Сбить на взлете - Илья Бриз

Только мы вернулись на свой аэродром, как поступили не очень-то радостные известия. Пятая танковая дивизия Вермахта — четыре-пять десятков танков и до двух полков пехоты — нанесла неожиданный удар из района Задвайтчен в стык наших одиннадцатой и шестнадцатой гвардейских дивизий в направлении на Вальтеркемен. В ходе яростного боя немцы заняли Аугштупененен. Однако отступающие части Красной армии успели уничтожить переправы через реку Роминте и обеспечить защиту своего правого фланга. Взять Гросс Вальтерсдорф, как с тридцать восьмого года обзывается этот городишко, фашисты не смогли, но положили наших стрелков и танкистов много. Вот когда, наконец-то, наше командование научится правильно рассчитывать силы для нападения и обороны?

Еле-еле успели заправиться и обслужить технику, как нас подняли в воздух прикрывать бомберы и штурмовики. Удар по юго-западной части Гумбиннена и по железнодорожным станциям вокруг него получился удачным — наши войска воспользовались результатами бомбардировки и стремительным натиском смогли выйти к западной окраине города. Советские танкисты перерезали железную дорогу на Инстербург. В результате были созданы благоприятные условия для дальнейшего наступления, взятия Гумбиннена и разгрома всей шталлупененско-гумбинненской группировки противника. Бои на земле и в небе были очень тяжелые. Пять вылетов за день — что-то я раньше такого не припомню. Разве что в самом начале войны. Хотя, как утверждают редкие старожилы нашего полка, во время Курской битвы до восьми доходило. Коротких, до израсходования боеприпасов в отчаянных стычках с немцами, но было. К вечеру все того же двадцать второго наши войска, продолжая теснить врага, завязали бой за Гумбиннен, вышли на подступы к Даркемену и взяли Гольдап, важный опорный пункт немецких войск в Восточной Пруссии. Несколько дней продолжались ожесточенные атаки с обеих сторон, и в результате двадцать седьмого Ставка приняла решение перейти к обороне. Первая попытка, как бы ни прискорбно было это признавать, взять «крепость» Восточная Пруссия провалилась.

Как это ни странно, но командование тот бой нашей третьей эскадрильи и моей пары с многократно превосходящими по численности немецкими самолетами не забыло — сорвали же бомбежку войск Красной армии. Орденами наградили многих. Меня по совокупности — все-таки десяток лично сбитых на счету — третьим орденом «Красного знамени». Раньше, по приказу Сталина от девятнадцатого августа сорок первого года, за такое к Герою представляли, но позже планку, похоже, повысили. Нынче пятнадцать подтвержденных уничтоженных немецких самолетов требуется. Прикрутил пятиугольную колодку — пришлось винт припаивать по образцу первых двух «Знамен», которые были на «закрутке», а то булавка очень уж ненадежно выглядела — к мундиру и задумался. Почему у летчиков больше всего наград? Неужели наш вклад в боевые действия настолько весом? Да, во время схватки в воздухе требуется и личный героизм, и мужество, и умение. Но ведь солдаты и офицеры, воюющие на земле, рискуют ничуть не меньше. Или просто наши бои заметнее? Практически по поговорке: «На миру и смерть красна»? В чем-то большие начальники правы — по краю ведь каждый день ходим. Как бы Валюша сироту не родила… С другой стороны, надо признать, эффективность действий авиации в современной войне очень высокая. Один бомбардировщик по сути можно приравнять к целому батальону пехоты — столько же, если не больше, немцев за то же самое время косит. А вот как посчитать результативность истребителя? В частности меня?

Какое все-таки противное выражение — оперативная пауза. Кукуем на земле — райское время для политработников. Партийные и комсомольские собрания, лекции о международном положении, о втором фронте, политинформации. Тут вдруг разведка прибежала — им в очередной раз срочно требуются аэрофотоснимки Кенигсберга — важнейшего вражеского логова обороны. Тем более что по данным той же разведки над городом облачности относительно мало. Частенько даже солнце проглядывает.

— Увы, — отрицательно покачал головой Подольский, — во-первых, погода — нет у меня летчиков, способных летать в таких условиях, — зимние дожди в Прибалтике, надо признать, страшно унылая штука.

Ну, здесь подполковник несколько привирает. Он сам отличный штурман, да и я, смею надеяться, и цели, а затем, и свой аэродром под облаками найду. Особенно если маяк-радиопривод вовремя включат.

— Но, что хуже всего, — продолжил комполка, — вся Восточная Пруссия насыщена «ахт-ахтами». И больше всего их именно в Кенигсберге, — да уж, восьмидесяти восьми миллиметровые длинноствольные зенитки — пятьдесят шесть калибров или почти пять метров! — это серьезно.

— Но ведь надо… — несколько растерянно протянул подполковник из штаба армии.

— Сан Саныч, а если от моря зайти? Причем не с востока, а с севера? С большой высоты на переменной скорости снижения? Немецкие зенитчики просто не будут успевать переустанавливать на снарядах высоту взрыва, — зенитные разрывные снаряды имеют специальный механизм подрыва, который необходимо взводить перед выстрелом на определенное деление.

— В американскую рулетку поиграть захотелось? — недовольно пробурчал комполка. — Вот ты и лети сам, а я на такое не подписывался.

В принципе Подольского понять можно — высшую награду он уже получил, война к концу, перспективы в будущей жизни отличные, так зачем нужны эти… скажем так, приключения? Ладно, даже мысленно не будем оскорблять заслуженного командира полка.

С другой стороны — ну ведь не просто же так этот подполковник из разведотдела армии к нам прикатил? Ему ведь не для отчета эти снимки нужны, а для дела. Чтобы представить исчерпывающую информацию в штаб. А при правильно спланированной операции потери наших войск будут заметно меньше. На одной чаше весов один пилот, а на другой — сотни, если не тысячи жизней простых солдат. Меня ведь беременная Валюша ждет! А этих бесчисленных Ванек и Петек разве никто дома не дожидается? И смогу ли потом смотреть в глаза вдов и матерей, не дождавшихся сыновей с этой войны?

Страшная это все-таки штука — совесть. Пафосно, наверное, со стороны выглядит? Решено — полечу! Я ведь не для галочки в бой иду…

Риск? Охрененный, но если правильно все прикинуть… Вылететь еще до утренней зорьки, набрать высоту до статического потолка — десять с половиной тысяч метров — затем полого пикировать со скольжением где-то до половины пути начиная от берега. Порядка пятнадцати километров протопать и опять вверх потянуть? Замудохаются ведь немцы точно отслеживать мою траекторию. Да и скорость на снижении под семь сотен будет — все опасное время порядка пяти минут. А они ведь еще не проснувшиеся будут — привыкли воевать по расписанию. Пока оденутся — все-таки минус три на улице — пока до орудий добегут, получат целеуказания, развернут стволы на заградительный огонь. Можно попробовать — надо ведь как-то отметить собственное совершеннолетие? Мальчишество? Нет — опыт и строжайший расчет!

Хорошо выспавшись — завалился сразу после плотного ужина — завтракал еще в полной темноте. Большая чашка крепкого черного кофе, чуть подсохшая белая булочка с маслом и клубничным джемом поверху. Две казбечины, не торопясь выкуренные перед стартом — я уже облачился в теплый меховой комбинезон с электроподогревом — и в кабину. Посмотрел на столпившийся народ. В воздух машину выпускает непосредственно техник — Елизарыч собственной персоной — но готовят ее к полету множество людей. Говорят, в авиации на одного летчика приходится до тридцати-сорока разных «земных» специалистов. Само собой разумеется, успех пилота — их успех, неудача — недоработка большого коллектива. Все в той или иной мере участвуют в подготовке полета. Помахал рукой и закрыл фонарь.

Взлетел очень легко — пушка и крупнокалиберные пулеметы сняты. Боеприпасы к ним, соответственно, тоже отсутствуют. Меньше вес — лучше скороподъемность и маневренность. А эти факторы мне сейчас ой как потребуются. Немцы мой пролет на север наверняка засекли — у них здесь радиолокаторов хватает. Но над морем должны были потерять — дальность обнаружения маловата. На практический потолок вышел, уже повернув к суше — всего-то в пяти километрах от берега. Все нормально, только пить очень хочется — разряженный воздух с кислородом на этой огромной высоте жуть как сушит носоглотку, постоянно хочется облизать губы, глотнуть воды. Перетерплю, не маленький. Ха! А ведь восемнадцать мне уже исполнилось — мама говорила, что в первом часу ночи орать начал как оглашенный. Мама, мама… Этот полет — тоже месть за тебя и отца. Интересно, сколько жизней наших бойцов спасут фотоснимки?

Опомнились — мне до города треть пути осталось, а они только-только открыли заградительный огонь впереди по курсу. Вспухающих сероватых разрывов зенитных снарядов вокруг появилось множество. Но с очень большим разбросом как по расстоянию, так и по высоте. Тем лучше — летел ведь по горизонту без потери высоты. Теперь можно все время идти в пологом снижении со все время изменяемой вертикальной скоростью. Ну и скольжением с курсом все время играть. Со скоростью осторожнее — ходят слухи, что если превысишь семь сотен в час, то фонарь может отсосать. Он у меня вообще-то на этот случай дополнительно закреплен — изнутри только аварийный сброс работает. Но все равно не перестараться бы. Ну вот и огромный Кенигсбергский замок — внушительно смотрится. Зенитки ополоумели, да вот только все время мимо стреляют. Включаю АФА, и короткая пятисекундная «площадка» на шести тысячах метров. Ага, опоздали зенитчики — разрывы снарядов чуть ли не полукилометром выше. Пикирование до четырех и еще десятая часть минуты на боевом курсе. Теперь деру с переменной траекторией полета. О, пара Густавов взлетает — очень хорошо, еще и аэродром можно зафиксировать на пленке — три секунды горизонтального полета, не больше. А мессеры все равно не догонят — кишка тонка в наборе высоты большую скорость набрать. Отворачиваю почти на восток — так ближе к линии фронта. Да и моя бывшая третья уже должна быть в воздухе — готовят «худым» очень горячую встречу из своих пушек и крупнокалиберных пулеметов.