Несущественная деталь - Иэн Бэнкс

— Вам не обязательно сначала приглашать меня на обед, если вы хотите оттрахать меня.

Он покачал головой.

— Господи боже, вы, молодые, такие продвинутые.

Она оценивающим взглядом посмотрела на кресло, в котором сидел Вепперс, потом задрала на себе юбку. Нижнего белья на ней не было.

— Но у нас есть всего десять минут, — сказал он, глядя на нее.

Она оттолкнула оба лазерных ружья, чтобы не мешали, встала со своего места, подняла согнутую длинную ногу и оседлала Вепперса.

— Значит, нужно поскорей начинать.

Он нахмурился, глядя, как она возится со шнурками на его ширинке.

— Это тебя не твоя мать научила? — спросил он.

— Неа, — ответила она.

Он рассмеялся, завел руки ей под юбку, погладил голые бедра.

— Ах уж эти молоденькие девицы!

ГЛАВА 15

Эта земля, равнина распростерлась куда-то в бесконечность, и повсюду на ней, насколько хватало глаз, творилось насилие, и места для сцен мучений, казалось, не хватает; раздираемые на части и истязаемые оглашали воздух сдавленными стонами и криками, вонь человеческих нечистот и горелой разлагающейся плоти насыщала воздух. Глазам было больно от этой фрактальной множественности — истязание нанизывалось на истязание, нанизывалось на истязание, нанизывалось на истязание до бесконечности, — которая словно ждала в очереди, отмечала время, когда глаза дойдут до очередной сцены, чтобы задержаться, осмыслить происходящее, впитать в себя, гарантируя непреходящий кошмар.

Это было казавшееся бесконечным пыточное царство, в котором заправляли слюнявые широкоглазые дьяволы, не имеющий конца мир невыносимой боли, невообразимых унижений и абсолютной, безграничной ненависти.

…Она решила, что в этом есть какая-то извращенная красота, почти праздничная избыточность в той изобретательности, которая, видимо, потребовалась, чтобы создать такую изощренную жестокость. Само это зверство, абсолютная порочность происходящего поднимали его до уровня высокого искусства; у этого ужаса было какое-то необыкновенное свойство — абсолютная склонность к мучительству и пороку.

Она решила, что все это не лишено и доли юмора. Это был юмор детей, подростков, — вознамерившихся ужаснуть взрослых или довести что-то до такой крайности, чтобы потрясти даже своих товарищей, — это был юмор, имеющий целью выжать последнюю каплю двусмысленности или причудливых ассоциаций из любого, пусть даже и отдаленно допускающего двойное толкование предмета, исключить малейшее упоминание всего, что может иметь хотя бы самое отдаленное отношение к сексу, продуктам выделений или любой другой функции, связанной с простой повседневной деятельностью биохимического организма; как бы к этому ни относиться, но это был своеобразный юмор.

Когда Прин проскочил через ворота, а она — нет, когда мерцающий синевой дверной проем, который она воспринимала лишь периферией сознания, отринул ее, отбросил назад в стонущие пределы мельницы, она улеглась на влажные доски пандуса и увидела, как рассеивается синий мерцающий туман, а дверной проем затягивается чем-то похожим на серый металл. Она слышала, как воют, бранятся и спорят хищные демоны. Они были на некотором удалении от нее, на том уровне, где Прин — в обличье еще более крупного демона — раскидал их в стороны несколько мгновений назад, после чего прыгнул — вместе с нею — в сияющий дверной проем. У нее создалось впечатление, что демоны пока еще не заметили ее.

Она лежала неподвижно. Они ее найдут и, вероятно, очень скоро. Она знала это, но пока несколько драгоценных мгновений она еще была одна, еще не привлекла внимания этих самых прилежных мучителей.

Прина с ней не было.

Он попытался вместе с нею проскочить на другую сторону — что уж там было за этим мерцающим синевой дверным проемом, но проникнуть туда удалось только ему. Она осталась здесь. Или он оставил ее. Она не знала, жалеть ли ей его или нет. Может, и нет. Если он был прав и за этой дверью действительно была какая-то другая, существовавшая априори жизнь без мучений, то она надеялась, что он нашел эту жизнь. Если же он прыгнул в небытие, то и тогда за него можно было порадоваться, если это небытие существовало как реальная, достижимая возможность прекращения страданий.

Но с такой же вероятностью, подумала она, он оказался просто в другой части этого места, другой и, возможно, еще более суровой, более ужасной реальности того, что он решил называть Адом. Может быть, ей повезло, что она осталась здесь. Ее ждут новые муки, новая боль и унижения, она знала это, но, возможно, будущее Прина еще хуже. Ей сейчас не хотелось думать о том, что случится с ней, но еще хуже было думать о том, что, вероятно, уже происходит или вот-вот должно произойти с Прином. Она не позволяла себе гнать прочь эти мысли, напротив, заставляла себя думать об этом. Если ты думаешь об этом, погружаешься в это, тогда то, что со временем, возможно, предстоит пережить тебе — или то, что уже случилось с ним, что сделали с ним, — потеряет часть своей действенности, своей способности привести в ужас.

Она спрашивала себя, увидит ли его когда-нибудь. Она не знала, захочет ли его видеть после того, что они, возможно, с ним сделают. Он нарушил правила, действующие в этом месте, правила, по которым они жили, он воспротивился самому закону Ада, и его наказание будет самым жестоким.

Как, возможно, и ее.

Она услышала голос одного из демонов. Слов она не разобрала, но это было что-то похожее на восклицание, вскрик удивления. И тут она поняла, что ее заметили. Она услышала и почувствовала тяжелые шаги, подкованные железом лапы загрохотали по пандусу в ее сторону. Они замерли у ее головы.

Ее подняли за оба хобота. Она попыталась закрыть лапками хобота лицо, но ее встряхнули, и под силой тяжести лапки оторвались от лица. Перед ней мелькнуло широкое лохматое лицо демона, она увидела два громадных глаза, смотревших на нее, и тут же плотно сомкнула веки.

Демон закричал ей в лицо:

— Не удалось проскочить? Ай, беда! — Его дыхание пахло гнилым мясом. Он пошел вверх по пандусу, таща ее за собой. Он шел и кричал другим: «Смотрите, что я нашел!»

Они по очереди насиловали ее, обсуждая, что бы им сделать такое, чтобы она помучилась по-настоящему. В Аду семя демонов обжигало, как кислота, и обычно содержало паразитов, червей, мертвечину и опухоли, а также вероятность зачать что-нибудь такое, что, созрев, прожрет путь наружу. Такое зачатие могло произойти и в особи мужского пола — матки для этого не требовалось, а демоны не отличались разборчивостью.

Боль была нестерпимой, унижение и ощущение собственного ничтожества — абсолютными.

Она начала петь им. Она пела без слов, просто производила звуки на языке, которого не понимала, она даже не знала, что владеет им. Реакция полудюжины демонов была свирепой, они засунули металлический стержень ей в рот, выбили ей зубы. Но она продолжала петь даже сквозь кровь и выбитые зубы у нее во рту, звуки вырывались словно пузыри и напоминали скорее хриплый непрекращающийся смех. Один из них завязал что-то на ее шее, и она начала задыхаться. Она чувствовала, как жизнь выходит из нее, и спрашивала себя, какие новые мучения ее ждут, когда она будет возвращена к жизни, к страданиям.

Безумные, жестокие толчки, разрывавшие ее на части, внезапно прекратились. То, что было на ее шее, сорвалось, и она вдохнула воздуха, потом сплюнула, ее вырвало выхарканной кровью, потом она смогла лечь на бок и сделать несколько глубоких, мучительных вдохов, кровь с обломками зубов сочилась из ее рта на грязную неровную поверхность пола. Она услышала рев и крики, потом какие-то удары, словно тела толкали друг друга, падали на пол. Теперь она видела доски яснее, чем прежде, потому что наружная дверь была распахнута, а за ней виднелся гигантский жук.

Она подняла взгляд и увидела над собой демона вроде того, в которого превратился Прин: мощный и массивный, с шестью конечностями, шерсть его переливала желтыми и фиолетовыми полосами, и он был облачен в зазубренные доспехи. Другой — без фантастических доспехов — был в желтую и черную полоску, он стоял за первым и держал в мощных передних конечностях малого демона — одного из тех, кто насиловал ее. Остальные малые демоны были разбросаны по полу мельницы и со стоном пытались подняться на ноги.

Гигантский хищный демон опустил свое лицо к ней в тот момент, когда она с хрипом выплюнула остатки крови изо рта. Между ног у нее было такое ощущение, будто ее разорвали на части, а внутри — словно туда налили кипяток.

— Неблагоразумно, малютка, — сказал ей демон-гигант. — Теперь мы отправимся в местечко, где скоро ты начнешь умолять вернуть тебя сюда, чтобы эти негодяи продолжили свои игры с тобой. Ты, забирай ее, — сказал он желто-черному демону, и тот швырнул малого демона, которого держал, на пол — в сторону работающей мельничной машины. Демон взвыл, ударившись, машина, затрещав, остановилась. Демон лежал, как половик, истекая кровью, на костяных зубьях и шестернях машины.