Костры миров (сборник) - Геннадий Прашкевич

– Все так. Но Ханс – профессионал. Он классный перегонщик. Его нервируют такие заминки. Классный перегонщик, – пояснил Люке, – должен уметь предугадывать такие сбои.

– Как можно такое предугадать?

– Не знаю, – Люке наполнил чашку. – Когда протозиды направились под Формаут, некто Людвег сумел такое предугадать. Извини, Ханс, – повернулся он к перегонщику, – я говорю правду.

– Проклятые протозиды!

– Ты понимаешь, – еще обстоятельнее пустился в объяснения Люке, – Ханс пригнал этим тварям целую кучу облаков, а они вдруг бросили все и ушли! Он старался пригнать им как можно больше этой гнусной пыли, которая только засоряет пространство, а они так его подвели!

Хенк – свой парень, – сообщил Люке перегонщику. – Видишь, он приуныл. Он все понимает!

– Я вижу, – расчувствовался Ханс. – Таких парней, как Хенк, я чувствую сразу. И на этом стою, Хенк! Слышишь, Хенк? Ты мне нравишься, Хенк! Позволь, я поцелую тебя!

Плоские щучьи губы Ханса впрямь дотянулись до щеки Хенка.

Заунывно орала в джунглях какая-то птица, вдали взлетали и гасли ракеты. Призраки-путешественники, созданные воспаленным воображением Ханса, кажется, совсем сбились с пути.

– Я рад, Хенк, что ты так легко схватываешь любую проблему, – радовался звездный перегонщик. – Я рад, Хенк, что мы с тобой сидим посреди болота, как на настоящей Земле, и вместе обсуждаем поведение этих проклятых тварей. Завтра утром, Хенк, я проснусь, завтра, Хенк, я вспомню, что поцеловал тебя…

– …и меня вырвет! – негромко, но слышно закончил за Ханса Люке.

Они засмеялись, но Хенку стало не по себе. Знай Ханс о том, что случилось с ним, с Хенком, он вряд ли полез бы целоваться, особенно при его нелюбви к протозидам.

«Кто я?.. Протозид?..»

Хенк усмехнулся.

А почему нет? Разве он не пожалел приговоренного к уничтожению протозида? Разве он не оспаривал приказ Земли? Разве он не обманул Охотников?.. Ведь превращенного в пылевое облако протозида в любой момент можно вернуть в обычное состояние.

Почему я так поступил?

Хенк задумался.

«Ни Челышев, ни тем более Ханс не поступили бы так…»

Хенк внимательно прислушивался к своим ощущениям. Он искал в себе что-то такое, что подало бы пусть не сигнал, пусть всего лишь намек…

Но что? Что следует искать?

Он не знал. Собственная память не могла помочь Хенку. Но он упорно искал, он понимал – надо сейчас, именно сейчас и очень сильно всколыхнуть, взорвать привычные связки памяти, чтобы из взбаламученного, засоренного мелочами месива медленно поднялась, обнаруживая себя, какая-нибудь чужая начинка.

Он спохватился: «Что за бред?!»

А бармен продолжал жаловаться:

– Москиты! Опять москиты! Ханс, я запретил тебе создавать москитов.

– Они не кусаются, – фыркнул Ханс, не допуская бармена к климатической панели. – Зато Хенку нравится. Они здорово действуют на нервы. Правда, Хенк, эти москиты здорово действуют на нервы?

Хенк кивнул.

«Ум не снабжен врожденными идеями, как когда-то считали древние философы. Самый мощный компьютер не вместит в своей памяти все то, что помнит о кухне собственного дома самый обыкновенный земной ребенок: обстановку в ней, какие и где лежат вещи, что и когда может упасть, а что лучше вообще не трогать… Память не организуется в алфавитном, или в цифровом, или в каком-то сюжетном порядках, она извлекает свое содержимое путями поистине неисповедимыми, и если я, Хенк, надеюсь на случай, этот случай надо создать…»

Дотянувшись до инфора, Хенк включил вызов диспетчерской.

– Где это ты, Хенк? – удивился с экрана Челышев. Кажется, он мало что разбирал из-за густых, отовсюду плывущих испарений.

Ханс перегнулся через плечо Хенка:

– Охотник?

– Ага, я понял… – усмехнулся Челышев. – Ты сидишь в баре.

Хенк кивнул:

– Что вам выдал Иаков, Петр?

– Пусто! – Челышев выразительно щелкнул пальцами. – Ты, Хенк, наверное, раскачиваешь сейчас свою память, я угадал? Ну, так не мучайся. Ничего у тебя не получится. На каком-то уровне та память, которую мы исследовали… – Челышев явно избегал говорить в открытую, – эта память оказалась с пустотами. Ну, понимаешь, это выглядит так, будто из памяти выстрижены целые куски.

Хенк кивнул.

От Челышева он не ждал утешения.

«Не Арианец, не Цветочник, не землянин… Охотник прав… Мною надо заниматься серьезно…»

– Значит, вы не сдвинулись ни на йоту? – он вдруг ощутил непонятное ему самому удовлетворение.

– Ни на йоту, Хенк.

– А может быть, именно это и подтверждает, что тут нет особых проблем? – надежда вспыхнула в Хенке ярче ракеты, взорвавшейся прямо в кроне дерева, наклонившегося над стойкой.

– Нет, не означает, – сухо ответил Челышев. – Проблема есть. Это очень древняя проблема, Хенк. Проблема гомункулуса, помнишь?

И повторил:

– Проблема гомункулуса. Помнишь об этом?

Челышев не мог высказаться яснее.

Гомункулус.

Этим термином философы древней Земли обозначали когда-то крошечного гипотетичного человечка, якобы существующего в каждом человеке – ошибка, в которую, кстати, весьма легко можно впасть. Спросите любого: как он видит, как он воспринимает окружающий его мир, и всегда найдется человек, который ответит, нимало не смущаясь: ну, как… там у нас, где-то в голове, есть, наверное, что-то вроде маленького телевизора…

Но кто смотрит в камеру этого телевизора?

– Послушайте, Петр, – сказал Хенк. – Я настаиваю на своей просьбе. Я требую связать меня с Землей.

– Мы уже отправили официальный запрос.

«Вот так… Они все учли…»

Хенк вяло помахал рукой:

– Ладно… Тогда до встречи.

Бармен Люке и звездный перегонщик Ханс ничего не поняли в беседе, но Ханс хмыкнул недружелюбно:

– Что надо от тебя Охотнику?

– Ты и Охотников не любишь?

– Есть верная примета, – усмехнулся Ханс. – Где появились Охотники, там жди неприятностей.

– Еще титучай! – потребовал Хенк, но тут же отменил заказ. Он не хотел больше пить.

– Как мне добраться до двери? – он ничего не видел в тумане.

– Шлепай прямо по лужам, мимо дверей не промахнешься, – посоветовал бармен. – Все это призраки, Хенк. В определенном смысле, Хенк, все мы – призраки. Правда?

Хенк молча пошлепал прямо по лужам, по жидкой грязи, в которой корчились какие-то мерзкие отростки, пузырилась вода. Мутный воздух отдавал тлением. Рядом дрогнула, отклонилась заляпанная эпифитами ветвь, в образовавшуюся дыру глянули сумасшедшие глаза.