривают мужчину. Он не чувствует ничего – он мертв. Рука ныряет в вырез…

Страшный вопль мертвеца, выдернутая рука обожжена, пальцы почернели, обуглились.

– Ты все понял, раб? – повторяет она, словно ничего не было. Голос и тон те же, но теперь – слабо, издалека – в них слышен отзвук битвы. Которая уже идет.

Он бормочет что-то утвердительное.

– Тогда иди!

Новое бормотание – кажется, про нехватку бензина на такой далекий путь…

– Иди! Тебе достанет всего! Он идет.

Глава 9

Окрестности Пармы. Вечер.

В лесотундре полным-полно грибов. В средней полосе их, появляющихся в июне, зовут колосовиками. Здесь ничего не колосится – со времен Никиты Сергеевича, свято убежденного, что и на мерзлоте должна расти кукуруза. Но грибов – много.

Привыкая к питерской жизни, Иван мимолетно удивлялся, что грибы там ездят искать. В парму (в ту, что с маленькой буквы) грибы ходят собирать. Чувствуете разницу? Грибов здесь немерено – зеленый мох усеян белыми пятнышками. В средней полосе похожие, но с коричневыми шляпками, грибы зовут подберезовиками. Здесь в основном елки – но белоголовым подберезовикам, на это, похоже, наплевать…

А Ивану наплевать на грибы.

Он сидит под невысокой елью, мягкая моховая кочка подается под телом лучше самого комфортного кресла. Рядом – оружие Стражей. Когда надо, оно легко покидает левую ладонь.

Ну и как на него настраиваться? Как дать ему настроиться на себя?

Иван не знает – сидит и смотрит. Смотрит на кинжал. На оружие Стражей. Память Ивана – память не ума, память предков, память крови – тянется, пытается пробиться в сознание вереницей смутных образов, но пока он не понимает их. Пока.

У оружия Стражей тоже есть память – примитивная, рудиментарная память металла. Оружие помнит немногое – чьи глаза могут увидеть его. И чьи руки взять… А еще крохотный серебряный кинжал помнит пронзившую его вспышку боли и яростной силы – пронзившую в тот момент, когда погиб в самоуничтожающем пламени его брат-близнец – другое оружие Стражей.

Другой Меч Господень.

Москва – Вена – Гедонье – Парма. Тридцать лет назад.

Шила в мешке не утаишь. Наземного ядерного испытания, недавно запрещенного конвенцией, – тоже. Западные агентства и радиостанции заходились истеричным лаем, обвиняя коварных коммунистов-клятвопреступников во всех смертных грехах.