Никто не будет по ней скучать - Кэт Розенфилд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы выглядите усталой, дорогая. Конечно же, трагедия всегда старит. Может, вам подумать о ботоксе? Просто чтобы снова стать похожей на себя. Я могу порекомендовать отменного косметолога.
Я снова улыбнулась. Поблагодарила за предложение, игнорируя скрытое оскорбление и вес (или мне показалось?) слов «похожей на себя».
По крайней мере я теперь, знаю почему у Геллера нет мимических морщин.
Путешествие на юг было моим первым полетом в самолете, и когда шасси оторвались от взлетной полосы, я ощутила смесь ужаса и восторга. Невесомость. Я летела первым классом, потому что так поступила бы Адриенн, но также и потому, что хотела. Стюардесса налила мне бокал шампанского и спросила, возвращаюсь ли я домой на праздники. Я сказала, что лечу навестить мать, и забавно, но это не показалось такой уж ложью. И до сих пор не кажется. Глава лечебницы встретила меня у входа и предупредила, что визит может быть сложным, и это оказалось правдой, но не в том смысле, которого она опасалась: Маргарет Свон заключила меня в объятия и воскликнула: «О, это ты!», а я обняла ее в ответ, крепко, ощущая, будто внутри меня что-то треснуло. Я прижалась щекой к ее плечу. Услышала, как надломился мой голос: «Мама», хоть в тот момент я вспомнила, что Адриенн называла ее матерью.
Из всего, что Адриенн никогда не ценила, всех ее обносков и отброшенных вещей, эта злит меня больше всего. И вызывает благодарность. И страх.
Когда часы посещения закончились, я зашла в туалет. Одна из медсестер, проводившая меня, стояла у раковины в своих белых резиновых тапках и униформе, ковыряясь ногтем в передних зубах. Она одарила меня гаденькой улыбкой из тех, что изгибает губы, но не добирается до глаз, и сказала: «Вы же знаете, что она притворяется? Они все такие. Мы говорим им за несколько минут до встречи, кто к ним пришел, а потом они притворяются, что узнают свою дочь, сына, жену или кого там. Вы же это знаете?»
Я знала. Конечно я, мать ее, знала. Я видела в глазах Маргарет перед тем, как она обняла меня, этот страх оступиться. Страх незнания, чего от нее ожидают. Это как пытаться подпевать песне, забыв слова и надеясь, что издаваемые звуки будут звучать достаточно похоже, чтобы остальные не заметили; гадая, выдает ли тебя движение губ, когда ты делаешь «оооо» вместо «аааа». Да, я знала, как отличить притворство.
Но ради бога, даже я знаю, что нельзя такое говорить человеку. Не вслух, не в таком месте, не о чьей-то матери. Адриенн бы взбесилась. Не из-за своей мамы, а за себя. Господи, как грубо. Неуважительно. Она бы подобралась, выпрямилась как величественная снежная королева, взглянула бы на женщину свысока и фыркнула бы: «Карен, я бы хотела поговорить с вашим менеджером».
Вот что сказала бы Адриенн.
А я сказала:
– Поди на хер, злостная манда.
Я все еще слышу голос Адриенн у себя в голове, но это не значит, что я всегда им пользуюсь.
Я правда хочу перевезти ее куда-то получше. Маргарет. Мать.
Маму.
Перед моим уходом в последний день поездки Маргарет Свон потянулась и взяла мои руки в свои.
– Ты такая милая девочка, – сказала она. – Напоминаешь мне мою дочь.
Я убеждаю себя, что могу так жить. Кристофер Политано говорит, что вопрос с наследством скоро уладится и когда средства Итана Ричардса будут распределены, я смогу отправиться куда угодно, куда захочу. Знаю, я должна испытывать облегчение. Даже нетерпение. Но в этом «куда угодно» столько возможностей, слишком много, что это меня парализует, особенно когда за этим следуют следующие два слова. Куда угодно, куда захочу. Как будто я знаю, чего хочу. Как будто знаю, кто я. Могу ли я все еще погнаться за мечтами Лиззи Уэллетт и стать счастливой? Я боюсь проверять. Я боюсь копать глубже. Я боюсь, что настоящая я задохнулась и умерла внутри, съежилась и забылась, пока я наряжалась в Адриенн. Что если я попытаюсь снять эти слои, она сгниет и развалится на куски, как только на нее попадут лучи света.
Я все еще сплю в доме, где жила Адриенн, где умер Дуэйн, и да, я тоже этого боюсь. Боюсь оставаться, боюсь уезжать. Я знаю, это жутко, что я до сих пор не переехала, но теперь это единственное место, хоть немного напоминающее дом. Хоть немного мое. Я пробыла здесь с Дуэйном слишком мало, чтобы воспоминания о нем преследовали меня на каждом углу. Я не открываю дверь в кабинет. Притворяюсь, что за ней ничего нет. Я так и не убрала кровь, а теперь прошло слишком много времени; ковер нужно будет заменить, пол заново отполировать там, куда просочилась кровь.
Мне не стоит оставаться. Я это знаю. Может, даже не в этом городе, но точно не в этом доме. Я знаю, людям кажется странным, что Адриенн Ричардс до сих пор живет в доме, где она застрелила своего любовника. Я знаю, что мне нужно найти место поменьше. Мне стоит прислушаться к людям, так жаждущим мне помочь, и последовать их указаниям. Советники и консультанты. Риелторы вроде того, кто продал этот дом Итану много лет назад и позвонил мне на следующий день после новостей о его смерти. Он хотел выразить свои соболезнования… и свое честное мнение, что этот дом слишком большой для одного человека. Я сказала, что еще слишком рано такое обсуждать, пробормотала что-то о воспоминаниях, живущих в этих стенах, и всякую сентиментальную хрень вроде той, что Адриенн публиковала в соцсетях, когда ей нечего было сказать. Но по правде говоря, мне нравится пустота дома. Во всем этом пространстве есть что-то утешительное, словно это подушка между мной и миром. По вечерам я наливаю себе бокал вина и смотрю на блестящий город. Я могла бы затеряться здесь или, может, найти себя.
Или, может, кто-то найдет меня первым и все это закончит. Я вспоминаю Дженнифер Веллстуд, глядящую мне в лицо и не видящую меня. Я вспоминаю Иэн Берда, поглаживающего мое тело, его горячее и учащенное дыхание, когда он шептал имя Адриенн мне на ухо. Я думаю о мужчине, которого он поймал, убившего Лори Рихтер и так отчаянно желавшего сбросить груз вины за содеянное, что признание принесло
