Кавалер умученных Жизелей (сборник) - Павел Козлофф

До середины декабря Олег Разин периодически появлялся в колледже. Жил какое-то время в общежитии Колумбийского университета на Манхеттене. Знали его многие. Нечесов открыл интересные факты из жизни Олега и круга друзей. И, убедившись в правдивости сведений, вылетел первым же рейсом в Москву.

Мысль к Виктору Васильичу пришла, вроде, внезапно. И промелькнула меж других. А потом он задумался крепко, и набрал нужный номер.

– Лариса Васильевна, добрый день, – сказал он исключительно по-деловому, услышав еле слышное «Алло» в трубке. – Следователь Гущин беспокоит, и мне нужно к вам подъехать.

Она, недоуменно, предложила сделать это завтра. Но Гущин ее убедил, и в три часа того же дня стоял в дверях у Маркиной, Елениной домработницы.

– Проходите.

– Пройду, непременно.

В аккуратной комнате изменений не случилось. Виктор Васильевич прошелся мимо галереи, мимо стеллажа. Хозяйка застыла у входа и, молча, ждала. Гущин выдвинул стул, чтоб удобно присесть у стола. Достал из папки чистые листы и авторучку, и лишь потом последовал вопрос.

– Не правда ли, вы самовольно, тайно, взяли из подследственной квартиры важную улику, и я не применил к вам карательных санкций, хотя и мог арестовать?

– Да, вы были так добры. Но я ведь не знала. И вернула.

– На эту тему уже был разговор. Вы противодействуете следствию, а это серьезное преступление.

– Нет, что вы. Какое противодействие, когда кроме горя и потрясения ни что не наполняет мои мысли.

– Что еще вы забрали из квартиры покойной, и не поставили нас в известность?

– Могу поклясться, чем хотите. Только диск с романсами для меня. И этот, злосчастный, из компьютера. – И Лариса беззвучно заплакала.

– Я столько насмотрелся в жизни слез, что у меня иммунитет выработался. Значит, вы и с романсами диск забрали, и тот, что вернули нам? В тот раз речь шла об одном.

– Я сама пригласила вас, чтоб вернуть диск, взятый по ошибке. А романсы – вот они. Если то, что подарили мне, нужно вам.

– Мне не нужна демагогия, а романсы ваши положите. Послушаем, что там поется. Что еще вы взяли из квартиры, или, может быть, кто-нибудь обращался к вам с подобным вопросом?

– Увольте, гражданин хороший. Я не воровка, и я честный человек. Просто я Елену Ниловну любила, и на память. Это романсы. А диск из компьютера я переписала для себя. Потому что это пьеса, для истории. И еще до того, как эта девушка забрала и вернула. И сказала, что нужно вам отдать.

– Сейчас вызываю наряд и отправляю вас в КПЗ, чтобы мозги на место встали. А заодно и срок уже пойдет, потом короче будет. Если вы четко мне не рассказываете последовательность событий. И что за девушка.

– Я взяла только два диска, на память. Романсы прослушала и убрала. Из компьютера поставила. Услышала, что с Максимом Петровичем беседуют. И переписала для памяти. Переписанный к романсам убрала, а этот на стеллаж, вернуть хотела. Тут эта девушка и звонит.

– Да что за девушка? Имя есть у нее? Знакомая?

– Я видела ее на кладбище. Зовут Марина.

– И что же она спрашивала?

– Не осталось ли у меня каких записей Елены или Максима? Ей тоже хотелось память иметь. Ну, я этот диск, с которого копию для себя оставила, ей и дала. Она даже деньги предлагала. А потом, через день, возвращает. Говорит – верните следствию, для них существенно. Так он к вам и попал.

– Интересно. Значит, романсы я у вас забираю. У нас та запись, которую эта Марина вернула вам. Фамилию, кстати, не знаете? И еще у вас копия, которую вы для истории сделали? Давайте ее сюда.

Маркина достала запрятанный диск.

– Теперь все забрали. Не понадобится – вернете? А фамилия ее Ракитина. Нет, Рябинина.

«Этой-то еще, зачем понадобилось?». Гущин был и впрямь удивлен.

Романсы Гусева пела неплохо. С исключительной музыкальностью, умением подать фразу и высокой культурой речи. Так сказала Анна Андреевна, а Гущин бы записал в протоколе, представляй этот материал хоть какой интерес.

Он заехал к Вербиной, наверное, проститься и выяснить, когда она снова будет в Москве. Рассказал об истории Разиных в Америке. Что включен Интерпол, ориентировки должны быть повсюду. И спросил, между делом:

– Вы уж сколько в Москве в эту зиму?

– С двадцатого декабря. Мы с Мариной назначили дату приезда. Кажется, так давно это было.

– Одновременно, значит, в Москве оказались?

– Ну да, только я к вечеру. Она меня встречала. Ее рейс прибыл утром.

– А как, позвольте, с вами связь держать, когда вы у себя, в горах Кавказских?

– Этот же номер, Виктор Васильевич, Всегда один и тот же номер. И, честно Вам скажу, я буду ждать звонков.

– Еще бы. У нас не соскучишься. Вот, опять убийство в папке. Но тут все просто. Бытовуха.

– Меня не волнует криминальная хроника. Мы с вами встретились с трагедией, унесшей жизни тех, кого я знала. О завершении этого кошмара я и прошу вас дать мне знать. Да, и вообще, мы ведь с вами напарники, или пытались стать?

– Вы моя муза в нашем трудном деле. – Виктор Васильевич собрался уходить. – А если вдруг понадобиться Марина, на нее по-прежнему через вас выходить надо?

– Я свижусь с ней. Она вам позвонит. И вы определитесь.

Виктор Васильевич достал Ларисин диск. Тот, что она оставила на память. Первый разговор сошелся один в один. Но, как только появился Разин, что-то Гущину показалось странным. Он поставил диск, который вернулся от Марины. На нем, при первой фразе Гусевой, фоном тихо звучал джаз. Будто Елена слушала музыку, когда пришел Олег. А, может, и слушала.

И продолжал звучать все время мрачной сцены. Музыкальные композиции следовали одна за другой. И закончился джаз, когда Разин ушел, да не сразу.

На Ларисином диске шел голый, механический текст разговора. Убрали театр у микрофона, или не сделали еще. Эмоционально напряженно бросались странными фразами. Но, вроде бы, по тексту.

И тогда Гущин стал сверять по предложению, включая то один, то другой диск. Пошла игра – найдите пять различий.

И сразу же прояснилось – или один был дополнен, или подправлен другой.

«– Я не собачка, чтобы кинуться на зов. Ты был, как древний бог. Это, считай, как наваждение. Открой балкон, мне как будто воздуха не хватает.

– Так, значит, ты сумела все забыть. – Звук открываемого окна. – И где эта хреновина, стекляшка заостренная, которая есть символ нашей встречи на земле, и устремленности к небу?»

В музыкальном варианте: «Открой балкон, мне как будто воздуха не хватает», и звука открываемого окна не было.

Гущин достал протокол описания места происшествия. Все окна были закрыты. А балкон открывался с пульта. Но его не нашли.

И опять. Фраза за фразой, звук за звуком, Виктор Васильевич работал с материалом. Все совпадало, но на Ларисином диске без музыки.

А, на представленном в милицию, была даже музыкальная заставка. После:

«– Так зачем ты рассказал мне? Да, жуткая история. Но я не судия. И не могу судить Максима, да и не буду. Ведь важно, каков он ко мне. А тебе я сочувствую» какая-то женщина пропела почти целый куплет на английском языке, прежде чем Елена спросила:

«– Так зачем ты в Москве?».

Шло дело к развязке. И все совпадало до фразы:

«– Идем туда, где звездный обелиск. Он будет хранителем отражений нашей страсти».

Потом они занимались любовью. И диск Ларисы был без хруста, и без вскрика. На нем голос Елены, чуть слышно, замирая, произнес последние слова:

«Иди. А я не буду провожать. Ты навсегда остался в обелиске. Прощай, Олег!»

Был звук движений и шагов. Защелкнулся дверной замок. И диск закончился.

Ехать к Ларисе и там искать ответы, – зачем, кто и как что-то сделал с записью? и с какой? – представлялось неизбежным.

Но Гущин, сначала, сделал два телефонных звонка. Два не коротких разговора.

– Хорошо. Жду через час на Мичуринском, – закончил он второй.

Виктор Васильевич сумел договориться, что не на острый свежий криминал, а на родившуюся у него надежду найти, хотя б обрывок старых, еще предновогодних следов, отрядили двух исключительных специалистов. Гущин знал, где и что ему надо пытаться смотреть. Всей группой поднялись к чердачной двери подъезда Роминых.

Эксперты осмотрели дверь, замок. И сказали, что здесь нечего делать. Если и пользовались этой дверью, то достаточно давно. И открывали лишь родным ключом.

Но, все-таки, они на чердак поднялись.

В строении было четыре подъезда. Общее помещение над ними считалось техническим этажом, оттуда шли два выхода на крышу. И дверь одного из них была взломана, и на скорую руку закреплена изнутри обрезком трубы.

Снег сохранил цепочку вдавленных следов, ведущих к металлическому решетчатому заграждению, за которым начиналось падение окон и угроза для неосторожных людей. Следы имели направленьем то пространство, где были окна Роминской квартиры. Специалисты отыскали отпечатки крепления металлических тросов, иногда используемых промышленными альпинистами. Не сильно свежие, но и не старше трех недель.