Барьер. Фантастика-размышления о человеке нового мира - Кшиштоф Борунь

Не к себе в пещеру повел Дарк спасшегося своего спасителя, он увел рыцаря далеко, совсем в иные края, и на одном месте никогда подолгу не оставался. Ланселота передавали из рук в руки, и как ни выслеживали его Драконовы псы, не нашли они даже его следа. Ланселот, до тех пор весьма заносчиво полагавший, что касательно поединков, многолюдных сражений и стычек — пеших либо верхами — знает решительно все, теперь, пристыженный, уразумел, что еще немало можно и ему поучиться. Но когда из надежной гущи леса наблюдал за рыскающими повсюду ищейками Дракона, то убеждался и сам: все выглядит так, словно бы ничего не случилось. Стоило псам показаться, как союзники его спешили укрыться под землю, те же, кто спрятаться не успел, становились на четвереньки и, опустив голову, мычали.

Лишь один-единственный раз нависла над ним опасность, ибо не поспели они замести следы лошадиных копыт, а без коня своего Ланселот не делал ни шагу. И тогда кто-то из тех, в скот превращенных людей отстал и, ведя себя непристойно, закружился и запрыгал перед слугами Непобедимого Властелина, пока не затоптал все следы подков черного скакуна, — ишь после того опустил он голову и стал ожидать смерти. Видел Ланселот, что подъезжает к его спасителю пес, и медленно вынул из ножен свой меч.

— Замри и не шевелись! — прошептал ему Дарк, — Тот человек умрет за тебя с радостью! Если же ты выскочишь, он умрет напрасно!

И Ланселот молча смотрел, как рубят на куски «тупое животное». Вечером этого дня и научили его той боевой песне, выставив прежде дозоры и собравшись в одной из пещер: словно мухи, они гудели и жужжали ее, эту песню, коей выучились у отцов, как и те от своих отцов.

— Скажи, Дарк, — спросил однажды бредя к новому убежищу Ланселот, — как это возможно, что вас, таких смелых и числом столь их превосходящих, запугали псы эти?

— Мы уже и спрашивать не умели, господин рыцарь. И, пока ты не пришел к нам, не показал, что победить псов возможно, считали их неуязвимыми. А еще, — продолжал он задумчиво, — мы боялись и ненавидели друг друга. Предателей опасались, ведь жалких людишек, куда ни взгляни, хватает повсюду.

— Это верно, — кивнул головой Ланселот. — А теперь?

— И теперь боимся, да только ненависть наша сильнее страха.

— Предатели и сейчас живы.

На лице Дарка мелькнула усмешка, какая в пору была бы любому псу Драконову.

— С тех пор как верим мы, что свергнем Дракона и опять станет править Мерлин, многих таких смерть настигла. Несчастный случай, — пожал он плечами, — В горах камень в голову угодил, деревом придавило на порубке, в реке утонул. Ну, и прочее.

— Дарк, — проговорил Ланселот, — какие же вы негодяи!

А Дарк расправил узкую грудь: гордостью наполнил его уважительный тон Годревурова сына.

Вот почему сужу я — хотя Дарк-то ничего не приметил, — что наитруднейший свой бой выдержал Ланселот как раз здесь, в эти дни, тем и одержав величайшую в жизни победу. Как-то пришлось им заночевать в густых можжевеловых зарослях: псы рыскали неподалеку, и они разводить огонь не стали, скоро легли и забылись сном — во всяком случае, Ланселот. Ибо отчего же иначе возможно, что вдруг он очнулся — понятия не имея, сколько минуло времени, — почуяв, как чья-то рука касается его плеча, другая же — мягко, но решительно — закрывает ему рот. Он вскинулся, одним прыжком отскочил назад… Однако стоял перед ним всего лишь Дарк.

— Ты что-то слышал?

— Да. Я должен был разбудить тебя, рыцарь, потому что, прости… ты плакал навзрыд. И конь твой услышал, стал беспокоиться. Я боялся, заржет он, биться начнет.

— Вот как… — Ланселот обеими ладонями разгладил лицо. — Я плакал, а?..

Луна уже клонилась к земле, едва проглядывала за верхушками низкорослых елок. Дарк заговорил негромко, умиротворяя:

— Разве это позорно? Какой же в том стыд, если ты видишь, как умирает за тебя человек, тебе незнакомый, слова тебе никогда не сказавший, — и оплакиваешь его, как оно и пристало? Днем-то времени нет. Ты сделал это во сне.

Ланселот походил немного, сон изгоняя из тела, и совсем близко подошел к спутнику своему.

— Ошибаешься, Дарк. Не убитого я оплакивал. Что ж было бы в этом… право… про такое и рассказать-то легко… но, поверь, не он мне приснился. Я побывал у Гиневры.

— Эта дама жена твоя? Или возлюбленная? Никогда до сих пор не поминал ты ее…

— О! — Ланселот с бешенством рассек кулаком воздух, — Жена или возлюбленная! Она-то! А все же… видишь, когда ты сказал, будто плакал я… тут я провел рукой по лицу и почувствовал, что оно мокро. А ведь росы еще нет. Как же все странно…

— Может, присядем, господин Ланселот, и, если, желаешь, расскажи мне. Говорят, так оно легче!

— Навряд ли ты и понял бы… — Ланселот вдруг осознал, сколь оскорбительны слова его, хотя внешне вполне справедливы, и повернулся лицом к лужайке, — Прости!

— Не обидел ты меня, господин рыцарь, коли просишь, чтобы я простил тебя за это! Да и вполне может статься, что я вправду тебя не пойму. Ведь кто я? Никто. Уже не животное, и страх мой пропал, но невежество мое осталось при мне. Наверное, я неотесан и груб, нескладен в речах и чувствах. Но даже если и так… Снам-то никто не прикажет, а мне тоже довелось проснуться с мокрым лицом. Однажды. Пожалуй, уже семь весен с той ночи минуло… Была жена моя молода, и еще не плакали между нами детишки, и вот мне привиделось во сне-то, будто возвратился я из торговой поездки с особенной какой-то прибылью. Рожь везли за нами на восьми лошадях, слуги мои гнали дойных коров и стадо откормленных, хоть сейчас под нож, свиней. И лежал передо мною, в седле, дивной красоты женский наряд — платье, плащ, ожерелье и диадема. Она же… она стояла в дверях нашего дома, и сияло ее лицо радостью оттого, какой у нее муж, и потому, что теперь можно нам есть, сколько влезет. Вот только… — Дарк низко опустил бородатое, худое лицо, — только ведь я и тогда, во сне, уже знал… что это всего-навсего сон и что я всего-навсего… господи, я всего-навсего Дарк! Поэтому я и плакал. И с тех пор не хочу видеть снов.

— Вот и мне приснилось нынче что-то очень похожее… Я тоже вернулся из победоносной битвы, и мои друзья-приятели на радостях стучали о щиты мечами своими, а вассалы… влекли, нацепив на копья, панцири и перчатки побежденных рыцарей. И сокровищ я много привез, и трубач с башни моего замка изо всех сил трубил в рог, приветствуя меня и возвещая о победе. Опустился мост, и — слышишь, Дарк… вышла навстречу мне величественная, но и дивно молодая, с лицом, светящимся радостью и любовью, королева Гиневра. Проклятая баба! — прошипел он яростно, и Дарк дотронулся до руки его, остерегая и недоумевая, — А, какая там королева! Моя Гиневра! Такая она была красивая, такая чистая. И знал я, что она ждала меня верно и преданно, тревожилась, все простаивала на коленях в часовне, а как завидела, побежала ко мне бегом, и я подхватил ее на коня! И так мы вернулись домой. Теплая вода ожидала меня для омовения, пиршественный стол, мягкое ложе. Она же на сей раз только на краешек ложа присела и гладила мне лицо, улыбалась и, помнится, сказала так тихо: наконец-то дома ты… или что-то вроде того. И я, руку ее себе на лоб положив, так и заснул — понимаешь, Дарк, правда? Это мне снилось, что я вот так засыпаю, сам же знал, что все это только лживые ковы, не было так и быть никогда не может! Потому что нет ведь моей Гиневры! А там, — он повел рукой к югу, — живет другая Гиневра, жадная до наслаждений и подлая женщина, которая ухватила меня, словно цыпленка, бросила в постель свою, потом же… А ну ее к дьяволу! В путь, коли мы все равно уж проснулись!