Антология российской фантастики - Стрела Аримана

Окончательно запутавшись и решив, что будущее покажет, он засвистел носом, вторя брату Мису, которого, по-видимому, никогда не тревожили никакие мысли, разве что о сытном обеде да мягкой подстилке. Впрочем, любил он также уединенные благочестивые беседы с плотненькими мирянками.

“Посох полый, - отметил про себя Нави, прикрывая глаза, - и не тяжелый. Значит - не деньги”.

А в это время Зер, Геф и Без поочередно спускались в колодец. И поднимали оттуда какие-то тюки.

“Похоже, из тех, что запрятали тогда в заваленном подземном ходе, перед бегством из Священного города”, - лениво подумал вновь приоткрывший глаза Нави.

6

Верблюды легли на песок. Как и много лет назад, волны подкатывались к самым корням пальм. И так же ослепительно сверкала раскаленная дуга пляжа.

Брат Грез, подобрав полы одежды, побрел по воде к покачивающейся на пологой волне сидящей носом на мели двухмачтовой посудине - договариваться.

– Что в тюках? - словно впервые увидев полосатые мешки, висящие по бокам верблюдов, спросила Мер.

– Товары, материи, ценимые на Севере, купцы мы или нет? - задорно вскинул бороду Сид.

– Особенно ты, - провела ладонью по его волосам Мер, - сразу видно, какой ты хитрый и удачливый!

– Любого обмерю и обвешу!

Между тем брат Грез, гордый доверенной ему миссией, сторговывался с корабельщиком. Наконец он спрыгнул со сходней, не достававших до берега, и зашлепал по воде к дожидавшимся его путникам.

– Несите тюки, договорился!

И Без отсчитал корабельщику половину положенного серебра.

Погрузка была недолгой - паломников на корабле скопилось уже достаточно. Были и купцы. А в трюме, в глиняных конических кувшинах, стояло доброе вино и знаменитое на весь мир густое и ароматное масло.

То ли неопытный корабельщик перегрузил свое судно, то ли сил команды и пассажиров не хватало для сталкивания на глубину этого угловатого сооружения, но корабль продолжал пребывать на мели, и чернобородый капитан был в растерянности. Сид долго терпел это положение, сам налегал потным плечом, а потом, когда все поневоле стали вытирать пот и мрачно поглядывать на лазурные волны, подошел к капитану:

– Есть ли у тебя прочный канат?

– Есть. Зачем он тебе, купец?

– Хочу помочь вывести корабль на глубокую воду.

– Что еще надо? - почему-то сразу поверил чернобородый.

– Лодку, гребцов, якорь. И прочное бревно, на которое можно надеть крестовину. Бревно на корме стоймя пропустим через палубу и закрепим в киле - чтоб вращаться могло.

– Сделаю.

К вечеру устройства было готово.

Сид первым налег на брус крестовины, надетой на бревно, за ним - остальные. И пошли по кругу, выбирая канат, на конце которого был закреплен завезенный на глубину шлюпкою якорь. И когда жгучий пот потек по хребту между лопатками, корабль вздрогнул и заскользил, мягко покачиваясь на волнах. И видно было, как глубоко, в прозрачной до песчаного дна воде, проплыла широкая незнакомая рыба, колыхая бахромой, как огромным черным плащом.

И вскоре ветер наполнил нескладные красные паруса, совсем такие, как обтянутые пропотевшей материей полновесные груди корчмарки у ворот Священного города, о коей вспомнил, подняв очи горе, брат Мис. Так что и он не был лишен живого воображения!

А еще удивительнее то, что похожая ассоциация возникла в рафинированном воображении Зера. Правда, здесь все ассоциировалось отнюдь не с корчмаркой… Где, за какими пространственно-временными безднами ныне Анна Ивановна, секретарь начальника Звездного предприятия товарища Парфенова?

А корабль, переваливаясь по-утиному, направлял свой нос к горизонту, где голубизна воды сливалась с синевой быстро темнеющего неба.

– Как ты определяешь курс? - спросил чернобородого Сид на правах человека, давшего дельный совет.

– Днем - по солнцу. Ночью - по Большому Гвоздю, вокруг которого ходит мир.

– А в тумане?

– Туман не вечен. Да и ветер можно пощупать. А у себя под берегом я на вкус каждую пробу грунта знаю.

– Как определяешь скорость?

– На глаз, купец.

– И ошибаешься?

– Не без того. Но я знаю, что при добром ветре путь через море - четыре дня.

– А как сейчас?

– Пять дней.

– А если ветер противный?

– Убираю паруса - бога и ветер не переспоришь. За весла беремся, да много не нагребешь.

– А плавать-то можно и побыстрей. И против ветра под парусами ходить. Ну не совсем против ветра, а под углом к нему. Вот только вместо этих линялых лифчиков лучше бы косые паруса, а на носу - треугольные.

– Вместо чего? - заинтересовался капитан.

– Вместо твоих парусов, - уточнил свою мысль Сид, сообразив, что эта деталь дамского туалета здесь едва ли известна.

Было тихо и ясно. Попутный ветер не собирался менять направления. И не хотелось спускаться в душный, дурно пахнущий застоявшейся под настилами у киля водой трюм. Сид испросил разрешения и разбил шатер на палубе, поближе к корме.

Справа по носу граненой голубой сталью сверкал Большой Гвоздь - самая яркая звезда этого мира. - Терпко пахло смоленым канатом. Помолясь на исчезающий берег, братья Грез и Мис спустились в трюм - им было неуютно в таком просторе! На палубе остались кормчий, да дремлющий на дубовой скамье капитан, да наши путешественники - им-то простор был не в тягость!

А ночь под медленный скрип мачт поворачивала звездное колесо. И казалось, не мачты, а это огромное мерцающее колесо скрипит и покачивается, да у борта по-русалочьи всплескивает волна. И, вслушиваясь в неведомое, стояли у борта Сид и Мер, да бессонный кормчий подправлял курс корабля, когда нос уваливался от острого света Большого Гвоздя.

А из шатра доносился могучий храп Беза, перекрывавший не только интеллигентское посвистывание Зера, но и молодецкие рулады Нави. И совсем не было слышно всегда немногословного Гефа. Шла ночь.

7

Они пришли на рассвете на шестые сутки. Солнце еще не полностью вылезло из воды и было красным и сплюснутым, когда судно, буксируемое двумя шлюпками между короткими молами из наваленных камней, вползло во внутреннюю гавань. На концах молов стояли неуклюжие башни древней циклопической кладки. А на верху башен - какие-то камнеметные орудия. И на одной из них - древко с неразборчивым флагом. Дальше, за внутренней гаванью, охваченной как ладонями расширявшимися после входа молами, к стенкам которой жались угловатые неповоротливые суда, начинался город из белого ракушечника с красными черепичными крышами. И окружала город кирпичная стена, широкая и старая, по верху которой между зубцов пробивались веселые деревца, а по окружности, на полет стрелы, стену прерывали грузные четырехугольные башни.