Кавалер умученных Жизелей (сборник) - Павел Козлофф

– Так что же вы хотите?

– Во-первых, знать – ну, как у вас дела?

– Мы не из вашего района, – какой вам интерес?

– Мы следствие ведем по всей земле. А что, разве Петр Михайлович не объявлялся?

– Он дома. А что вы хотели?

– Так может, лучше с ним поговорить? Ключи от дома Максима нужны.

– Он нездоров, и к телефону не подходит. Подождите, я спрошу насчет ключей.

Клавдия постучала к Петру Михайловичу. Он не ответил. Она, тихонько, приоткрыла дверь.

– Там следователь Гущин ключи от дома Максима просит. Не все там осмотрели.

Ромин лежал на диване и молчал. И смотрел в потолок.

– Так что, Петр Михайлович, мне как с ключами быть?

Он молчал. А потом посмотрел на Клавдию, как будто хотел убить.

– Ты что, совсем тупая? Милиция спрашивает, а она – как мне быть?

– Потому что все здесь ваше, и вам решать, что и кому давать. Я дам, я вы меня прибьете.

– Да кому ты нужна? Дай мне трубку. – Петр Михайлович приподнялся, полулежа. – Да, господин хороший, конечно подъезжайте. Да я в порядке. Так, к друзьям заехал. Да вы кого-нибудь пришлите. А возвратите как-нибудь. Никто туда не ездит.

Потом опять прилег. Клавдия продолжала стоять, прижимая мобильник к груди. И, все-таки, выстояла.

– Ты подожди, – вполголоса выговорил Ромин. – Не все я буду лежать и полеживать. Может – встану. – И, еще тише, уже прошептал. – А, может быть – нет. Но, скорей всего, встану. И мы ведь одни с тобой. Нам друг за друга держаться надо.

– Да, Петя, мы одни. Но как-то жили? Надо только сил набраться. И не думать.

– Я не думать могу. Но не могу не вспоминать. Да, ладно.

Дом в Крекшино был идеально чист. Проморожен насквозь. И пуст – кому топить? При Максиме были охранники, работники. И исчезли вместе с ним. Микрорайон имел и общую охрану, и дом стоял на сигнализации. Поэтому не разграбили.

– Нам надо кабинет, и спальную, наверное. Скорей всего – второй этаж.

И верно. Первый был для общего уюта. А кабинет и спальная хозяев были в правом крыле второго, напротив комнат для гостей. Максим не наводил порядок в жилище, когда ушла гармония из жизни. И в этих комфортабельных покоях холод крепко сковал кавардак.

– Виктор Васильевич, взгляните в гардеробной. Нам интересна обувь господина Максима. Не в глубине порядка. Та, что на виду.

Когда Гущин вытащил черный туфли, с традиционным классическим верхом и подошвой спортивного толка, небрежно сброшенные в угол. Анна Андреевна сказала:

– Посмотрите! На коже виден выдавленный след. Это крепились «кошки», хотя бы на обратный путь наверх. И нам нужны его личные вещи. Ведь те, что были у отца, все не представили каких-либо открытий.

Они переместились в кабинет. Анна Андреевна мыслила вслух.

– Уж если эти ботинки он никуда не решил зашвырнуть, то не мог уничтожить и то, что его толкнуло на убийство. Что это может быть? Не знаю. Отелло? Там платок. Ведь и у нас неверность супруги налицо. Арбенин? Там, вроде, перстень. А что у нас-то может быть? Какое-нибудь видео? Дневник убитой? Она же поэтесса. Возможно.

– Но все это в электронном виде. Все пишут в компьютере, и видео размещ ают.

– Не думаю, что в этом. Она здесь не жила. А только наездами. Что ж, написать дневник, и уехать?

– Ну, тогда он из того компьютера мог взять. Мне все достаточно странным казалось, что писательница – и никаких записок. Каких-то два жалких письма, и те привязанные к предстоящей смерти. Я думаю, что Ромин все там подчистил.

Анна Андреевна заметила, что в эркере окна, от общей площади задернутая тюлем, на постаменте, как музейный экспонат, застыла в бронзе статуэтка балерины. В одной руке был бронзовый цветок. А на другой висела сумка. И это создавало странный вид.

Вербина подошла к экспонату. «Сумка» была не балеринина. Продолговатый брелок был на нее навешен, как новогодний шар на елку, или на вешалку – пальто. Анна сняла брелок и протянула спутнику, с вопросом: «Что это?».

– Наверно, флэшка.

Анна Андреевна не очень разбиралась. Гущин включал компьютер и, параллельно, проводил коротенький ликбез.

– Так этот электронный накопитель может хранить много информации, – понятливо оценила Вербина. – Зависит от его объема. Но нам хотя бы что-нибудь хранил, полезное для дела.

Гущин вставил флэшку, и открыл. Да, это было, что искали. Елена Гусева исполнила Сен-Санса. Потом какие-то записки, и стихи. И фотографии. Гущин сразу встретил ту, Еленину, с полными счастья глазами. «Прошлым летом, в Италии» – он пояснил.

И там же, у моря, счастливой Гусева снималась не одна. С ней был тот, кого подозревали как убийцу. На трех фотографиях Гусева с Разиным, в пляжных костюмах, творили скульптурные группы любви.

– Это, по-моему, Роден. Они этюды к «Вратам Ада» повторяют. Вот это – «Вечная весна», и «Вечный идол». А это «Поцелуй». Она-то балерина, с ней все ясно. А этот Разин – посмотрите, какая фактура. Да его и впрямь лепить надо, – Анна смотрела с интересом.

– А все-то думали, что его надо ловить и сажать. А, оказывается, лепить. Я уж думаю, что Ромин был другого мненья. И, все-таки, он трус. Конечно, женщину, под рукой, убить куда проще, чем такого атлета, который и сдачи может дать.

Но вот открыли новую страницу. Там были строки – эскиз.

Оттого, что ты мне часто снишься,Лишь еще сильней хочу я встретиться.Есть Париж, Нью-Йорк, Гаага, Ницца.Город городов для нас Венеция.

Родом кто ты, и какого племени?Алых губ я обожаю сок.Завитки волос со лба до темени.И любви нам не хватило времени.Ночь да день. Еще бы. Хоть часок.

– И, смотрите, Анна Андреевна, – обрадовался следователь. – Опять-таки, снова, если первые буквы отделить, то и искать не надо, кому она писала. Образцовый свидетель по собственному делу. Просто молодец.

– Да. Налепили из себя скульптур Родена, и она вошла в «Ворота Ада». Я говорила Марине, что с Роминым не надо рядом быть. А Елена сама все решала, ведь кометам ничто не указ. А ядро, все равно, сохранилось. И где-то летит по вселенной. В добрый путь. Но тебе не нужны пожеланья. Никогда.

Отец и дочка Вдовины встретились вечером, когда влиянье темноты и мороза за окнами еще сильнее оттеняло атмосферу дома, где мир был соткан из уюта и тепла.

– Давай пойдем в малую гостиную, – Владислав Анатольич любил там вечером, с близкими, отдыхать. – И попросим чай, или, что ты там хочешь?

– Чай будет хорошо.

Во время чая приступили к разговору.

– Ты знаешь, Марина, я совсем не знаю подробностей. Я так думаю, что если что не так, ты, первым делом, обратилась бы ко мне. Ведь ты не просто дочь. Ведь мы с тобой друзья?

– Да, папа, что тут говорить. Но сейчас я хочу исповедаться. Ты должен все знать, хотя все это – личное. Но у меня нет личного, которое от тебя секретное. Я просто не беспокою по пустякам. А сейчас – помоги разобраться.

– Я уверен – ты сама разобралась. А сейчас, чтобы отцу было приятно, ты хочешь рассказать, как ты жила. И я ужасно благодарен жизни, что даровала мне твое доверие.

– А ей благодарна, что ты мне отец. – Марина отпустила чашку и готовилась вставать. – Ну, вот, поговорили. До свиданья.

Вдовин загасил улыбку, но теплоту из глаз не смог убрать. И взрослая дочь начала свой рассказ о событиях, встречах, поступках. О мотивах, победах, и крахе.

– Когда я, одинокая девушка, летела из Голландии в Москву, Сергей Мартынов «охранял» меня из кресла за спиной, в «окопе» следующего ряда в самолете. И подсел Максим Ромин, безобидный и добрый Максим. Из «Шереметьева» я ехала с Максимом, а «ребята» в машине следом. И в тот же день все разузнали про него.

Ромин был покорителем женских сердец и, по мнению всех, сексуальным гигантом. Ко мне он пришел открытым и простым. Может быть, это была одна из тактик. И ему почти все удалось. Даже, если он играл, то вдохновенно. Про тебя он все знал, Мартынов точно выяснил.

Ухаживал Максим за мной, как мальчик, и, даже, этим очень удивлял. Подыгрывал, шутил, и не тащил в постель. Ты веришь? Он мне нравился. Взрослый такой, и очень в себе уверенный – со мной терялся, как парнишка. И это было так. Меня обманывать не просто. А он не лицедей, чтоб все сыграть. Так я думала. И обманулась, раз хотела обмануться. Меня тяготила девственность, она, во мне, рвалась к Максиму. И тогда я придумала наезд машины. Чтоб посмотреть, как на него стресс подействует.

– Ты что же, сама себя бросала под колеса? А если, что бы вдруг пошло не так?

– Валера за рулем, как бог. И я смотрела, как он пробовал маневры. Там было больше визга тормозов при мастерском заносе, а угрозы жизни никакой. Максим не показал, что трус. А стресс его толкнул на предложенье сердца. Я отдалась ему сознательно, сама. И искренне, потому, что мне казалось, что это – любовь.

Но мне «ребята» рассказали, что Максим не прерывал и прежних отношений с секретаршей. И у него была и в доме кто-то под рукой. А мне такого счастья только не хватало, быть в череде его наложниц. Он и Тину почти отымел. А когда увидел Гусеву, так стал совсем не свой.