Хэда - Николай Задорнов

Художники сидят вокруг стапеля и на пригорках, быстро рисуют. Можайский, сбросив шинель на траву, энергично водит карандашом по бумаге, рядом с ним Сергей Михайлов, в шинели внакидку, с кистями и красками.

Княжна Мидзуно поодаль на пригорке, с дамами и слугами, у европейского мольберта, иногда подымает из-за него красивую голову в наколках. С ней ее старая компаньонка.

Японцы с ящиками красок и с длинными кусками шелка и бумаги. Пишут узкие кекейдзику, обычно висящие вертикально на стенах. Сегодня пишут по длине, поперек, чтобы весь стапель со шхуной на полозьях, вся деревянная дорога на помосте уместились на картине. Ждут, когда тронется шхуна и поползет. Но ждать устали, начались разговоры, торговцы разносят лакомства и коробки «бенто» – готовые завтраки. Потихоньку предлагают сакэ.

Адмирал в старой шинели, ссутулился, запрятал руки в карманы, усмехается в усы, покусывает их, иногда подымет руку и выкрутит ус. Рядом Накамура в теплых халатах, как старая барыня на вате. Японцы суют руки в длинные рукава, как в муфты. Ветер.

Все матросы-мастеровые в красных фланелевых рубахах. Строевая рота – в черных шинелях и фуражках. Дождя нет. Время отцветания сакуры. Всегда в эту пору холодно.

Судно крепко удерживается двумя толстыми канатами, прикрепленными к перекладине на двух столбах под самым обрывом ущелья.

– Никогда не пойдет! – утверждают старики.

Матросы и японские плотники в толстых рукавицах захватывают из бочек черепаший жир и мажут помост деревянной дороги, стараются, как массажисты, растирающие спину даймио на горячих водах курорта Атами.

Уэкава и Колокольцов ходят и все осматривают, подымаются на шхуну, прохаживаются по ней.

Появился во главе свиты князь Мидзуно, похожий на Афоньку-гиляка. С поклонами присоединился к Накамура и Путятину. Все в сборе. Эгава не может приехать. Жаль! Сколько тут его забот и труда. И жир этот он доставлял.

С начальством, с мелкими князьями наехало множество чиновничьей бюрократии. Но японские стряпчие и ярыги не толкают друг друга, а, как по плану художника, расположились цветниками, с зонтиками наготове, на случай дождя. Они по обе стороны от Путятина и Накамура и выше, на пригорках. Сцена с декорациями равномерно заполнена действующими лицами.

По трапу на шхуну подымаются Аваакумов и Глухарев. За ними с двумя огромными знаменами – Сизов и Берзинь. Они держат древки, а старшие унтер-офицеры растягивают над кормой шхуны полотнища, чтобы всем были видны. С ними вошел японец Таракити в праздничной шляпе, в кафтане, подпоясанном кушаком. Белое знамя с голубыми полосами накрест и наискось – флаг морского флота. Красный с черным полукрестом и с золотым орлом на белом поле в углу – адмирала Путятина. Шхуна, как всем понятно, пойдет вперед кормой.

Из толпы старались пробиться вперед художники. К перекладине на столбах идут двое усатых матросов с остро отточенными саблями. За ними боцман Корноухов, как теперь называют Ивана Черного.

Вперед выходят адмирал, Накамура-сама, Уэкава. Чиновники стоят поодаль полукольцом.

«А шхуну надо будет еще освятить, – думает Путятин. – Дай бог, чтобы сошла благополучно!»

Колокольцов докладывает адмиралу, держа руку под козырек. Путятин что-то отвечает.

– С богом! – добавляет он громче.

Колокольцов подымается на стапель, оглядев шхуну, еще раз озирает все вокруг. В его глазах промелькнул живописный кружок из смуглых лиц и ярких кимоно.

Александр сходит с помоста. Матросы убирают трап.

Остро и холодно смотрит на него Сайо. Она волнуется?

– Готовьсь! – скомандовал Колокольцов, подымая голову. «Она, как всегда, безразлична?» – У рычагов! – резко раздается команда в рупор.

Враз два острейших клинка подняты черными от смолы и загара руками матросов в красных рубахах.

– Ру-би концы!

Сверкают клинки, враз перерубают канаты.

– Так вот они чему учились! А мы сначала думали, что хотят кому-то головы рубить! – тараторят старики.

Все увидели, как ловко обрубались канаты.

Матросы, приподымая, сдвинули раму рычага под носом судна, потревожили его. Пока не всем заметно, а шхуна, освобожденная от канатов, стронулась.

Путятин видит, что она пошла вместе со всем пусковым устройством и кильблоками.

Матросы еще чуть налегли на рычаги, и шхуна поползла быстрее.

– Ура-а-а! – грянули матросы.

На корме корабля выше подняли развернутые знамена.

– Ура-ра-а-а! – кричали красные и черные ряды, и множество фуражек, шапок и японских шляп полетело в воздух.

– Э-э! О-о! А-а! – закричали вдруг, как в ужасе, тысячи голосов.

Словно вздрогнув от этих криков, шхуна, выходя на насаленный помост, пошла быстрей. Она мгновенно пронеслась по всему настилу, прыгнула с обрыва вместе с полозьями, знаменами и людьми.

Послышался плеск и шум воды. Шхуна стояла на поверхности бухты. Под ее бортами всплыли полозья. К шхуне подошли шлюпки и лодки. Матросы убирали всплывшие кильблоки. Шхуна на воде!

– Поехали впятером и все веселые! – говорили матросы в черной шеренге про своих товарищей.

На шхуне все целы. И японец, и молодые матросы с древками знамен, старики Аввакумов и Глухарев с развернутыми полотнищами склабятся от радости, словно на масленой качаются на качелях.

– Ура-ра-а, ура-ра-а! Банзай! – как в безумии кричала тысяча людей. Все прыгали, обнимались и целовались, и мусмешки, и дети, и воины с саблями, и морские солдаты.

Путятин гордо закручивал ус и трясся от счастливого смеха. Накамура отвечал ему значительной улыбкой и сдержанными поклонами. «Знал ли я, думал ли два года тому назад, когда мы впервые всходили к послу на «Палладу»!»

В толпе на горах еще и ругались, кричали, жаловались, что не успели ничего увидеть. Думали, что шхуна поползет медленно, часами, как обычно шли на катках к воде большие суда местной постройки. А она пошла и спрыгнула, и только послышался всеобщий крик, а она уже на воде! А мы надеялись, что пройдет день или полдня, и мы ели... И вот она сама в море, плывет, а матросы там корячатся от смеха и радости.

Оркестр грянул «Славься ты, славься...».

К стапелю подкатили бочки с сакэ. Гнездо, с которого ушла шхуна, застлали досками, появились козлы. На них опять свежие доски. Сверху закрывалось все скатертями. Тут же устанавливались дощатые скамьи для пирующих. Вспыхнули костры. За гигантским столом вперемежку рассаживались японские мастеровые и моряки. «Обед от адмирала Путятина!» А из сэнкокуфунэ к стапелю все катились низкие, короткие бочки, как толстые колеса, с иероглифами на крышках, означающими, что это сакэ фирмы господина Ота.

Хэйбей с радости толкнул Таракити в бок, подпрыгнул и лягнул его пяткой.

– А наш дайкан Эгава построил в Урага западное судно, которое не может сойти со стапеля! И не может ходить по воде? Как думаешь?

Хэйбей от восторга запрыгал и лягнул приятеля обеими ногами.

– Корабль назвали «Асахи-сее»[67]! А ты знаешь, как его зовут плотники в Урага на верфи? «Пустые хлопоты»! А не «Восходящее солнце».

– Что, что? – переспросил Таракити.

Зная, что радоваться чужому горю грех, он не сразу поверил Хэйбею.

– Откуда ты знаешь?

– Приехали плотники из Урага, с верфи. Разве ты их не видел? Вон они! Коренастые, пожилые, солидные, очень покорные! Прибыли и молодые: все захотели посмотреть на спуск шхуны «Хэда»! Они удивлены и огорчены. На пир не идут! Дайкан Эгава много раз приезжал на верфь. Он давал указания! Теперь при упоминании об Эгава у всех сводит животы. Молодые уже проболтались! Грозный дайкан, первый мудрец и изобретатель в бакуфу, стал всеобщим посмешищем. Сначала его западное судно в воду не дошло. Тогда приехали советоваться. Кокоро-сан сказал так: постройте стапель у воды. Ваше судно надо разобрать на части и снова собрать уже не на земле, а на стапеле у моря и спустить в воду. Добросовестно все исполнили. Но ничего не получилось. Корабль в воду не идет. Может быть, валится немного в сторону? Боятся, что упадет со стапеля не в море! А столько было хлопот! Столько приказаний, наказаний, требований. Никогда такого случая не было па верфи. Впервые судно построили, потом разобрали и опять еще раз построили, и все без толку. В Урага поэтому иначе не зовут этот корабль, как «Пустые хлопоты»! Очень обидно для Эгава? А Эгава не думал, сколько бывало от него обид? «Пустые хлопоты»! Пустые хлопоты... так можно прозвать самого Эгава. Мол, вон едет на коне наш дайкан «Пустые хлопоты»! Грех смеяться, но что поделаешь! Очень, очень смешно! Потеха! Наш дайкан Идзу – посмешище! Кто бы мог ожидать!

– Он так старался! – сказал Таракити. В сдержанности – истинное совершенство и глубокий смысл! Хэйбею можно простить, у него другой характер.

Глава 24