В погоне за солнцем (СИ) - Алиса Элер

Я позволил себе усмехнуться, спрятав улыбку в уголках губ. Нэльвё расхохотался.

— «В подземельях»! Нет, леди, мы живем в Лиирских горах. Eneid ri-Vie — «вытканная из камней». И она действительно выткана, наша столица: выткана из сердца гор, холодного горного эфира и песен северных ветров. Лиирский хребет близ Сумеречного перевала приютил нас, принял, как заблудших детей. Мы высекли город из камня, возвели дворцы на горных лугах, выстроили крепости на скалистых высотах.

— Сумеречный перевал? — округлила глаза девушка. — Тот самый?..

Нэльвё усмехнулся, позабавленный выражением ее лица, и отшутился:

— Только не спрашивай, те самые ли там Сумеречные!

— А ты их видел? — не отставала девушка, чьей любознательности мог позавидовать даже я.

— Видел, видел… и прирезал парочку, — нарочито спокойно сказал он, по-прежнему что-то насвистывая. Травинка крутилась туда-сюда, повинуясь движениям губ.

— Опять обманываешь! — возмутилась она, в этот раз раскусив его почти сразу.

— Я не вру. Я — шучу. Просто потому, что не могу отвечать серьезно на глупые вопросы, — усмехнулся Нэльвё странно тихим голосом. Он больше не бросал на подначиваемую Камелию короткие озорные взгляды, а смотрел только прямо: туда, где трепетал в белесой дымке призрачный силуэт гор. — Как бы я их увидел, леди? С Сумеречными не разговаривают, с Сумеречными схлестываются в бою, гвардия лорда-хранителя Сумеречных дорог и наша. А я в нее не вхожу — иначе сейчас бы вряд ли был здесь, верно?

И, помолчав, уже сам себе сказал, с какой-то непонятной горечью:

— Жаль, что не вхожу.

Теперь заинтересовался уже я. Он ничего не рассказывал о своем прошлом, о жизни среди thas-Elv'inor, и о том, почему пришлось с ней распрощаться.

Но Нэльвё замолчал и больше не сказал ни слова. Прерывать стрекочущую, жужжащую и шуршащую тишину разнотравья никто не решился.

— Мы забрали слишком далеко к северу.

— Брось! — безмятежно отозвался Нэльвё. — Чем дальше от большака, тем лучше.

— Мы потеряли уже полдня пути.

— Предлагаешь разворачиваться? Глупо: пока доедем до прошлой развилки, потеряем еще полдня, — пожал плечами он, лениво оглядываясь по сторонам.

Золото дня вплеталось в лиственные кроны, кружевом врезалось в дорожную пыль, но мы едва ли замечали это, уставшие и поглощенные спором.

— А будем ждать следующую — потеряем еще день, — настойчиво сказал я, натягивая поводья. Вялая и послушная Стрелочка безропотно остановилась — впрочем, тут же принявшись объедать рядом растущий орешник. — Предлагаю не заниматься ерундой и поворачивать прямо сейчас. Мы же все равно собирались идти по лесу: так чего тянуть?

Мои слова всколыхнули свежую, еще клейкую листву и ушли в сине-зеленую высь, затерявшись где-то в кронах и пройдя мимо обоих спутников. Камелия все так же вертела головой, как будто не насмотревшись за час на шмыгающих с ветки на ветки белок, заливающихся трелями соек и бушующую кругом весну. Нэльвё молчал, замерев, словно к чему-то прислушиваясь — но остановиться и не подумал.

Когда их силуэты стали тонуть в малахитово-зеленом дыхании волнующегося леса, я не выдержал и сорвался с места.

Нэльвё мельком взглянул на меня, когда я с ним поравнялся, и негромко, уже без прежней безмятежности в голосе, проговорил:

— Лес всего в двух часах езды. Стоит ли?..

— Мы едем на юго-восток. Заберем чуть южнее — и всех проблем.

— Может быть, найдем полянку и сделаем привал? — робко спросила Камелия, по такому случаю даже оторвавшись от любования. Взгляд ее стал жалобным и просительным.

Только после ее слов до меня дошло, что мы действительно не обедали, а с завтрака прошло не меньше шести часов. Я редко чувствую голод — больше слабость и вялость от недостатка сил, и долго не могу понять причину недомогания.

— Конечно, Камелия. Но не сейчас, — извиняющимся тоном — хотя, строго говоря, где здесь моя вина? Можно было напомнить и раньше — сказал я. — Слишком близок Лес. Отъедем хотя бы на пару верст…

— Думаю, это излишне, — вмешался Нэльвё. — Того расстояния, что нас разделяет, достаточно. Найдем подходящую поляну — и будет тебе привал, леди.

Камелия притихла, обрадованная. Нэльвё насвистывал уже другую песню — не медлительно-задумчивую, а беззаботную. Но мне почему-то слышались в ней настороженность и тревога.

Ветер с неожиданной злостью заколыхал вершины деревьев, тонкостволых и темнокудрых. И меня в ясный весенний день вдруг обдало невыносимым холодом, какой бывает тихой лунной ночью. Распахнешь вдруг дверь, сам не зная, зачем, будто повинуясь чему-то — и замрешь на пороге, не решаясь ни выйти навстречу зовущей тебя ночи, ни вернуться назад, в тепло и уют дома. Потому что в недвижимости воздуха, почти прозрачного, дрожащего искристой серебряной дымкой, видится взгляд. Он жжет, точно расплавленное серебро; жалит льдистым крошевом открытые руки и щеки. Не дает шелохнуться, даже вздохнуть — и вынуждает стоять так, на ветру, подставляя лицо морозу, пробирающему даже накинутый полушубок…

Я обхватил плечи в тщетной попытке согреться. Меня колотил озноб. Я вскинул голову, жмурясь от слез, запутавшихся в ресницах. Ветер, беснующийся в вышине, не мог дорваться до меня, и я не мог услышать его предупреждений — только крик и тревогу. Тревогу, которая постоянно нарастала. Воздух не просто похолодел — словно вымерз до последней капельки воды, осыпавшись ледяным крошевом. Я сам не заметил, как остановился. Одна только мысль о том, чтобы идти дальше отдавалась болью в висках, и из груди поднимался, захлестывая меня с головой, всепоглощающий ужас.

— Мио? — окрик Нэльвё едва коснулся ушей, словно снесенный ветром.

— Я не пойду дальше, — безотчетно сказал я, не сводя взгляда с волнующегося надо мной пронзительно-зеленого, густо-изумрудного моря.

— Что? Ты снова передумал, и мы возвращаемся? Неожиданно! — рассмеялся он, подъезжая.

— Я. Не поеду. Дальше, — повторил я отрывисто, односложно.

— Почему? — усмешка сменилась недоумением.

— Мне не нравится эта дорога.

— А мне не нравятся леса. Что же, мне по ним не ездить? — иронично спросил Отрекшийся, но я не разделял его веселья.

Я отвел взгляд от несущегося надо мной потока с пенной дымкой облаков и в упор посмотрел на Нэльвё.

— Я не сделаю больше ни шага.

Он нахмурился. Ему совсем не нравилось, что вместо того, чтобы найти место для долгожданного привала и, наконец, пообедать, мы стоим посреди чащи и препираемся. Не нравилось настолько, что он, обычно наслаждающийся спорами и конфликтами, терпеливо спросил, стремясь покончить с недоразумением как можно скорее: