Давид Копперфильд. Том I - Чарльз Диккенс

Пусть, дорогой Копперфильд, ужасная участь человека, пишущею нам эти строки, будет для вас сигналом предостережении на жизненном пути. Именно надеясь на это, и пишет нам автор этого письма. И если бы он знал, что хотя таким образом будет полезен вам, то слабый луч света, пожалуй, мог бы еще проникнуть в тюремный мрак предстоящего ему существования, продолжительность которого, между нами будь сказано, очень сомнительна.

Это последняя весть, какую вы, дорогой мой Копперфильд, получите от жалкого отброса человечества, Вилькинса Микобера».

Это душераздирающее письмо словно громом поразило меня, и я стремглав помчался в маленькую гостиницу, где остановились Микоберы, рассчитывая уже оттуда пойти в школу. Мне хотелось попытаться хоть сколько-нибудь утешить несчастного мистера Микобера. Но на полпути я встретил лондонский дилижанс, на империале которого величественно восседала злосчастная чета. Мистер Микобер — олицетворение веселья, спокойствия, — улыбаясь, прислушивался к тому, что ему говорила миссис Микобер, и грыз грецкие орехи, которые вынимал из бумажного мешочка. Бутылка вина торчала из бокового кармана его пальто. Так как они меня не заметили, то и я счел за благо не привлекать их внимания и с облегченным сердцем свернул в переулок, которым был кратчайшей дорогой в школу. В общем, когда Микоберы уехали, я почувствовал, что у меня точно камень свалился с души, хотя я попрежнему прекрасно относился к ним.

Глава XVIII

ВЗГЛЯД В ПРОШЛОЕ

Школьные дни мои! Мирно текли вы, скользя незаметно, и, сам не сознавая того, из мальчика превращался я в юношу. Оглядываясь назад, на этот многоводный жизненный поток, от которого осталось только сухое русло, усыпанное опавшими листьями, я постараюсь по некоторым сохранившимся вехам припомнить его течение…

Я уже не последний ученик в школе. За несколько месяцев успел я перегнать не одного товарища. Но первый ученик Адамс все еще кажется мне каким-то могучим существом, стоящим особо, на недосягаемой высоте. Напрасно Агнесса, когда я доказываю ей, какую бездну премудрости преодолело это дивное существо, уверяет меня, что со временом и я, ничтожный невежда, смогу занять в нашей школе такое же почетное место. Адамс не дружит со мной, он не мой, всеми признанный покровитель, каким был Стирфорт, но я чувствую к нему глубочайшее уважение. Особенно меня интересует вопрос, кем будет Адамс, по окончании нашей школы и найдется ли кто-нибудь, кто дерзнул бы на жизненном пути не уступить ему места.

По какой еще образ мелькает предо мною? Это мисс Шеферд, в которую я влюблен.

Мисс Шеферд — ученица пансиона Петтингтон. Я ее обожаю, Это девочка в вязанном спенсере[53], с круглым личиком и белокурыми кудрями. По воскресеньям ученицы этого пансиона, как и мы, ходят в собор к обедне. И я не заглядываю даже в свой молитвенник, ибо не в силах оторвать глаз от мисс Шеферд. Когда поет хор, я слышу голос мисс Шеферд; когда молятся за королевскую фамилию, я мысленно включаю в число августейших особ имя мисс Шеферд. Дома, в своей комнате мне порой так и хочется крикнуть в порыве любви: «О, мисс Шеферд!»

Вначале я не был уверен в чувствах ко мне мисс Шеферд, но судьба благоприятствует мне, и мы встречаемся с ней в школе танцев. Я танцую в одной паре с мисс Шеферд. Я дотрагиваюсь до перчатки мисс Шеферд и чувствую, как дрожь пробегает по всей моей правой руке и до самых корней волос. Я не объясняюсь в любви мисс Шеферд, но мы понимаем друг друга, и мисс Шеферд и я живем для того, чтобы когда-нибудь соединиться навеки.

Сам не понимаю теперь, почему решил я украдкой преподнести мисс Шеферд именно дюжину американских орехов. Служить выражением моих нежных чувств они ни в коем случае не могли; их даже невозможно было уложить так, чтобы пакет имел изящную форму; отличались они такой твердостью, что их трудно было расколоть, защемляя даже в дверях, и, наконец расколотые, они были слишком жирны. А вот, подите же: почему-то я был убежден, что это самый подходящий дар для мисс Шеферд. Я также задаривал мисс Шеферд пахучими мягкими бисквитами и бесчисленным количеством апельсинов. Однажды мне удалось в раздевальной поцеловать мисс Шеферд. Что за блаженство! Но каково же было мое негодование и отчаяние, когда на следующий день стали носиться слухи о том, что мисс Неттингон наказала мисс Шеферд за то, что она, когда ходит, держит носки внутрь!

Мисс Шеферд являлась главным интересом, главной мечтой моей жизни. Каким же образом мог я порвать с ней? Сам не понимаю. Но вот, несомненно, какой-то холодок пробегает между мной и мисс Шеферд. Мне тихонько передают, что мисс Шеферд вовсе не желает, чтобы я пялил на нее глаза, и что ей гораздо больше нравится мистер Джон. Подумать только, что такое представляет собой этот самый мальчишка Джон! Пропасть между мной и мисс Шеферд все растет… Наконец однажды встречаю я пансион Неттингон на прогулке. Мисс Шеферд, проходя мимо меня, строит презрительную гримасу и что-то, смеясь, говорит своей подруге. Все кончено! Любовь, которая, казалось мне, должна была пылать всю жизнь, умерла… В соборе мисс Шеферд больше не мешает мне слушать обедню, и в молении о королевской фамилии имя ее отсутствует…

Еще вижу себя: я делаю успехи, и никто больше не смущает моего покоя. Я далеко не любезен с ученицами Неттингенского пансиона, и, будь их вдвое больше и будь они в двадцать раз красивее, я и не подумал бы влюбиться в кого-нибудь из них. Уроки танцев кажутся мне прескучным занятием, и я не понимаю, почему девчонки не могут оставить нас в покое и танцовать друг с другом. Я силен в латинских стихах и забываю зашнуровывать ботинки. Доктор Стронг открыто говорит обо мне как об ученике, подающем большие надежды. Мистер Дик не помнит себя от радости, а бабушка с первой же почтой присылает мне целую гинею.

Тут, как видение, встает передо мною образ молодого мясника. Кто он, этот мясник? Он наводит ужас на все юное поколение Кентербери. Ходят смутные слухи, что говяжий жир, которым этот парень мажет себе волосы, придает ему сверхъестественную силу, благодаря чему он может потягаться с любым взрослым мужчиной. Это широколицый малый с толстой, бычачьей шеей, красными, грубыми щеками, злобный и дерзкий. Больше всех других задирает он учеников нашей школы. «Пусть только сунутся — всех проучу!» кричит во всеуслышание этот наглец. Он хвастает, что если ему привяжут руку за спину, он одной рукой справится с каждым из нас, в том числе и со мной. Бессовестный парень подкарауливает наших младших товарищей и их, беззащитных, избивает. Мне лично он не раз на улице бросает вызов. И вот наконец, потеряв терпение, я решаюсь выйти на бой с этим наглецом.

Летний вечер. В зеленой лощинке у стены назначена встреча с нахалом-мясником. Моими секундантами являются лучшие ученики нашей школы. Мой противник приходит с двумя товарищами-мясниками, молодым трактирщиком и трубочистом. Наши секунданты договориваются между собой об условиях боя, и вот мы с мясником стоим друг против друга, лицом к лицу…

Вдруг мясник, хватив меня выше левой брови, словно зажигает в моем глазу десять тысяч свечей; еще момент — и я утрачиваю представление, где стена, где я сам, где вообще все. Я едва сознаю, где кончается мое я и начинается мясник, до того мы тесно сцепились и тузим друг друга на измятой траве. Порой передо мною мелькает лицо мясника; он весь в крови, но не сдается; порой я ничего не вижу и, еле дыша, прислоняюсь к колену одного из моих секундантов. Передохнув, я снова с бешенством бросаюсь на мясника и чуть не в, кровь разбиваю себе кулаки о его физиономию, но это, видимо, не смущает его. В конце концов я словно пробуждаюсь от какого-то головокружительного сна со странным ощущением в голове и вижу, как мясник, натягивая сюртук, уходит, а два других мясника, трактирщик и трубочист поздравляют его.

Из этого я заключаю, что победа осталась за ним.

В очень печальном виде доставляют меня домой. Здесь прикладывают мне к глазам сырое мясо и растирают меня водкой с уксусом. Верхняя моя губа страшно распухла, и на ней появляется большущий белый пузырь. Мой невозможный вид заставляет меня три-четыре дня высидеть дома. Конечно, мне было бы ужасно тоскливо, не будь со мной Агнессы, и она, словно настоящая сестра, утешает меня, читает мне, и благодаря ей это время протекает для меня незаметно и приятно. Агнесса всегда пользуется моим полным доверием. Я и теперь рассказываю ей все подробности наших столкновений с мясником, говорю ей обо всех оскорблениях, нанесенных им мне.

И Агнесса считает, что я не мог поступить иначе: я должен был вызвать на бой мясника, хотя в то же время она и содрогается при мысли о бывшем с ним поединке.

Время незаметно и неудержимо идет вперед. Адамс уже не первый ученик нашей школы. Он так давно ушел от нас, что когда является в школу, чтобы повидаться с доктором Стронгом, уже мало кто из учеников, кроме меня, знает его. Адамс в недалеком будущем станет адвокатом и будет носить парик[54]. Я с удивлением вижу, что он более добродушный человек, чем когда-то казался мне. Не нахожу я также в нем его прежнего величия. До сих пор он еще не потряс земного шара, ибо жизнь на нем (насколько я могу судить) протекает совершенно так же, как и до выступления на жизненную арену Адамса.