Барьер. Фантастика-размышления о человеке нового мира - Кшиштоф Борунь

Дракон невозмутимо стоял в дверях тронного зала и размышлял о происходящем.

«Побил-таки, — думал он. — Сопливый щенок, а ведь перехитрил меня. Я штурмовых лестниц ждал, регулярного войска, а вместо этого что произошло?»

Вопрос был риторический. Внизу, во дворе крепости, шло побоище, и люди Ланселота, которых вождь их не разбросал на отряды, а собрал воедино, нападали плотною массой, псы же, тявкая, не отступали ни на шаг и умирали там, где их настигла атака.

— Мерлин, Мерлин! Сюда идет Ланселот. Чему ж быть теперь? — пробормотал про себя Дракон.

— А ты бейся, покуда можешь.

Дракон круто повернулся.

— Ты здесь?!

Мерлин стоял посреди утопавшего в сумраке зала столь потрясающе величественный, что Дракон — а ведь знал его! — усомнился, тот ли перед ним Мерлин, коего он до сих пор хранителем был и охранником.

— Я здесь.

— Тогда скажи, что мне делать? — Много дурного можно сказать о Драконе по праву, и смерть, что его настигла, он заслужил, однако навряд ли можно упрекнуть его в трусости либо нерешительности.

— А вот это, пожалуй, решать не тебе. Это уж от Ланселота зависит.

— Подумай-ка, Мерлин! Ты доверил себя мне с незапамятных времен, ибо уповал лишь на меня, на мою силу. Долгие годы я оберегал тебя и защищал!

— Это так. И всех отпугнул от меня.

— Сейчас мне должно умереть?

— Да.

Стук мечей внизу, предсмертные вопли и торжествующие крики все приближались.

— Подумай! Никогда не найдешь ты слуги лучше меня!

— Вот видишь, здесь твоя ошибка. Мне ведь не слуги нужны, а приверженцы и высокое служение. Пришло время — не прислуживать мне, но любить меня нужно!

— Этот проклятый щенок-рыцарь… сопляк этот! И с осадой перехитрил! А теперь наступает на меня, словно тигр! Да он ли Избранный Рыцарь?!

— Не бойся, — сказал Мерлин, — не Ланселот убьет тебя.

И в этот миг в конце коридора голосом столь охмеленным кровью и хриплым, какой порождает лишь жажда и великая битва, Ланселот прокричал:

— Мерлин!..

— Слышишь, вот он идет.

— Известно тебе: я не боюсь смерти. Таким ли знаешь меня, кто отступает только затем, чтобы спасти жизнь свою?

— Нет. Тяжелый ты человек. А может… и не человек вовсе. Вначале, когда начал меня сторожить, я еще не заметил, что слишком уж любишь ты власть. Тогда ты еще был человеком.

— Я таков, каков есть. Ты воюешь за них?

— Нет, — сказал Мерлин. — Им нужно самим за меня воевать.

— Тогда бог с тобой.

Запахнул Дракон плащ четырехпалыми своими руками и, заперев дверь тяжелым дубовым засовом, вздрогнул. Он подбросил полено в пылавший камин и, подойдя к высокому с изукрашенной спинкою креслу, в него опустился. Спокойно ожидал он судьбы своей.

В эту минуту такой удар обрушился на дверь, что она треснула сверху донизу. И сразу последовал еще удар. «А ведь только левой рукой бить может, — с уважением кивнул головой Могущественный Властелин, помня о мече, сверкавшем в правой руке Ланселота, — ведь только левой…»

И в этот миг дверь проломилась от удара ногой, она с грохотом упала в зал, и в проеме, тяжело дыша, весь в поту, в крови, собственной и псиной, стоял униженный Драконом Непобедимый Ланселот. При виде зверского этого лица, скорее напоминавшего львиный, нежели человеческий, Дракон подался вперед. «Куда подевался смех его?!»

— Я пришел, чтоб снести тебе голову!

Встал Дракон, спустился со своего неправо захваченного трона и приблизился к Ланселоту.

— Ну что ж. Действуй!

А Ланселот испытал нечто ужасное. С трудом, но совсем близко подошел он к Дракону, однако же занести над ним меч и выполнить то, ради чего родился на свет, оказался не в состоянии.

Волшебная сила — с коей мы (хотя, верно, не все) знакомы с тех пор, как повелись у нас связи с чужеземными странами и стали нам ведомы труды заморских ученых мужей, — вроде бы красиво звучит, но по содержанию выглядит чем-то ребяческим, глупым. Пусть-де женщина либо дитя малое пугаются, если скрипнет столешница, заухает в трубе ветер, — мужчине все это только смешно. Мое время весьма суеверно, вот и путает, сообразовать не умея, волшебство и простые, из природы вещей происходящие явления жизни. Трус вздрогнет, если ветром захлопнет ворота конюшни, храбрец не ведает страха, даже если стоит перед Драконом. Куда как красиво все получается, верно? Но пойду далее — к выводам, сделанным, может быть, по скудости образования моего и неудачному рассуждению, а следовательно, легко опровергаемым. Так попробуем же повернуть иначе! Какой-нибудь трус, что трепещет от завывания ветра, об истинной опасности понятия не имея, со спокойной душой лазает по таким местам, где у храбреца волосы становятся дыбом, шлем подымая, и он весь деревенеет от страха. Трусость или храбрость — я уже говорил это много ранее — определяет не то, боится человек или нет, то, чего он боится и — во имя чего, во имя кого. И еще далее! Человек невежественный — и трусливый — боится просто того, кто никогда не знавал ранее, страшно ему, например, если из грозовой тучи вдруг посыплются рыбы. Хотя явление это есть лишь причудливая и необычная игра пролетевшего над рекою смерча. Но истинный страх познает, настоящий ужас испытывает тот, кто по природе своей не трус, даже прямо скаку — храбрец и кто, уже накопив немало познаний, сталкивается вдруг с чем-то таким, к чему загодя был приготовлен, знает и причины того, но власть — над собою по крайней мере — решительно отрицает и вдруг испытывает на себе эту власть. Вот когда — страх! Его-то и испытал Ланселот в грандиозную минуту победы.

В меру слабых моих способностей, памятуя также о разумной сдержанности, попытался я рассказать, каким человеком был сей рыцарь. Псов Драконовых он уже знал, испытал их и победил, не шарахнулся и от Дракона, ибо заранее был готов к безобразности вида его, к хитросплетеньям и коварному ходу ума, даже превзошел его в уменье вести войну и в воинской доблести. Он приобрел и то над ним преимущество, каким могли похвастать немногие: Дракон Ланселота боялся, однако же и любил немного, тогда как Ланселот без каких бы то ни было сомнительных усложнений существо это ненавидел и жаждал его гибели. И вот когда Ланселот ворвался в последнее убежище Дракона, когда уже разворотил двери последнего пристанища его, полагая, что в равной мере одержал победу над приспешниками Дракона и над его замыслами, — что ж оказалось? У Дракона сыскалось еще одно, правда, последнее, но мощное оружие. Пресловутая его волшебная сила. То, чего Ланселот не видел, не соизмерил, и теперь, когда он внезапно оказался перед этой волшебной силой, рука его и меч, знаменитый, победоносный Меч, остались недвижимы.